Kardemomme

"И в тот момент, когда мы сели поговорить друг с другом, между нами возникло это — естественная связь..." Хенрик стонет, обхватывает голову, зарываясь пальцами в волосы, сжимает виски. Какого черта, приятель? Кто тянул тебя за язык? Ты разве не думал, что они воспримут это именно так? "А после он сказал мне, что не чувствовал себя так, будто он... будто..." Будто он не влюблен. Ты это так и не смог выговорить, Хенрик? Браво, дружище! Облажался по всем пунктам программы. Тебе было комфортно с ним, Хенрик? А Тарьей? Как было ему? "Полагаю, в нас щелкнуло что-то, и он чувствовал то же, что и я" Да, ладно? Так просто? Ты правда думал, что после этого вас оставят в покое? Пылающим лбом — в прохладные ладони, не в силах выдавить ни звука, не в силах выключить это видео, что заполонило весь интернет, свело с ума Tumblr, Facebook, Instagram. Свело с ума и тех, кто был рядом с ними двумя. Не потому что они пытались скрывать, не потому что скрывать было нечего... Никто не ожидал таких масштабов, быть может. Не ждал, что это ТАК прозвучит. Откровением. Признанием. — Ты должен сделать с этим что-то, чувак. У вас обоих карьера только в гору пошла, а ты решил испортить все заштампованным клише мальчиков-геев? Уверен, что хочешь этого? А Тарьей? Ему всего лишь семнадцать. Подумай, — осторожное касание ладони к плечу и сочувствующий взгляд того, кого, наверное, мог бы назвать своим лучшим другом. Не надо. Но разве друзья нужны не для того, чтобы открывать нам глаза, когда мы сами настолько ослепли, что натыкаемся на все углы, сбиваем о них колени, а потом балансируем на самом краю пропасти, и достаточно легкого дуновения ветерка в спину, чтобы упасть. Так будет лучше. Так правильно. Нужно. >... ...< "Так правильно", — твердит себе снова и снова. Но отчего же так тянет в груди, когда на следующий день он чувствует тепло ладони этой девчонки, что смотрит с каким-то неожиданным пониманием, и участием, грустью. — Так надо. Спасибо, что помогаешь. Ты хороший друг. Она вздыхает, опуская голову на плечо, позволяя его длинным рукам обвить такую узкую талию. Уже через пару минут снимок будет в сети. И это только начало. Так надо. >... ...< — Уверен? Они сходят с ума, ты сам видел. Они твердят, что ты предал. Хенрик, ты точно в порядке? В горле горчит, и во рту как-то вязко. И хочется натянуть капюшон, чтобы никто не узнал, уйти домой и никогда больше не показываться снаружи. — Так будет лучше, — повторяет как заведенный, уже вторые сутки гипнотизируя телефон, что приносит звонки и сообщения ото всех, кроме одного. Кроме Тарьей. — Пытался звонить? Раздраженно передергивает плечами, и она понимает — зол, так зол, на себя, на весь этот гребаный мир, на свалившуюся популярность, на сдуревших фанатов, на неписаные законы шоу-бизнеса. — Выкидывает на голосовую почту, — буркает сквозь зубы и стискивает телефон в кулаке. Едва сдерживается, чтобы не запустить им в ближайшую стену. Как это вышло, Тарьей? Я правда хотел только как лучше. >... ...< Фотосессии, вечеринки, показы. Вспышки камер, вызубренные фразы, десятки незнакомых рук, которые приходится пожимать. Заученная, уже почти приклеенная жизнерадостная улыбка. Имитация счастья. И телефон, что так и не оживает сигналом, настроенным лишь на одного человека. Марлон усмехается до тошнотворного понимающе, когда Хенрик обнимает подругу, чтобы сфотографироваться. Потом она успокаивающе ерошит его волосы, поправляет повязку. — Ты сам хотел этого, помнишь? Потерпи. Еще немного, и они успокоятся. Ой ли? Они успокоятся, а что насчет них — Хенрика и Тарьей? "Я не готов без тебя. Не хочу" Хенрик опускает ресницы, чувствуя, как в затылке разливается тупая, дергающая боль. И виски будто свинцом накачали. — Приятель, эта штука, — взмах руки в сторону телефона, — не заговорит, сколько не пытайся ты ее заколдовать. Или что ты там делаешь? Хенрик, ты можешь попробовать встретиться. Давид говорил, они собираются на какой-то премьерный спектакль. Хенрик устало и как-то безнадежно кивает. Почему бы и нет? Хуже уже точно не будет. — Можно попробовать. — Только сделай что-нибудь с этими синяками. Ты же на зомби похож. >... ...< Хенрик не знает, на что надеется, пока два с половиной часа ждет снаружи на холоде, под мелким как крупа снегом, то и дело переходящим в едкую морось. Ноги в кроссовках заледенели, пальцы посинели, а нос наверняка видно издали — как запрещающий сигнал светофора. Двери распахиваются, выплескивая наружу весело гомонящую толпу. Хенрик вытягивает шею, пытаясь увидеть, рассмотреть. Бесполезно. Никого хотя бы отдаленно похожего. Ни одного, от случайного взгляда на которого остановится сердце и дыхание застрянет в груди. Улица пустеет, и в сгущающихся сумерках желтый свет фонарей кажется искусственным, ярким, слепящим. Быстрый взгляд на телефон — все еще не подающий признаков жизни. На что ты надеялся, глупый? Он просто не хочет видеть тебя... — Хенке? Удивленно в уже уходящую спину. Так растерянно-нежно, что комок застревает в горле, и дышать совсем невозможно. Обернуться на этот голос медленно, как под водой. Как под водой, как тогда, в том бассейне, где они снимали первый поцелуй, запарывая дубль за дублем, наглотались воды, а губы распухли так, что в итоге больше напоминали лепешки. — Тарьей, — что-то сжимается под ребрами, а ладони за секунду потеют, и он борется с порывом вытереть их о джинсы. — Тарьей... я... я не мог дозвониться. — Наверное, сел телефон, — передернет плечами небрежно, но и закушенная почти до крови губа, и мутная тоска, пленочкой затянувшая всегда такой ясный взгляд, говорят Хенрику обо всем. Сел телефон? Ага, сразу на неделю. — Я должен сказать, объяснить. — Ничего ты не должен! — взрывается как брошенная в костер зажигалка, и Хенрик физически чувствует, как острые осколки и плавящийся пластик впиваются в кожу. Больно. Так больно. Не только ему. — Блять, Хенрик, я все понимаю. И не было ничего. Если не считать твое искрометное интервью, конечно. Как ты там сказал? В нас щелкнуло что-то? Чувак, ты себе так много придумал. Слушай, не делай такие глаза. Все нормально, окей? А я просто занят. — Все не так, ты должен... — Черт, да не должен я ничего, как и ты. Пойми, сезон закончился, и теперь каждый — сам по себе. Потусили, было весело, супер. А дальше у каждого свой путь, понимаешь? Твоя девушка, мои друзья, твое кафе, мои спектакли... Стащит с головы шапку устало с таким видом, будто хочет утереть ею лицо. А Хенрик зависнет, вспоминая, что волосы эти чуть жестковаты на ощупь, что он, Тарьей, едва слышно шипит сквозь зубы, когда их на затылке сгребают в кулак перед тем, как поцеловать, раздвигая языком обветренные губы... Губы, что так часто отдавали корицей после того, как они пили кофе в том самом кафе. — Не парься, я в норме. У тебя же тоже все хорошо? Не дождавшись ответа, заторопится вниз по улице, насвистывая что-то нарочито веселое, даже бодрое. Фонарь, что у самого входа в театр, грустно моргнет, отключаясь. Хенрик натянет на голову шапку, за ней — капюшон. Поежится от пронизывающего ветра, а потом будет долго соображать, в какой стороне останавливается нужный автобус.