С любовью из России

Юра не помнит своих родителей — они разбились, когда мальчику не было и пяти. Потом его забрал дедушка. Высокий, крепкий, могучий мужчина, который, как помнится Плисецкому, оказался тёплым, добрым и очень любящим человеком. А ещё очень обеспеченным. В детстве хулиганистый и неугомонный Юра не задумывался над этим, а потом дедушка умер: просто уснул в своём любимом кресле и не проснулся. Юре было двенадцать. Потом его забрала тётя Света, она была дочкой дедушкиной младшей сестры. Высокая, манерная, скупая на эмоции женщина не понравилась Юрию сразу же и, как оказалось, взаимно. Меньше чем через год по совету своей подруги, которая работала в психушке, тётка положила Плисецкого в московскую лечебницу. Окрестили это событие не иначе, как депрессия на почве потери близкого человека. Была ли депрессия, Юрий не может сказать до сих пор. Одно маленький мальчик понимал ещё тогда: дедушка оставил ему наследство, большое, в отличие от самого Юрки, который в глазах опекунши стоил недорого. Сейчас Юре семнадцать, он живёт со своим новым опекуном в Питере, куда они вдвоём въехали не так давно, после почти года разъездов по миру, и из прошлой жизни Плисецкий хочет помнить только деда, всё остальное же лучше оставить позади, как и серые стены больниц, в которых, как ему когда-то казалось, закончится его жизнь. Кацуки был вспышкой, громом среди ясного неба. Плисецкий до сих пор помнит тот липкий ужас, который накрыл его с головой, стоило японцу посмотреть на него своими шоколадными, серьёзными глазами. Величественно красивый, недоступный, какой-то далёкий, совершенно недостижимый для прошлого Плисецкого брюнет вызывал благоговение и трепет, и страх такой, какой обычно наводит всё прекрасное и совершенно нам неподвластное. Юри был первым азиатом, которого мальчишка смог увидеть так близко, и это, разумеется, сыграло свою роль. Плисецкий умирал и, в общем-то, хорошо это осознавал, просто смирился. Настолько, что даже устраиваемые на лекарствах и оставшемся запасе чувств истерики были скорее несознательной нервной реакцией, чем вызванным на эмоциях всплеском. А потом случился тёплый, совершенно по-домашнему свой Юри, и Юрию захотелось жить. Часто утайкой мальчишка прикасался к своему врачу во сне, гладил по волосам, очерчивал контур лица, прижимался к тёплому телу, наслаждаясь вновь обретённой с кем-то близостью. В день, когда они вместе наблюдали из окна за чужим поцелуем, Юрий понял, что влюбился впервые в человека, до которого ему совершенно не достать. Плисецкий влюбился в своего врача. Случившийся с ним на следующий день нервный срыв был настоящим. Потом были Новый Год и манящие глаза напротив, Плисецкий не смог удержаться. Это был его первый поцелуй. Вскоре Юра начал чувствовать себя лучше, внутри прекрасно понимая, что ко всему этому так или иначе приложил руку Юри, и оказался прав. Плисецкий находил весьма забавным девичьи проделки с его волосами и лицом, не сопротивлялся и даже получал от этого некое удовольствие. Приятно, когда вокруг тебя крутится столько людей, тем более, когда ты являешься центром их радости. А ещё он любил взгляды Кацуки, направленные на него в такие моменты, особенно тот, который случился с лёгкой Милиной подначки. У Плисецкого до сих пор бежит холодок по спине, когда он вспоминает этот восхищённо-поглощающий смольный взгляд. После того дня Юра начал позволять себе время от времени красть у своего возлюбленного спящие поцелуи. Голос восстанавливался тяжело и болезненно, но Юрий запретил себе даже думать о том, как ему трудно. Юри с ним тоже было