Жестоко наносишь удар за ударом, Скрежещешь металлом по рваной душе. Все слёзы, мольбы и надежды — всё даром. Я — просто ненужная утварь уже. Но с горечью сладость смертельно смешалась, И в мраке пещерном уж светится нить. А я проклинаю вовсю твою жалость, И вспомнить хочу, что такое — любить. Ирина Тетерчева
Где я? Мерлин, где я? Почему так темно… Тело болит. Мышцы словно разрываются на части… Мерлин, мои кости плавятся… Нервные окончания… Я чувствую их все… Пронзают, словно миллиарды острых игл. Пить. Я хочу пить. Во рту как в пустыне. Но я даже не могу пошевелиться. Не чувствую пальцев. Рук. Ног. Губы не слушаются меня. Запах. Сильный. Мерзкий. Цветочный. Удушающий. Не могу вспомнить. Кажется, лилии. Вызывают отвращение. И приступ тошноты. Что это? Чье-то тихое дыхание? Я здесь не один? С неимоверным трудом, но все же разлепляю губы. — Воды… Не слышу сам себя. Повторяю чуть громче. — Воды… Неужели это мой голос хрипит и срывается? Тихие шаги. Кто-то осторожно приподнимает мою голову, и я ощущаю холодный пластик потрескавшимися губами. В рот начинает заливаться жидкость. От неожиданности я захлебываюсь и кашляю. Снова пью. Чувствую, что сил прибавляется. — Цветы… Запах… Уберите… Быстрые шаги и звук открывающейся и закрывающейся двери. Дышать становится легче. Пытаюсь понять: где я. В больнице. Почему? Силюсь вспомнить и не могу. Осколки картинок мелькают в голове, но ускользают. Что же было? Что? Жуткая боль в руке. Словно полоснули ножом по предплечью. Глаза. Карие. Полные ужаса и отчаяния. Кричащий женский голос. Огонь, который плавит кожу. Пробирает до костей. Заставляет кипеть мою кровь. Сжигает заживо. Боль. Невыносимая. Боль… боль… боль… Я кричу.***
Несу эти проклятые цветы к стойке медсестер. И почему Минерва решила, что он их любит? Ставлю и замечаю, как трясутся мои руки. Говорю срывающимся голосом, больше похожим на визг: — Позовите целителя. Он вышел из комы. Девушка ободряюще улыбается мне. И тут мое сердце падает куда-то вниз и останавливается. Из палаты… из его палаты раздается крик, леденящий душу. Вопль, полный ужаса, невыносимой боли и отчаяния. Персонал замирает на своих местах. И разом кидается к палате, из которой я только что вышла. Я подбегаю последняя. Вижу, как колдомедик на пару с хрупкой медсестрой кое-как укладывают замотанного в бинты мужчину обратно. Как целитель вливает в него зелье и шепчет заклинания. Как он засыпает. Через пару минут они уходят. А я снова остаюсь в этой палате, как и каждый вечер на протяжении последнего месяца. Сползаю по стене, сажусь прямо на пол. Обхватываю колени руками и реву. Реву. Но не от жалости. Нет. Мое сердце сковано страхом. Страхом перед тем, что этот гордый мужчина не сможет жить такой жизнью и решит покинуть меня. Снова. Этого я боюсь больше всего на свете.***
— Уходи, — прошу в тысячный раз. В ответ все также слышится хмыканье. — Чтобы ты опять учудил какую-то глупость? — так и представляю, как она закатывает глаза. Словно вижу наяву. И это самое тяжелое. — Ну уж нет. Я дала клятву. И ты, между прочим, тоже. В горе и в радости, помнишь? Пока смерть не разлучит нас. Ты хоть и старался сбежать от меня, но у тебя не получилось. Но знаешь, попробуешь еще раз умереть, я задушу тебя собственными руками. Слышу скрип пера. Она вернулась к учебе. Шелест страниц. А я даже руку поднять не могу…***
