Kardemomme

Тихо, и мягкий полумрак будто ласкает кожу, окутывает невесомым покрывалом, обнимает ласково. Смолкло жужжание камер, не шелестят голоса съемочной группы, свет не слепит глаза. И парень — тот самый, от поцелуев которого все еще жжет губы, вкус которого остался на языке, как-то затих. Кажется, или микроскопические трещинки на потолке разглядывает, или заснул с открытыми глазами. — Хенке? Не спит. Голос чуть хриплый, и большого усилия стоит отогнать мысль, что так вот он мог бы охрипнуть, кончая под ним снова и снова, если бы... Если бы это не был всего лишь сериал. Всего лишь? — Хенке, я... Замолкает, сбивается, или сам себя заставляет умолкнуть на полуслове. А Хенрик чувствует россыпь мурашек под мягким халатом на почти голое тело. Всего лишь от голоса, что каких-то сорок минут назад звал также хрипло, ласково: "Детка". "Что ты там ходишь, малыш? Ложись со мной". А он, Хенрик, сверкал перед всей съемочной группой голым задом и молился всем богам, даже Одину, кажется, чтобы у него не встал. Чтобы снова не встал. Потому что тогда случится конфуз. Потому что это... ...непрофессионально, окей? — Устал? Он сам звучит как какая-то придавленная комодом мышь. И от этого было бы смешно, если бы не было так... черт возьми, да, если бы не было так страшно. И эти мурашки вдоль позвоночника — не то от прохладного воздуха, вливающегося через окно, не то от того, что он, Тарьей, так пахнет. И на вкус этот мальчишка как орешки с медом и парочкой листиков мяты. — Это пиздец как странно. Все это. Странно? Наверное? Далеко не первый их поцелуй на площадке, не первые касания, мурашки и те уже были, и в паху тяжелело, но вот так... кожа к коже, глаза в глаза, когда один чувствует тяжесть другого, чувствует, как частит дыхание, чувствует грудью, как сердце выламывает ребра к херам... Определенно, впервые. Но, странно?.. "Я никогда не ощущал такого", — бьется пульсом в висках, растекается негой под кожей, щекочется на губах... — Всего лишь физиология. И только. Вот только тону не хватает уверенности что ли или твердости. ...впрочем, о твердости сейчас точно лучше не думать. Тарьей хмыкает как-то странно — не то согласие, не то сомнение, не то вообще скрытая насмешка. Закусывает губу, совсем немного, но током прошибает насквозь. Это как схватиться мокрыми руками за оголенный провод. И даже волоски на руках поднимаются дыбом... Потому что Хенрик делал с ним именно так совсем недавно — вот тут, в этом номере, на этой самой кровати, когда губы скользили по коже, что пахла арахисом, солнцем и ветром. Когда всхлипнул неслышно, когда зубы случайно (конечно, случайно!) царапнули мгновенно затвердевший горошинкой сосок, когда чуть подул на влажный след, думая, представляя, гадая, как можно было бы... Еще один тихий смешок. Как воздух, дрожащий над пламенем горящей свечи. — Что? Тарьей? — Я знаю, когда ты врешь. Или недоговариваешь. Или... просто уводишь тему. — Да, ладно? — нервно, надтреснуто, ломко... И время будто остановилось, загустело, раздвинулось. — У тебя глаза сразу как стекляшки. И уголок рта чуть опускается. Слева... Забытая трубка мобильника на кровати вдруг оживает, пиликает, мигает. Парни вздрагивают синхронно, а потом руки тянутся. Не друг к другу, нет, всего лишь заткнуть источник мерзкого звука. Касание пальцев — случайное, вскользь. Еще и еще. Подушечкой пальца по запястью, вычерчивая на коже круги, пытаясь не застонать в голос. Всего лишь от этого невинного жеста. Перекатиться на бок. Так, чтобы в зоне доступа. Так, чтобы потянуть за махровые завязки, ослабляя узел. Так, чтобы ладонью, пальцами. Так, чтобы ближе. Так, чтобы почти что без воздуха, как высоко в горах, когда горло сжимает, и во рту так сухо, и черные точки перед глазами. — Т-там Юлие за дверью... и остальные... Вдох-выдох. Вдох-выдох. Еще один вдох. — Мгм... Мягкий, податливый, томный какой-то, весь будто пропитанный золотисто-солнечно негой. — Хенке... — выдохом-всхлипом, болью, мольбою. Той, что не услышит никто, той, которой он не захочет поделиться с чужими. — Пожалуйста, Хенке. И все. Именно так падает железный занавес, отрезая от обезумевшей толпы зрителей. Именно так ставят росчерк на желтоватом пергаменте чернилами цвета тонущего в море заката. Именно так понимаешь, что вся твоя прошлая жизнь и не жизнь даже — просто прелюдия. До него. Для него. Вместе с ним. — Nei, baby, nei... gå her. Jeg elsker deg... Jeg elsker deg. — Alt er love... Это глупо, ты знаешь? — так глупо бороться, отрицать, отворачиваться, когда каждая клеточка тела кричит, верещит: "Мой, просто мой, не отпускай..." Сдохну же. Просто не-буду. Исчезну. — Я знаю, что мы ничего не должны. Никому. Ни одному из них, Тарьей... — Контракт... — Да пропади он пропадом, боже... Хенрик не понимает, как оказывается на спине, не понимает, почему эти губы не целуют, пожирают, терзают, мучают, шепчут, что-то шепчут безостановочно. — Скоро съемки закончатся... — ... — Понимаешь? — Я этого и жду вообще-то... — дернется, сжимаясь под едким, смущающим взглядом. — Я не хочу жить на публику, знаешь. Не хочу выбирать. И не буду. В груди пусто и холодно, как перед прыжком с вершины утеса туда, в пустоту. Клетки тела будто дробятся на части, спекается кровь, и... Полы халата, раскрывающиеся будто от ветра, посторонние губы, метящие бледную кожу, тихие выдохи сквозь сцепленные зубы, и руки, что, соскальзывая с бедра, чуть раздвигают длинные ноги. Легкий поцелуй на лодыжке, поджигающий воздух, раскалывающий небо на режущие осколки... — Я не хочу потерять тебя... позже... Уже через минуту шум за дверью заставит отодвинуться дальше. Уже через минуту он ухмыльнется и будет плоско острить, нести, как всегда, какую-то чушь. И лишь изредка — раз в десять-пятнадцать минут кидать быстрые, осторожные взгляды на парня, так плотно завернутого в чертов халат. Белый-белый, как перья лебедей, что любят лишь раз. ... < Если ты не велишь им убраться в течение ближайшего получаса... < Набросишься на меня прямо при маме? < Трахну тебя прямо здесь и сейчас. Вот наплевать, я слишком долго терпел, мелкий ты провокатор. ... — Ш-ш-ш-ш-ш-ш, Хенке, малыш, не спеши... Палец, затянутый узел халата. Ладони, оглаживающие снизу так нагло... так сладко... Пальцы, стягивающие с плеч треклятую ткань... — Ты хочешь, чтобы я прекратил? — Всего лишь, чтобы заткнулся...