***
После ухода Ромашина, Галина немного полежала, и ей стало лучше. Она снова поднялась, но на этот раз уже более осторожно. Тошнота прошла и она снова заняла место около плиты. Ей очень хотелось сделать Петру Сергеевичу приятное, хотелось накормить его каким-нибудь кулинарным изыском. Поиски муки и дрожжей были недолгими. Галина замесила тесто и включила духовой шкаф. Она оставила тесто подниматься, когда услышала звонок в дверь. Второй. Третий. — Петр Сергеевич, это вы? — спросила Рогозина, открывая дверь. Но не профессор, а Круглов неожиданно предстал перед нею. В руках он держал пластиковый чехол для одежды, висевший на плечиках. То, что он увидел, вызвало у него смешок. Галина была в фартуке, который был испачкан в муке. Ее волосы словно покрылись сединой от все той же муки. Руки по локоть… в муке. — У-у-у! Какая ты! — с доброй усмешкой произнес он, и в его взгляде мелькнули веселые искорки. — Ты что… готовишь? — А что, нельзя? — спросила полковник, принимая вызов. — Нет, в смысле, да, то есть можно… — сказал он, вешая чехол на крючок. — В общем, жарь на здоровье. Просто я думал, ты готовить не умеешь… — Умею, но не люблю, — ответила она, с силой тряхнув рукавами так, что они распустились, а облачко муки взмыло вверх и обсыпалось ему на форменные брюки. Он тут же попытался отряхнуться, но испачкался еще больше. — Извини. Я сейчас почищу, — тихо сказала полковник. Но зам подтянул ее за руку ближе к себе и без лишних слов взялся закатывать рукава халата. Сантиметр за сантиметром он закатывал рукав, обнажая ее руку. Николай поймал себя на том, что сотни раз видел он эти руки, но никогда раньше не замечал их красоты. Ему захотелось обвить их вокруг своей шеи, в одно мгновение он поднес испачканную мукой руку к губам, покрывая поцелуями, и в следующий миг его руки обвились вокруг нее, а губы прижались к ее губам. Галина вырывалась, но тело ее не слушалось, льнуло к теплым рукам, к источающему тепло и радостное волнение человеку. Радость эта пьянила, туманила сознание… И вдруг нежданно слетела с уст, будто не ею сказанная, фраза: — Коля, прости. Я пережила, переболела и дала себе слово: больше никогда и ни тебе, ни себе не морочить голову.… — Одевайся, — бросил в ответ Николай, отдавая ей пластиковый чехол с формой. — Я на улицу, буду ждать в машине. Когда он ушел, захлопнув за собой дверь, Галина закрыла глаза. Права ли она? Как могла она оттолкнуть Круглова в этот прекрасный момент? Кто мог ответить ей на эти вопросы? Да и зачем теперь ей ответы? Если бы не злосчастная беременность, ее связь с Николаем могла бы перерасти в нечто большее, нежели свидания от случая к случаю. Ей опять хотелось чаще бывать с ним, делить радостные и печальные мгновения, слышать его голос по утрам… Но теперь между ними встал ребенок. Оставить ребенка — значит разрушить их отношения. Однако полковник понимала: иной выбор сломает ее саму. Все-таки она не девочка уже, и наступит ли новая беременность, неизвестно.***
«Если бы сразу спустилась в метро, то была бы уже дома у Ромашина. — думала Рогозина, возвращаясь из министерства. — Столько времени потратила в этих пробках». Галина спустилась по эскалатору в подземное ярко освещенное метро и, оплатив проезд, села на лавку в ожидании прибытия поезда. Холодный гранит под ногами блестел, отражая в себе белый свет круглых ламп. Женщина услышала приближение поезда, свистящий звук тормозов отдавался от мраморных стен метрополитена. Серебристый поезд с узкими длинными стеклами медленно остановился и открыл для пассажиров свои двери. Рогозина ступила в вагон и села напротив дверей. В следующую минуту они закрылись и поезд, заскользив, быстро набрал скорость. От народа, набившегося в вагон, пахло потом и водкой. Томясь в душном вагоне метро, Галина почувствовала себя не лучшим образом. Заболела голова, причем довольно ощутимо. Через полчаса она поднялась наверх, и с облегчением вышла на свежий воздух. Шел мелкий снег, было почти шесть часов вечера, начинало