трудно, поэтому Плисецкий решил любыми способами показать брюнету, что он не зря борется за такого хлипкого, никому не нужного мальчишку. В один из дней, как раз в тот, когда к Юрию приходил странный, нервный Виктор и что-то пытался ему врать, Кацуки не было целый день. Он явился ночью, от него несло спиртным. Плисецкий тогда впервые назвал его по имени. Японец был просто невероятно впечатлён: упал перед мальчишкой на колени, стал говорить что-то непонятное на родном языке, кажется, всхлипывал, целовал ноги Плисецкого через штаны, тёрся о них лицом. В следующую секунду Юра почувствовал, как его опрокидывают на пол и подминают под горячее сильное тело. Мальчишка ничего не сказал про эту ночь Юри, когда тот проспался, но отдал бы всё за возможность повторить. Так сладко, как тогда, Юре до того не было ни разу. Кацуки целовал, гладил, шептал, тёрся, стонал прямо в рот блондина, а после, на секунду оторвавшись, испугался чего-то и пулей вылетел из палаты, оставив распластанного разгоряченного подростка на полу. Плисецкий для себя определил эту ночь, как лучшую в своей жизни. Идя домой со школы, Юрий часто вспоминает начало истории их с японцем знакомства. Что-то его радует, что-то пугает, а есть вещи, которые Плисецкий так и не понял. Например то, с какого перепугу здоровый, молодой человек вдруг решает взять чужого ребёнка, мало того, что больного, так ещё и без копейки за душой. Юри без раздумий подписал бумаги об отказе от всех финансовых притязаний к тёте Свете, и это одна из тех вещей, которые Юрия удивляют. Кацуки просто взял и забрал его без ничего, совершенно голого, вылечил, обогрел, окружил заботой, повозил по миру, свозил и познакомил со своей семьёй, вложился в его учёбу, гардероб, увлечения и жизнь. Юра понятия не имел, как он будет отдавать Юри долги за его заботу, но единственное, что парень может делать сейчас - это хорошо учиться, не доставлять проблем и ограждать японца от домашних дел. Будем честны, учился Плисецкий так себе. Хоть он и не дурак, старается даже, но дневник всё равно полон троек, и за них перед Юри стыдно, хоть он никогда и не ругает, всегда внимательно слушает рассказы блондина о школе, учителях и одноклассниках, с которыми отношения как-то совсем не складываются, то ли от того, что Плисецкий пришёл в их класс совсем недавно, то ли от того, что лежал в психушке два года. — Я вернулся, — с порога заявляет Юрка, переняв эту привычку у родни японца. К ногам парня тут же прибегает рыжий кот, и блондин, забыв о том, что надо раздеваться, полностью отдаёт своё внимание пушистому домочадцу. — Юрий, ты сегодня рано, — из-за угла в фартуке и с поварёшкой в руках выходит Кацуки. — Удрал небось? — Никак нет, господин Кацуки, — шутливо отдаёт поклон Юрий, — отпустили раньше. Юри хмыкает и возвращается на кухню: — Сделаем вид, что я поверил. — Но это правда. — Руки помыть не забудь. По старой, ещё больничной традиции, они едят вместе, болтают, смеются и даже подкалывают друг друга. Кацуки больше не практикует. После Плисецкого он так и не вернулся на работу в клинику, а решил уйти с головой в науку. Много писал, изучал, преподавал. Дни и ночи коротал за книгами и конспектами; Юрий в это время учился готовить, сначала было плохо, блондин иногда не мог проглотить ни кусочка из приготовленного собственными руками, зато Кацуки съедал всё и даже не морщился. Плисецкий не мог точно ответить: это от усталости или потому, что не хотел его обидеть. — Мы же договорились, — недовольно начал Юра, — что в этом доме готовлю я. — Ты учишься. — А ты пишешь докторскую. — Вот именно. Я уже