Wenn die Sonne aufgeht

Позже вечером, когда большинство эбигейл ушли спать, я стою с Чарли и Калисто у перил над расколом. Оба моих плеча горят от татуировочной иглы. Полчаса назад мы все сделали новые татуировки. Кроме Адама, в тату-студии никого не было, так что я решилась нанести символ свей семьи — Черный лис с большими белоснежными крыльями. Я знаю, что это рискованно, особенно после всего, что случилось. Но этот символ — часть моей личности, и мне казалось важным носить его на коже. Я встаю на перекладину, прижимаясь к перилам бедрами, чтобы не упасть. Здесь стоял Коул. Я опускаю взгляд в раскол, на черную воду, зазубренные камни. Вода ударяется о стену и брызгает вверх, оседая каплями на мое лицо. Он боялся, когда стоял здесь? Или окончательно решился прыгнуть и это было легко? Калисто протягивает мне стопку бумаг. Я достала копии всех отчетов, которые выпустили Фемиды за последние шесть месяцев. Выбросить их в раскол не значит избавиться от них навсегда, но, возможно, мне станет легче. Я смотрю на первый отчет. На нем фотография Рейджаны, представителя Фемид. Ее взгляд пронзителен, но в то же время притягателен. — Ты когда-нибудь ее видел? — спрашиваю я Чарли. Калисто комкает первый отчет и швыряет его в воду. — Рейджану? Однажды, — отвечает он. Он берет следующий отчет и рвет в клочья. Обрывки осыпаются в воду. Он делает это без злобы в отличие от Калисто. Мне кажется, что он участвует в этом, только чтобы доказать мне свое несогласие с тактикой своего бывшего клана. Верит он в их слова или нет, остается неясным, и я боюсь спрашивать. — До того как стать лидером, она работала с моей сестрой. Они пытались изобрести более долгоиграющую сыворотку для симуляций, — говорит он. — Рейджана такая умная, что это видно еще до того, как она раскроет рот. Как… ходячий, говорящий компьютер. — Что… Я бросаю листок через перила, сжав губы. Надо просто спросить. — Что ты думаешь о ее словах? Он пожимает плечами. — Не знаю. Возможно, это неплохая идея — иметь больше одного клана в правительстве. И возможно, нам не помешает больше машин и… свежих фруктов… — Ты ведь понимаешь, что никакого тайного склада, где все это хранится, нет? — к моему лицу приливает жар. — Да, понимаю, — отвечает он. — Просто я думаю, что комфорт и процветание — не самое главное для Арчеров, но могут стать таковыми, если к принятию решений привлекут другие кланы. — Потому что дать подростку-фемиде машину важнее, чем еду — лисам, — фыркаю я. — Потише, — Калисто гладит Чарли по плечу. — Мы собирались устроить легкомысленное символическое уничтожение документов, а не политические дебаты. Я проглатываю возражения и смотрю на стопку бумаги в руках. Чарли и Калисто в последнее время часто прикасаются друг к другу без особой необходимости, я это заметила. Или нет? — Однако из-за всего того, что она говорит о твоем папе, — добавляет он, — я ее почти ненавижу. Не представляю, какой прок в том, чтобы говорить такие ужасные вещи. Зато я представляю. Если Рейджана заставит людей поверить, будто мой отец и остальные лидеры Арчеров испорчены и ужасны, люди поддержат революцию, которую она намерена осуществить, если ее план действительно в этом. Но я не хочу больше спорить и потому просто киваю и бросаю оставшиеся листки в пропасть. Они порхают взад и вперед, взад и вперед, пока не касаются воды. У стены пропасти их отфильтруют и выбросят. — Пора спать, — улыбается Калисто. — Готовы вернуться? Я подумываю опустить руку Кристиана в миску теплой воды, чтобы он описался ночью. Я отворачиваюсь от пропасти и замечаю движение на правой стороне Логова. Кто-то поднимается к стеклянному потолку, и по его плавной походке, как будто ноги едва касаются земли, я понимаю, что это Джин. — Звучит отлично, но мне нужно