темнеть, но свет от фонарей и витрин магазинов был таким же ярким как дневной. Галина не узнала знакомый спальный район, ей показалось, что она не помнит этих мест. Рогозина стала спрашивать прохожих, и в конце концов оказалось, что она вышла остановкой раньше, но выбранная дорога все равно доведет ее до дома Ромашина, если идти все время прямо, а потом налево, а затем направо больше километра. Галина не стала возвращаться и спускаться в метро, опасаясь что в переполненном вагоне ей опять станет дурно, а побрела вперед. От пережитых ли волнений или от того, что и прошедшую ночь она почти не спала, женщина скоро устала и решила отдохнуть в маленьком сквере по дороге. Села на скамейку, откинула назад голову и чуть не задремала. Очнулась она от такой резкой боли, что было уже трудно даже просто поворачиваться. Она оперлась на спинку, боль немного ослабла. Немного успокаивало только то, что нет кровотечения, это давало Рогозиной хоть какую-то надежду на то, что проблема не с плодом, а с ней самой. Она стала размышлять, что нужно позвать на помощь. Женщина достала телефон, собираясь позвонить в скорую, но от очередного приступа невыносимой режущей боли в животе, руки сами разжались, и телефон упал в снег. Галина хотела его поднять, но у нее не было сил наклониться, и она продолжала сидеть, ожидая когда боль отпустит и ей станет легче. По дороге мимо шел народ, удар, нанесенный сейчас полковнику в лицо, не так сильно оглушил бы ее, как реплика: «А тетенька пьяная…». Мимо по дороге проехала машина — одна и другая. Галина поняла, что никто к ней даже не подойдет. Смутно полковник ощущала, что где-то рядом в сугробе вибрирует, в дополнение ко всему, ее сотовый телефон. Но сил оторвать руки от живота и дотянуться до него совершенно не было. Третья машина притормозила. — Помогите! — закричала женщина. Нет, это ей лишь показалось, что закричала, на самом же деле едва слышно прошептала. — Галина! Где вы? Отзовитесь! — послышался голос, и она оцепенела: ей чудится, чудится, не может быть! Откуда ему взяться здесь?! — Галина Николаевна! Где… ах, вот вы где! — раздраженно выкрикнул Ромашин. — Что же вы молчите и на звонки не отвечаете? Я так ночь напролет мог бродить! Галина открыла глаза и увидела стоящего над ней профессора. — Все, нашел ее, — говорил он кому-то по телефону. Он близко склонился к беспомощно простертой Галине, и она заметила, как судорога прошла по его лицу. — Ну вы даете, — сказал Петр Сергеевич, — Вы что, в другую сторону пошли? — Остановки перепутала. Как же вы нашли меня? Случайно? Это похоже на чудо! — Магия Деда Мороза, — ответил профессор и пояснил. — Скажите спасибо Круглову и Майскому, это они мне позвонили, предупредили и потом указали, где вас искать по сигналу телефона. Что с вами? Вам больно? — Сильные боли внутри живота, — с трудом произнесла она. — Я боюсь за ребенка, Петр Сергеевич! — Ну успокойтесь же, Галина Николаевна, — твердо сказал Ромашин. — Если вы будете волноваться, это может еще больше навредить ребенку. — Вы, вероятно, считаете меня трусихой, — всхлипнула она. — Полковник полиции не должна себя так вести. Я ведь не юная девочка. Мне уже за сорок, и это мой первый ребенок... Вдруг у меня внематочная беременность... – Не волнуйтесь, я уже вызвал скорую помощь. Сейчас она приедет, – ответила он. Все время до приезда скорой помощи профессор оставался с Рогозиной: он как мог поддерживал Галину и давал указания приехавшим к ним медикам. Потом вместе с ней поехал в дежурную больницу. В пути Ромашин сообщил куда их повезли. Мигая синими огнями, к больнице почти одновременно подъехали машины скорой помощи и ФЭС. Обе машины остановилась. Дверцы тотчас открылись. Из скорой санитары вынесли носилки с полковником, положили их на тележку и скрылись за дверью приемного покоя, Ромашин отправился вместе с ними сопровождать Рогозину. Из внедорожника ФЭС появились майоры Круглов и Майский и чуть не бегом, чтобы не отстать последовали за носилками.