закончил школу и университет. — Ну, Юри, — переняв это вечное конюченье у Виктора, Юрий часто им пользовался. — Раз твоя душа требует справедливости, помоешь посуду. Кацуки был старшим, а ещё он был Юриным опекуном, поэтому, так или иначе, его слово всегда становилось последним. Всегда, если, конечно, по близости не было Виктора. Но стоило ему появиться, и авторитет японца стремительно катился вниз. — О, нет, — закатил глаза Юри. — Быть того не может, очередного притащил? — Юрочка, — начал звать Плисецкого стоящий в прихожей, не раздетый, по-детски улыбающийся Никифоров. — Юрочка, ты где? — Он в ванной, — пробубнил Кацуки. — Уверен, когда выйдет, будет вне себя от радости. — Ну, какая ты зануда, Юри, ужас просто, — снимая пальто, отшучивался русский. — И, вообще, это ребёнку подарок, а не тебе. — Да будет тебе известно: мы с Юрием живём в одном доме, — сложил руки на груди брюнет. — В одном доме с тремя котами. — С двумя, — поправляет его вышедший из ванной Плисецкий. — Третьего мы подарили твоим родителям. — Вы не подарили, а забыли, — поправляет Юрия Виктор. — Не мы, а он, — кивает на брюнета парень. — Ааааррр, — рычит Кацуки и, резко развернувшись, уходит на кухню. — Спелись, вот же. Двое русских смешливо переглядываются и пожимают друг другу руки. — Это мальчик или девочка? — доставая из переноски дымчатого котёнка, интересуется Юрий. — Это дымка, — отвечает старший. — И как всякая женщина, она затаит на меня обиду на всю жизнь. Я чуть не оставил её в автобусе. В школе Юрий не проявляет инициативы, не поднимает руку, сидит в самом дальнем углу класса, не общается ни с кем на переменах, пока однажды в одну из сред к нему хихикающей стайкой не подходят девчонки-одноклассницы и приглашают к одной из них на День Рождения. — Я не думаю, что это хорошая идея, — честно говорит Юра. — Там будет весь класс, — начинает упрашивать его именинница, — так что не переживай. Все свои, будет весело, познакомимся поближе. Единственным выполненным обещанием становится «познакомимся поближе», но всё-таки пришедший, хоть и не хотевший этого Плисецкий совсем не рассчитывал на такое знакомство. Сначала было громко, музыка, крики, потом начался алкоголь и танцы. Не пьющий Юра вышел на балкон подышать и за одно написать смс Кацуки о том, что скоро придёт. За парнем следом вышла его одноклассница, та самая девочка, у которой и был День Рождения. Сначала они с Юрой говорили, потом она, придавив Плисецкого к перилам балкона, поцеловала парня, чуть ли не сразу попытавшись запустить руку ему в штаны. Блондин оттолкнул от себя девушку и тут же ушёл. По дороге домой Юрий часто останавливается, сплёвывает слюну и морщится. Ему мерзко. Единственный человек, к которому Плисецкий неизменно хочет прикасаться, сейчас ждёт его дома — все остальные его не интересуют. Заходя в комнату, Юрий застаёт спящего над работой Юри, и весь прошедший вечер становится не важным. На следующий день после уроков какой-то странный парень выволакивает Плисецкого на улицу чуть ли не за шкирку и под грязные комментарии своих друзей начинает мутузить блондина. Юрий, разумеется, даёт сдачи. После его бьют уже всей компанией. По каким-то своим причинам на сторону блондина встаёт мимо проходящий парень из параллельного класса, как потом оказывается, он — казах, Отабек. В той драке он отхватывает наравне с Плисецким. Сидя в коридоре, мальчишки знакомятся и начинают ждать решения директора и вызванных в школу родителей. Юрию так стыдно, стоит только подумать, как за стеной отчитывают ни в чём неповинного Юри. — Зачем ты вообще влез, мог бы просто