Wenn die Sonne aufgeht

На следующее утро, когда я, зевая, вползаю в тренировочный зал, в конце комнаты стоит большая мишень, а рядом с дверью — заваленный стрелами стол. Будем учиться стрелять из лука? По крайней мере, мне не будет сложно. Кастен стоит посередине комнаты в напряженной позе — кажется, будто кто-то заменил его позвоночник металлическим стержнем. При виде него воздух в комнате словно становится тяжелее и давит на меня. По крайней мере, пока Кастен стоял, сгорбившись, у стены, я могла притворяться, что его здесь нет. Сегодня притворяться невозможно. — Завтра — последний день первой ступени, — объявляет Кастен. — Схватки будут возобновлены. А сегодня вы научитесь целиться. Возьмите по три стрелы и лук. Его голос ниже, чем обычно. — Смотрите внимательно, когда Джин будет демонстрировать правильную технику стрельбы. Сначала никто не шевелится. — Бегом! Мы поспешно разбираем орудия. Они не такие тяжелые, как пистолеты, но они тяжелее, чем те, которыми я пользовалась в клане. — Он сегодня в плохом настроении, — бормочет Калисто. — А что, бывает в хорошем? — шепчу я в ответ. Но я знаю, что она имеет в виду. Судя по ядовитым взглядам, которые Кастен бросает на Джин, когда та не смотрит, ночное поражение задело его больше, чем он показывает. Захват флага — дело чести, а честь важна для эбигейл. Важнее, чем разум и здравый смысл. Я наблюдаю за рукой Джин, которая целится в мишень. Во время следующего прицеливания я слежу за ее позой. Она попадает в мишень каждый раз и выдыхает, опуская лук. Я в лесу никогда так не делала, так я трачу впустую кучу времени. А там каждая секунда на счету. — В ряд! — командует Кастен. «Спешка не поможет», — думаю я. Так говорил мне отец, когда я впервые пошла на охоту. Я должна считать это умственным, а не физическим упражнением. Но мне непривычно обращаться с таким твердым и грубым на ощупь предметом, поэтому первые несколько минут пытаюсь найти подходящую позу. Кастен нервно расхаживает за нашими спинами. — Похоже, Прохвостку слишком часто били по голове! — замечает Кристиан, стоящий через несколько человек. — Эй, Прохвостка! Забыла, как выглядит лук? Не обращая на него внимания, я снова тренируюсь, уже с оружием в руке, но не отпуская его. Я отрешаюсь от шагов Кастена, колкостей Кристиана и непроходящего чувства, будто Джин смотрит на меня, и стреляю. Стрела попала чуть ниже центра, но я первая, кто вообще попал в мишень. При следующем промахе Кристиана я ухмыляюсь. Не могу сдержаться. — Эй, Крис, — окликаю я. — Забыл, как выглядит мишень? Калисто фыркает рядом со мной, и ее нож попадает в цель. Через полчаса Коул — единственный переходник, который еще не поразил мишень. Все стрелы, выпущенные им, были либо выше мишени, либо вовсе не долетали. Пока остальные ходят за уцелевшими стрелами к доске, он ползает по полу в поисках своих. Когда он снова промахивается, Кастен подходит к нему и рявкает: — Как можно так тормозить, фемида? Тебе нужны очки? Подвинуть мишень ближе? Коул заливается краской. Он целится, если так можно назвать, и стреляет, промахиваясь на несколько футов вправо. Стрела отскакивает от стены. — Что это было, переходник? — тихо спрашивает Кастен, наклоняясь к Коулу. Я прикусываю губу. Дело плохо. — Она… она не попала, — отвечает Коул. — Что ж, думаю, тебе следует за ней сходить, она целая, — произносит Кастен. Он изучает лица остальных переходников — все перестали стрелять из лука — и спрашивает: — Я разрешил остановиться? Стрелы снова летят в мишень. Все мы уже