переговорить с Джин, — я указываю на тень, идущую вверх по тропинке. Калисто смотрит в ту сторону. — Уверена, что стоит разгуливать здесь ночью в одиночестве? — спрашивает она. — Я буду не одна. Я буду с Джин, — я прикусываю губу. Калисто смотрит на Чарли, а Чарли смотрит на нее. Оба меня толком не слушают. — Хорошо, — рассеянно говорит Калисто. — Тогда увидимся. Калисто и Чарли идут к спальням, Калисто ерошит Чарли волосы, а Чарли тычет ее локтем под ребра. Мгновение я наблюдаю за ними. Мне кажется, будто передо мной разворачивается начало чего-то, но я точно не знаю чего. Я бегу к тропинке на правой стороне Логова и начинаю подниматься. Я стараюсь ступать как можно тише. В отличие от Калисто мне несложно лгать. Я не собираюсь разговаривать с Джин… по крайней мере, пока не узнаю, что ей нужно поздней ночью в стеклянном здании над нашими головами. Я бегу тихо, затаив дыхание, когда достигаю ступеней, и встаю на одном конце стеклянного зала, в то время как Джин стоит на другом. Сквозь окна видны городские огни. Они еще сияют, но постепенно гаснут прямо у меня на глазах. В полночь их должны выключать. На другом конце зала Джин стоит у двери в пейзаж страха. В одной руке она держит черную коробку, в другой — шприц. — Раз уж ты здесь, — произносит она, не оборачиваясь, — можешь войти со мной. Я прикусываю губу. — В твой пейзаж страха? — Да. Я иду к ней и спрашиваю: — Разве это возможно? — Сыворотка подключает к программе, — отвечает она, — но пейзаж определяет программа. И сейчас она настроена на то, чтобы провести сквозь мой пейзаж. — Ты позволишь мне это увидеть? — А иначе зачем мне идти? — тихо спрашивает она, не поднимая глаз. — Я хочу кое-что тебе показать. Она поднимает шприц, и я наклоняю голову, подставляя шею. Когда игла вонзается, я чувствую острую боль, но я уже привыкла к ней. Закончив, Джин протягивает мне черную коробку. В ней лежит второй шприц. — Раньше я этого не делала. Я достаю шприц из коробки. Не хочу навредить Джин. — Сюда, — она касается шеи указательным пальцем. Я поднимаюсь на цыпочки и втыкаю иглу, моя рука чуть дрожит. Джин даже не морщится. Все это время она глядит на меня и, когда я заканчиваю, кладет оба шприца в коробку и ставит ее у двери. Она знала, что я последую за ней. Знала или надеялась. Оба варианта меня устраивают. Она протягивает мне руку, и я вкладываю в нее ладонь. Ее пальцы холодные и хрупкие. Мне хочется что-то сказать, но я слишком потрясена, и слова не идут на ум. Она открывает дверь свободной рукой, и я следую за ней в темноту. Я уже привыкла без размышлений входить в незнакомые места. Размеренно дыша, я крепко держусь за ладонь Джин. — Посмотрим, поймешь ли ты, почему меня зовут Роджерс, — произносит она. Дверь с щелчком захлопывается за нами, лишая остатков света. Воздух в коридоре холодный; вдыхая, я чувствую каждую его частичку. Я прижимаюсь к Джин, так что наши руки соприкасаются и мой подбородок находится рядом с ее плечом. — Это связано с настоящим? — спрашиваю я. — Возможно. Начинается симуляция. Пол, на котором я стою, больше не сделан из бетона. Он скрипит, как металл. Свет льется со всех сторон, и перед нами разворачивается город, стеклянные здания и арка железнодорожных путей далеко внизу. Я давно не видела голубого неба, и, когда оно расстилается надо мной, у меня перехватывает дыхание и кружится голова. Затем начинает дуть ветер. Он дует так сильно, что мне приходится прижаться к Джин, чтобы не упасть. Она забирает у меня руку и вместо этого обнимает за плечи. Сначала мне кажется, будто она хочет меня защитить… но на самом деле ей трудно дышать, и она хватается за меня, чтобы устоять на ногах. Она с трудом вдыхает и выдыхает открытым ртом, сквозь сжатые зубы. Высота кажется мне прекрасной, но