мимо пройти, — странно, но за ни за что неповинного Алтына становится тоже обидно. Брюнет молча закатывает рукав рубашки, показывая розовые, уродливые шрамы на запястье. Их там целых три. Юрий сглатывает и всё понимает. Плисецкий и Алтын становятся друзьями. Новый друг катает Юрия на мотоцикле, вытаскивает на рок-концерты, рокерские вечеринки. Они вместе делают уроки на выходных у Отабека дома, пьют чай у Юрия в компании Кацуки. Дружат. А потом Алтын спрашивает: — Он знает? — под «он» парень имеет в виду Юри. — О чём? — не понимает Плисецкий. — О твоих чувствах. Юрий ходит как в воду опущенный уже несколько недель, на вопросы Юри и Виктора, последнее время зачастившего в гости, парень отвечает вяло, часто зависая во время разговора, по долгу смотрит в окно и тяжело вздыхает. — Тебе нравится Отабек? — спрашивает во время вечернего чаепития Кацуки. Юрий давится чаем, закашливается, вытирает стекающие остатки чая с лица и домашней футболки, переводит взгляд с Юри на Виктора. Последний, стоя у открытого окна, курит и закатывает глаза, одними губами говоря: «Кацуки». — С чего вообще такие мысли? — всё ещё сипя, спрашивает Плисецкий. — Вы вроде всегда и везде вместе. Да и ты, Юра, в последнее время ведёшь себя так, будто влюбился, — честно излагает своё мнение японец. — Я не прав? — Нет, — шипит златовласый. — С Отабеком мы дружим, точно так же, как ты с Виктором, а веду я себя так... — Юрий дёргается, мысленного проговаривая «потому что я люблю тебя», — потому что я… я… — вздох, — я не знаю, чем буду заниматься после выпуска. Виктор, ухмыляясь за спиной Юри, показывает большой палец, мол, молодец, выкрутился. — Алтын вот уже решил, кем хочешь быть и куда собирается поступать, а я понятия не имею даже, что мне нравится. — Не страшно, — пожимает плечами Кацуки. — Можешь взять год другой перерыва после учёбы, подумать… Речь японца прерывает звонкий удар кулака по столу, над брюнетом возвышается вмиг разозлившийся Плисецкий. — Я не собираюсь сидеть у тебя на шее, — чётко произносит каждое слово Юрий и сразу уходит к себе в комнату. Так не решив одну проблему, Плисецкий находит вторую. После Нового Года начинается серьёзная подготовка к ЕГЭ. Юрий уходит с головой в учёбу, и всё бы ничего, но вот голова парня полна мыслей о собственном опекуне и отношениях между ними. В больнице всё было тяжело, но в тоже время просто — сейчас обстоятельства стали легче, но вот возможности быть ближе просто нет. И именно от этого Юрий и мучается, после разговора с другом, вспомнив свои старые нежные детские желания, очень хочется воплотить их в жизнь, тем более Плисецкому скоро восемнадцать. Когда, если не сейчас? Только как сделать первый шаг, выразить то, что давно живёт внутри, не разрушив то прекрасное, тёплое, родное, что так сильно дорого? Плисецкий снова начинает воровать поцелуи. Пока Кацуки спит на диване или кресле, за столом или на полу. Такое последнее время случается часто: Юри берёт часы в местном университете и начинает работать ещё больше прежнего, а причины такого поведения Плисецкий не знает, но искренне надеется, что сам ею не является. В один из февральских дней Юрию приходит смс от Кацуки о том, что он задержится на работе допоздна, так что парень может его не ждать и ложиться, ведь завтра ему на учёбу. Плисецкий вздыхает и звонит Отабеку: — Занят? — Нет. — Сможешь меня кое-куда отвезти? — Одевайся, уже выезжаю. Ждать Кацуки приходиться на улице, на холоде, у входа в учебное заведение. Японец выходит из здания ближе к десяти и сильно удивляется, увидев Юру. — Ты? — Пошли давай, — кидает