видели Кастена разъяренным, но сегодня другое дело. Глаза у него, будто бешеные. — Сходить за ней? — удивленно смотрит Коул. — Но ведь остальные стреляют из лука. — И что? — Я не хочу, чтобы в меня попали. — Думаю, можно положиться на то, что твои друзья-переходники целятся лучше, чем ты, — Кастен чуть улыбается, но его глаза остаются холодными. — Иди за стрелой. Коул обычно не возражает, чтобы нам ни приказывали. Вряд ли боится, просто знает, что возражения бесполезны. На этот раз Коул упрямо выпячивает широкую челюсть. Он достиг пределов своей покладистости. — Нет, — произносит он. — Почему нет? — Кастен не сводит с лица Коула глазки-бусинки. — Боишься? — Что в меня вонзится стрела? — уточняет Коул. — Да, боюсь! Его ошибка — честность. С отказом Кастен мог бы смириться. — Прекратить! — кричит Кастен. Стрелы перестают летать, разговоры стихают. Я крепко держу свой довольно тяжелый лук... — Пошли вон с ринга, — Кастен смотрит на Коула. — Все, кроме тебя. Я осторожно кладу лук на пол и отхожу в сторону. Я иду к стене следом за другими переходниками, и они переступают передо мной с ноги на ногу, стараясь разглядеть то, от чего у меня сводит живот: поединок Коула и ярости Кастена. — Встань перед мишенью, — приказывает Кастен. Большие руки Коула дрожат. Он возвращается к мишени. — Эй, Роджерс, — оглядывается Кастен. — Не поможешь? Джин почесывает бровь кончиком стрелы и подходит к Кастену. У нее темные круги под глазами и напряженно сжатые губы — она устала не меньше нас. — Будешь стоять там, пока она стреляет, — сообщает Кастен Коулу, — это научит тебя не отступать. — Это правда необходимо? — спрашивает Джин. У нее скучающий голос, но не вид. Ее лицо и тело напряжены, насторожены. Я сжимаю руки в кулаки. Неважно, сколь небрежен тон Джин, сам вопрос — это вызов. А Джин редко бросает Кастену прямой вызов. Сначала Кастен смотрит на Джин молча. Джин смотрит на Кастена. Проходят мгновения, и мои ногти впиваются в ладони. — Забыла, кто здесь главный? — спрашивает Кастен так тихо, что я с трудом разбираю слова. — И здесь, и везде. Лицо Джин краснеет, но не меняет выражения. Она крепче сжимает рукоять лука, и костяшки ее пальцев белеют, когда она поворачивается к Коулу. Я перевожу взгляд с широко распахнутых темных глаз Коула на его дрожащие руки, а затем на выпяченную челюсть Джин. Злость закипает у меня в груди и вылетает вместе со словами: — Прекратите! Джин вертит стрелу в руке, ее пальцы любовно гладят наконечник. Она бросает на меня тяжелый взгляд, едва не обратив меня в камень. Я знаю почему. Глупо было говорить в присутствии Кастена. Глупо было вообще заговаривать. — Любой идиот может стоять перед мишенью, — продолжаю я, — это ничего не докажет, кроме того, что вы нас запугиваете, что, насколько я помню, признак трусости. — Значит, тебе будет несложно, — отвечает Кастен. — Если захочешь занять его место. Меньше всего мне хочется стоять перед мишенью, но я не могу пойти на попятный. Я не оставила себе выбора. Я пробираюсь сквозь толпу переходников, и кто-то толкает меня в плечо. — Плакало твое хорошенькое личико, — шипит Кристиан. — Хотя нет, погоди. У тебя же не хорошенькое личико. Я восстанавливаю равновесие и иду к Коулу. Он кивает мне. Я пытаюсь ободрительно улыбнуться, но не выходит. Я останавливаюсь перед доской, и моя голова даже не достает до середины мишени, но это неважно. Я смотрю на приготовленные стрелы Джин: одна в правой руке, две в колчане. В горле пересохло. Я пытаюсь сглотнуть и смотрю на Джин. Она