поскольку мы здесь, это один из ее самых страшных кошмаров. — Нам надо спрыгнуть, да? — я перекрикиваю ветер. Она кивает. — На счет «три», хорошо? Снова кивок. — Раз… два… три! Я пускаюсь бежать и тащу ее за собой. После первого шага остальные даются легче. Мы одновременно прыгаем с края крыши и падаем быстро, как два камня. Воздух рвется навстречу, земля растет под ногами. Затем пейзаж исчезает, и я оказываюсь на четвереньках на полу, улыбаясь. Мне понравилось это чувство в тот день, когда я выбрала Эбигейл, и оно нравится мне сейчас. Джин рядом со мной задыхается и прижимает руку к груди. Я встаю и помогаю ей подняться. — Что дальше? — Дальше… Что-то твердое ударяет меня в спину. Я налетаю на Джин, головой между ключиц. Слева и справа вырастают стены. Места так мало, что Джин прижимает руки к груди, чтобы поместиться. Потолок с грохотом падает на стены, и Джин стонет и горбится. В комнате достаточно места только для нее одной. — Заключение, — произношу я. Она издает гортанный звук. Я наклоняю голову и чуть отстраняюсь, чтобы посмотреть на нее. Ее лица почти не видно, настолько темно; и воздуха мало, мы делим его друг с другом. Джин гримасничает, словно от боли. — Эй, — окликаю я. — Все в порядке. Вот… Я направляю ее руки вокруг себя, чтобы ей было просторнее. Она вцепляется мне в спину и почти касается лица лицом, по-прежнему горбясь. Ее тело теплое, но я чувствую только кости, обтянутые кожей и мышцами, они тверды как камень. У меня горят щеки. Может ли она почувствовать, что я все еще сложена как ребенок? — Впервые в жизни я рада, что такая маленькая, — смеюсь я. Возможно, шутка поможет ей успокоиться. А мне — отвлечься. — Мм, — придушенно мычит она. — Нам отсюда не вырваться. Проще встретить страх лицом к лицу, верно? — ответа я не жду. — Так что тебе нужно еще немного уменьшить пространство. Сделать хуже, чтобы стало лучше. Согласна? — Да, — короткое напряженное слово. — Хорошо. Значит, нам надо скорчиться. Готова? Я обнимаю ее за талию, чтобы вдвоем опуститься на пол. Чувствую твердую линию ее ребра, прижатого к моей ладони, слышу скрип деревянных планок друг о друга, когда потолок опускается вместе с нами. До меня доходит, что мы не поместимся, пока между нами столько свободного места; я поворачиваюсь и сжимаюсь в клубок, спиной к ее груди. Одно ее колено согнуто рядом с моей головой, другое скрючено подо мной, так что я сижу на ее лодыжке. Мы — путаница рук и ног. Она хрипло дышит мне в ухо. — Ох! — сипит она. — Так еще хуже. Это совершенно… — Тсс. Обними меня. Она покорно обвивает руками мою талию. Я улыбаюсь, глядя на стену. Я не наслаждаюсь происходящим. Вовсе нет, ничуточки. — Симуляция измеряет твой отклик на страх, — мягко говорю я. Я просто повторяю ее слова, но, возможно, напоминание пойдет ей на пользу. — Так что, если ты сумеешь понизить свой пульс, симуляция перейдет к следующему эпизоду. Помнишь? Так что попытайся забыть, что мы здесь. — Да ну? — ее губы шевелятся у моего уха, и меня окатывает жаркая волна. — Легко сказать. — Большинство парней, ну или девушек, не прочь оказаться с девушкой в тесной камере, знаешь ли, — я закатываю глаза. — Только не те, кто страдает клаустрофобией, Рейс! — в ее голосе звенит отчаяние. — Ладно, ладно, — я накрываю ее ладонь своей и прижимаю к груди, прямо над сердцем. — Почувствуй мое сердце. Чувствуешь? — Да. — Чувствуешь, как ровно оно бьется? — Быстро. — Да, но ящик тут ни при чем. Я морщусь, едва договорив. Я только что в чем-то призналась. Надеюсь, она этого не поняла. — Вдыхай всякий раз, когда я вдыхаю. Сосредоточься на этом. — Хорошо. Я глубоко дышу, и ее грудь поднимается и опускается вместе с моей. Через несколько секунд я спокойно произношу: — Может, расскажешь, откуда взялся этот страх? Может, если