школьник, потихоньку двигаясь в сторону дома. Кацуки улыбается и идёт следом. В тишине они проходят пару кварталов, а потом в спину Плисецкого прилетает крепкий снежок и смех опекуна. Начинается снежная война. Двое молодых весёлых парней бегают, хохоча, кидают друг в друга снежками, пытаясь попасть поточнее, кричат, угрожают друг другу, падают на колени в мягкий снег, промокают, но наслаждаются каждой секундой. Домой Плисецкий и Кацуки возвращаются ближе к полуночи. Юри идёт в душ, Юрий же возится с котами на кухне и заваривает чай. — Я всё, — выходя из ванной, сообщает японец. Плисецкий сглатывает: на Юри лишь полотенце. — Ты идёшь? — спрашивает Кацуки, выводя парня из собственных мыслей. — А? Да, — как-то неуверенно тихо отвечает Юрий, отводя взгляд и осторожно проходя возле брюнета, заходит в ванную. Дверь за спиной закрывается, и Плисецкий съезжает по ней на пол, вдыхает громко и глубоко, жмурится, стыдится, краснеет, а затем, неуверенно прикрыв глаза, запускает ладонь в трусы. Потом начинаются сны. Невероятно реалистичные, горячие, смущающие сны. Юра и до них-то особо не высыпался, а теперь стал походить на бледную поганку с тёмными кругами под глазами. Как ни странно, Кацуки выглядел не лучше. Он часто задерживался на работе и допоздна писал научные проекты. Плисецкий часто варил ему поздний крепкий кофе и составлял молчаливую компанию с книгой в руках, почти всё время исподтишка рассматривая серьёзный, сонный профиль Юри, часто засыпал прямо в кресле. Наступает первое марта, в очередной раз Юрий запоминает этот день, как шумный и наполненный кучей впечатлений. Специально взявший выходной Виктор таскает двух парней по всем возможным и невозможным развлекательным центрам, магазинам, паркам развлечений, вечером привозя еле живых младшеньких домой. Юри вырубается сразу же, как ложится на диван. Никифоров и Плисецкий же пьют чай на кухне и разговаривают до глубокой ночи. — Совсем уже взрослый стал, — как-то разочарованно говорит Виктор, — а я тебя помню пятнадцатилетним мальчишкой, такой маленький был. Быстро растут дети, что не говори. — Ну, да, — соглашается Плисецкий. — Не тормози, — вдруг становится взрослым Виктор. Юрий поднимает на него удивлённый взгляд. — Я про Юри, — объясняет Никифоров. — Не тормози. Младший кивает. Кацуки уверен, что ещё чуть-чуть и он получит сердечный приступ. Плисецкий вдруг бесцеремонно стал вламываться в ванную, носить минимум одежды в доме, двигаться мягче и медленнее, чаще улыбаться, вспоминает старую больничную привычку заплетать волосы и подкрашиваться. Обычно перед походами на концерт с Алтыном подводит глаза и забирает волосы на затылке, открывая напоказ точенные черты лица и всё такие же невероятные глаза. После того, как за Плисецким закрывается входная дверь, Юри утыкается лицом в колени и пытается заново научиться дышать. Плисецкий старается, правда. Чего только блондин не делает, чтобы соблазнить японца, но ничего не выходит. Кацуки не реагирует абсолютно, и от этого очень обидно. Тонкие намёки, улыбки, прикосновения невзначай, взгляды, разговоры, вечерние прогулки. Не работает ничего. Даже волосы и подводка - то, что так нравилось Юри когда-то, даже это не возымело эффекта. — Может хватит? — спокойно спрашивает Бек, смотря, как уже совершеннолетний Плисецкий пьёт третью рюмку коньяка подряд, почти ничем не закусывая. Сам же казах потягивает колу: он вечный трезвенник, постоянно за рулём. — Да, ты, наверное, прав, — пустыми глаза смотря на дно пустого стакана, соглашается блондин. — Подвезти? — Нет, сам дойду. Юра идёт домой медленно, часто поднимает