всегда предельно собрана. Она не заденет меня. Все будет хорошо. Я вздергиваю подбородок. Я не отступлю. Если я отступлю, то докажу Кастену, что это не так просто, как я сказала; докажу, что я трусиха. — Если ты отступишь, — медленно, осторожно произносит Джин, — Коул займет твое место. Все поняла? Я киваю. Джин, по-прежнему не сводя с меня глаз, поднимает руку, отводит локоть назад и прицеливается, практически сразу отпуская тетиву. Вспышка в воздухе — и затем стук. Стрела вонзается в доску, в полуфуте от моей щеки. Я закрываю глаза. Слава богу. — Сдаешься, Прохвостка? — спрашивает Джин. Я вспоминаю широко распахнутые глаза Коула, его тихие всхлипы по ночам и качаю головой. — Нет. — Тогда открой глаза, — она постукивает себя между бровей. Я смотрю на нее, прижимая руки к бокам, чтобы никто не заметил их дрожи. Она перебрасывает стрелу из колчана в правую руку, и я вижу лишь ее глаза, когда вторая стрела вонзается в мишень надо мной. Эта стрела ближе, чем предыдущая, — я чувствую, как она вибрирует у меня над головой. — Да ладно, Прохвостка, — говорит Джин. — Пусть кто-нибудь другой займет твое место. Почему она пытается уговорить меня сдаться? Хочет, чтобы я потерпела поражение? — Заткнись, Роджерс! Я задерживаю дыхание, пока она поворачивает последнюю стрелу в ладони. Ее глаза сверкают, она отводит руку назад и отпускает свое оружие, отправляя стрелу вперед. Чертова стрела летит прямо на меня. Мое тело застывает. На этот раз, когда стрела вонзается в доску, мою щеку пронзает боль и кровь щекочет кожу. Я касаюсь лица. Она порезала ее. И, судя по ее взгляду, нарочно. — Я хотел бы остаться и посмотреть, все ли вы такие отчаянные, как она, — ровным голосом произносит Кастен, — но на сегодня, пожалуй, достаточно. Он сжимает мое плечо. Его пальцы сухие и холодные, а взгляд заявляет права на меня, как будто то, что я сделала, его заслуга. Я не улыбаюсь в ответ на улыбку Кастена. То, что я сделала, не имеет к нему никакого отношения. — Я буду за тобой следить, — добавляет он. Страх покалывает меня изнутри — грудь, голову, руки. Мне кажется, будто слово «Двуликая» выжжено у меня на лбу и если Кастен будет смотреть достаточно долго, то сумеет его прочесть. Но он только убирает руку с моего плеча и уходит. Мы с Джин остаемся. Я жду, пока комната не опустеет и дверь не закроется, прежде чем снова взглянуть на нее. Она идет ко мне. — Твое… — начинает она. — Ты сделала это нарочно! — кричу я. — Да, нарочно, — тихо отвечает она, — и ты должна благодарить меня за помощь. Я стискиваю зубы. — Благодарить? Ты чуть не проткнула мне правую часть лица, ты все время насмехалалась надо мной! Почему я должна тебя благодарить? — Знаешь, я немного устала ждать, пока ты сообразишь! Она сердито смотрит на меня, но ее глаза все равно кажутся задумчивыми. Они поразительного зеленого цвета, очень темного, почти черного, с крохотной светлой искрой на левой радужке, у самого уголка глаза. — Соображу? Соображу что? Что ты хотела доказать Кастену, какая ты крутая? Что ты такой же садист, как и он? — Я не садист. Она не кричит. Лучше бы она кричала. Я бы меньше испугалась. Она наклоняется к моему лицу, отчего я вспоминаю, как лежала в нескольких дюймах на дороге от трупа матери, и произносит: — Если бы я хотела тебе навредить, ты не думаешь, что я бы это уже сделала? Она пересекает комнату и вбивает нож в стол так сильно, что он застревает в столешнице, рукояткой в потолок. — Я… Я начинаю орать, но она уже ушла. Я кричу от досады и стираю кровь с лица.