поговорить об этом, станет легче… немного. Не знаю почему, но это кажется правильным. — Гм… ладно, — она снова дышит в унисон со мной. — Этот страх — из моего распрекрасного детства. Наказания. Крошечный чулан наверху. Я плотно сжимаю губы. Помню, как меня наказывали... отправляли в свою комнату без ужина, лишали того или сего, сурово выговаривали. Меня никогда не запирали в чулане. Жестокость причиняет страдания; у меня болит сердце за Джин. Я не знаю, что сказать, и потому пытаюсь говорить небрежно. — Мой брат хранит в чулане зимнюю одежду. — Я не… — она ловит ртом воздух. — Я правда не хочу об этом больше говорить. — Ладно. Тогда… я могу поговорить. Спроси меня о чем-нибудь. — Хорошо, — она нервно смеется мне в ухо. — Почему твое сердце колотится, Рейс? Я съеживаюсь и отвечаю: — Ну, я… — я судорожно ищу объяснение, которое не включает ее рук вокруг меня. — Я почти тебя не знаю. Так себе объяснение. — Я почти тебя не знаю и сижу с тобой в тесном ящике, Джин, разве это не повод? — Если бы мы были в твоем пейзаже страха, — спрашивает она, — была бы я в нем? — Я не боюсь тебя. — Ну, конечно, нет. Но я не это имею в виду. Она снова смеется, и стены с треском лопаются и распадаются, оставляя нас в круге света. Джин вздыхает и разжимает объятия. Я поднимаюсь на ноги и смахиваю несуществующую пыль с одежды, ладони вытираю о джинсы. Спина мерзнет от внезапной пустоты. Она стоит передо мной. Джин усмехается, и я не уверена, что мне нравится ее взгляд. - Возможно, ты была создана для Фемид, — говорит она, — потому что ты ужасная лгунья. — Я думала, проверка склонностей полностью исключила этот вариант. Она качает головой. — Проверка склонностей ни о чем не говорит. Я щурюсь. — Что ты пытаешься мне сказать? Ты оказалась в Эбигейл не из-за проверки? Возбуждение курсирует по моим венам, подстегиваемое надеждой, что она может подтвердить, что она — двуликая, что она такая же, как я, что мы можем вместе выяснить значение этого. — Не совсем, нет, — отвечает она. — Я… Она оборачивается и умолкает. В нескольких ярдах стоит женщина и целится в нас из пистолета. Она совершенно неподвижна, у нее невыразительное лицо — если бы мы сейчас же ушли, я бы ее не запомнила. Справа от меня появляется стол. На нем лежит револьвер и единственный патрон. Почему эта женщина не стреляет в нас? «Ой», — думаю я. Страх не связан с угрозой ее жизни. Он связан с револьвером на столе. — Ты должна убить ее, — мягко говорю я. — Как и всегда. — Она не настоящая. — Она выглядит настоящей, — Джин закусывает губу. — Это кажется настоящим. — Если бы она была настоящей, она уже убила бы тебя. — Все в порядке, — кивает она. — Я просто… сделаю это. Это… не так уж и плохо. Не так много паники. Не так много паники, но намного больше ужаса. Я вижу это по ее глазам, когда она поднимает револьвер и открывает барабан, как будто проделывала это уже тысячу раз… а может, и проделывала. На выдохе она стреляет, и голова женщины откидывается назад. Я вижу алую вспышку и отворачиваюсь. Слышу, как женщина валится на пол. Револьвер Джин падает с глухим стуком. Мы смотрим на мертвое тело. Джин была права: оно кажется настоящим. «Не будь дурой». Я хватаю ее за руку. — Идем, — говорю я. — Ну же. Не останавливайся. Я еще раз дергаю ее за руку, она стряхивает оцепенение и следует за мной. Когда мы проходим мимо стола, тело женщины исчезает, но остается в наших воспоминаниях. Каково это — убивать человека каждый раз, проходя сквозь свой пейзаж? Возможно, мне предстоит это узнать. Но кое-что озадачивает меня: это должны быть худшие страхи Джин. И хотя она паниковала в ящике и на крыше, она убила женщину без особого труда. Создается впечатление, будто симуляция хватается за любые страхи, которые может в ней найти, и