голову к небу, рассматривая чистое звёздное небо, вздыхает, запускает руку в уже растрёпанную шевелюру и продолжает путь. Подходя к подъезду, блондин находит окна своего дома и, видя тёмные стёкла, вздыхает. Наверняка Юри уже лёг, почти полвторого, да и завтра их единственный выходной — воскресенье. Тихо ступая, стараясь не потревожить Кацуки, Юра снимает с себя ботинки и куртку, оставаясь в тонкой майке и драных джинсах, и начинает пробираться к себе. — Молодой человек, — раздаётся в темноте холодный голос японца, — вы на часы давно смотрели? — Юри, — Плисецкий сначала даже пугается, поворачиваясь к сидевшему в темноте Юри, — почему ты не спишь? — Хотел спросить у тебя то же самое, — поднимаясь с кресла и надвигаясь на парня, шипит японец. — Где ты шлялся всё это время? — Ты выпил, — отступая назад от явно злого брюнета, догадывается Плисецкий. — Хочешь сказать, ты не пил? — Мне уже восемнадцать, — вдруг дерзит Юра. — А мне уже давно восемнадцать, — прижимая блондина к стене, отвечает Юри. — Ну, так что? Может расскажешь, как прошёл твой вечер? Где был? Что делал? С кем виделся? А? — с каждым вопросом Кацуки говорил всё тише и тише, уменьшая расстояние между лицами, обдавая блондина своим горячим дыханием. Плисецкий затаивает дыхание, старается не дышать и не двигаться, и ещё желательно не думать, потому что колени от близости такого знакомого, желанного тела подкашиваются, слабеют и вот-вот грозят подвести своего хозяина. — Какая ирония, — продолжает Юри, — раньше ты боялся, что я брошу тебя, теперь решил бросить меня сам. — Что? — Плисецкого будто под дых ударяют. — Что ты такое говоришь? — Ты вырос, я больше тебе не нужен, — блестит карими глазами японец. Юра хватает горячими от волнения ладонями лицо мужчины напротив крепко, так, чтобы не смог отодвинуться или отвернуться. — Что бы ни случилось, — шепчет блондин прямо японцу в губы, — что бы со мной ни стало, как бы ни сложилась моя жизнь, — Плисецкий облизывается, чувствуя крепкие руки Юри на собственно пояснице, — ты всегда будешь мне нужен, всегда, слышишь меня? — первое лёгкое прикосновение губами, а у парня уже всё тело, как желе: плавится и дрожит. — Ты - моя семья, единственный родной человек. — Юрочка, — выстанывает Кацуки в рот Плисецкому. — Юрочка, господи. Они отчаянно, медленно и пьяно целуются у стены, обнимаются, крепко, страстно, так, будто кости друг другу сломать пытаются. Как только заканчивается воздух, парни отрываются друг от друга, глубоко дыша и потираясь лбами, водят губами по горячей коже, оставляют мелкие, чмокающие, нежные поцелуи, водят руками по телу рядом, постанывают, хрипят. — Юра, — тяжело дышит японец в тонкую белую шею. — Юри, прошу тебя, — выгибается в спине, стараясь стать ближе к Кацуки, возбуждённый, совершенно ничего не соображающий от нахлынувших ощущений Плисецкий, — не останавливайся. — Юра, — жалобно, словно прося чего-то, выдыхает брюнет. — Пожалуйста… Плисецкий жмурится от светящего в глаза солнца и зарывается лицом в подушку. Слышится звук бегающих по гардине колечек, свет становится терпимым. — Доброе утро, — улыбаясь, так и не открыв глаз, говорит блондин. Чужая рука осторожно кончиками пальцев дотрагивается до выемки под коленкой и медленно двигается вверх по внутренней стороне бедра, попе, пояснице, позвоночнику. Мокрый поцелуй в плечо и ласковое «доброе» в ответ всё ещё хриплым ото сна голосом Кацуки достаточно для того, чтобы Юрий убедился, что произошедшее вчера — реальность. Блондин поворачивается на спину, утягивая за собой японца. Одну проблему из двух Плисецкий уже решил.