Я снова прихожу к нему. Снова спорю и говорю, что никуда не уйду. И так каждый вечер. Он с удивительной настойчивостью пытается прогнать меня. Дурак. Хорошо, что еще выжил. Как оказалось, зелье, которое влил ему Гарри — его собственная разработка, — спасла ему жизнь в этом потоке первобытного пламени. Жизнь. Но не здоровье. Но мне плевать. И я вдолблю это в его голову. Кингсли с Гавейном сразу вернулись за ним, пока меня приводили в чувство и пытались успокоить. Среди пепелища нашли его почти не дышащее тело и доставили в Мунго. И держали это в тайне от меня, изверги. Пока я его проклинала… Ненавидела… Мерлин, как же тошно… Не хотели говорить, если надежды не будет. Но она мелькнула тонкой светящейся нитью во тьме моей жизни. Месяц. Месяц он провел в коме, медленно оживая. Пока магия и зелья делали свое дело. Восстанавливали прожженные кости, сращивали разорванные мышцы, заживляли лопнувшую кожу… А в газетах лишь написали небольшую статью о том, что авроры уничтожили логово опасных Пожирателей Смерти. Плевать. Я даже была благодарна, что Кингсли не стал распространяться о том, что произошло. Иначе бы в Мунго было не протолкнуться от назойливых репортеров. И меня бы заметили. А так, я каждый вечер после занятий сбегаю сюда через камин в нашей гостиной. Учусь, читаю ему книги вслух, передаю свежие сплетни. И не даю забыть о том, что я так просто не сдаюсь.***
Я пытаюсь начать ходить. Восстанавливающиеся мышцы и срастающиеся кости все еще отказываются меня слушаться, делая этот процесс долгим и мучительным. Но я перебарываю эту боль. Она ничто по сравнению с… И эта назойливая девчонка рядом. Поддерживает меня. Не дает упасть. Ловит в последний момент. И тоном надоедливой мамочки читает нравоучения. Женился на свою голову. Даже сдохнуть спокойно не могу. Я чувствую ее пальцы на своих запястьях. Ладонях. Лице, когда она откидывает отрастающую челку. Иногда касается моих губ. Обводит контур лица. Проводит по шее. Я всегда перехватываю ее руку и убираю. Черт побери эту жалость и благодарность! Не нужны они мне! Как хорошо, что я не вижу… Не вижу этого в любимых карих глазах…***
Мерзкий, отвратительный человек! Как, как я могла выйти за него? Склочный! Ворчливый! Словно ему не сорок, а все семьдесят! Нудный! Каждый день старается меня задеть. Обидеть. Оттолкнуть. Прогнать. Неужели до сих пор не понял, что это безнадежно? Тугодум! Поддерживаю, когда он ходит, — брыкается. Убираю потихоньку отрастающие волосы — недовольно кривится. Касаюсь лица — отстраняется. Пытаюсь погладить ожоги — отмахивается как от назойливой мухи. Рискнула поцеловать — наорал на меня и довел до слез. Я прихожу только через день. Решила проучить. Когда открываю дверь, замечаю надежду и отчаяние на его лице. Потом его чуткий нос улавливает мой запах, и он снова пренебрежительно кривится. Но я уже увидела то, что мне было нужно. Глупец.***
Мерлин… Мне страшно. Этот проклятый целитель убирает повязку с моего лица. Просит открыть глаза… Я не могу… Я различаю свет и тьму. Но вдруг это все, что я буду видеть? Не могу. Боюсь. Она берет меня за руку. Невыносимая женщина. Я вырываю ее. Утыкаюсь лицом в ладони. Мне страшно… Жутко. Я не выдержу этой муки. Знать, что она делает. Представлять в мельчайших подробностях. И никогда больше этого не увидеть. А только вспоминать блекнущие, выцветающие со временем картинки. Целитель уговаривает, пытается подобрать слова. Но я просто не могу заставить себя разлепить глаза. Чувствую подступающую панику. Неожиданно рядом слышится удар, звон бьющегося стекла и ее вскрик. Я тут же поворачиваюсь, испугавшись за нее. Вижу смеющиеся, искрящиеся теплом и нежностью карие глаза и лукавую улыбку. Вижу… я вижу… Я хватаю ее за руку, словно спасательный круг. Притягиваю к себе. Утыкаюсь лицом в шею. Вдыхаю родной и такой необходимый мне запах. Чувствую влагу на своих щеках. И наконец-то говорю ей: — Я люблю тебя.