находит не много. — Вот и он, — шепчет Джин. Темная фигура движется перед нами, крадется по краю круга света, ждет нашего следующего шага. Кто это? Кто обитает в кошмарах Джинебы Роджерс? Появляется худой высокий человек с коротко обрезанными волосами. Он держит руки за спиной. И на нем фиолетовые одежды Окамэ. — Консус Харрис, — шепчу я. — Сейчас, — говорит Джин дрожащим голосом, — ты узнаешь мое имя. — Он… Я перевожу взгляд с Консуса, медленно идущего к нам, на Джин, медленно пятящуюся назад, и кусочки мозаики складываются в цельную картину. У Консуса была младшая дочь - Элизабет и старшая, которая перешла в Эбигей. Ее звали… - Оби. Консус показывает нам руки. На кулак намотан ремень. Он медленно разматывает его с пальцев. — Это для твоего же блага, — эхо отражает его голос дюжину раз. Дюжина Консусов вторгается в круг света, все с одинаково равнодушными лицами держат один и тот же ремень. Когда Консусы в очередной раз моргают, их глаза превращаются в пустые черные провалы. Ремни скользят по полу, покрытому белым кафелем. По моей спине ползет холодок. Фемиды обвиняли Консуса в жестокости. Единственный раз фемиды оказались правы. Я смотрю на Джин… Тоби… Она словно примерзла к месту. Обмякла. Она выглядит на много лет старше; она выглядит на много лет младше. Первый Консус замахивается, перекидывает ремень за плечо, готовясь ударить. Джин отступает, вскидывая руки, чтобы защитить лицо. Я бросаюсь между ними, и ремень хлещет по моему запястью, обвиваясь вокруг него. Жаркая боль поднимается к локтю. Я сжимаю зубы и тяну со всех сил. Консус выпускает ремень, я разворачиваю его и хватаю за пряжку. Размахиваюсь ремнем как можно быстрее, плечевой сустав болит от резкого движения, и ремень ударяет Консуса по плечу. Он вопит и кидается на меня, вытянув руки, его ногти похожи на когти. Джин толкает меня за спину и встает между мной и Консусом. Она выглядит разъяренной, а не испуганной. Все Консусы исчезают. Вспыхивает свет, обнаруживая длинную узкую комнату с разрушенными кирпичными стенами и бетонным полом. — Это все? — спрашиваю я. — Это твои худшие страхи? У тебя их всего четыре... Я умолкаю. Всего четыре страха. — А! — я оборачиваюсь к ней. Мари Джинеба Санроуз. Одна из десятка людей, имеющих всего 4 страха. При виде ее лица слова вылетают у меня из головы. Ее глаза широко распахнуты и кажутся почти уязвимыми в свете ламп. Губы приоткрыты. Если бы мы находились не здесь, я описала бы выражение ее лица как благоговейное. Но я не понимаю, с чего бы ей смотреть на меня с благоговением. Она берет меня под руку, прижимая большой палец к нежной коже над предплечьем, и притягивает к себе. Запястье все еще горит, как будто ремень был настоящим, но кожа такая же бледная, как и в других местах. Ее губы медленно скользят по моей щеке, затем она крепко обнимает меня за плечи и зарывается лицом в шею, дыша в ключицы. Мгновение я неподвижно стою, затем обвиваю ее руками и вздыхаю. — Эй, — тихо окликаю я. — Мы справились. Она поднимает голову и пропускает мои волосы сквозь пальцы, заправляя их за уши. Мы молча смотрим друг на друга. Ее пальцы рассеянно теребят прядь моих волос. — Ты помогла мне справиться, — наконец говорит она. — Ну… У меня пересыхает в горле. Я пытаюсь не обращать внимания на нервные токи, которые пронизывают меня при каждом ее прикосновении. — Легко быть смелой, когда страхи чужие. Я опускаю руки и небрежно вытираю их о джинсы в надежде, что она не заметит. Даже если она и заметила, то промолчала. Она переплетает свои пальцы с моими. — Идем, — говорит она. — Мне нужно показать тебе еще кое-что. *** Сорян, котаны, я в Москве и нет времени писать :с В понедельник постараюсь выложить разбор мира и Иллюзию. Простите за ожидание. Кстати, с первым днем весны :з