Kardemomme

— Хэй, ты храпишь?! Юлие, ты знала? Наша спящая красавица, оказывается, храпит. Хохочет и тормошит, щекочет кончиком носа и длинной светлой челкой. Тарьей не смотрит, но знает, что тот улыбается, чуть прищуриваясь. Так, что от уголков глаз разбегаются складочки. Как лучики солнца поутру. — Блин, отвали. Просто тепло и уютно лежать вот так, зарываясь в подушку, когда Хенрик наваливается сверху, мнет, как какую-то плюшевую панду, тискает, нежничает... — Ну же, у нас перерыв, а ты тут разлегся и дрыхнешь. Помнишь, мы в кофейню хотели? — Ага, и там нам снова не то что поговорить не удастся, но даже тупо кофе попить. Я слишком устал для всей этой суеты и автографов. — И что же ты ночью делал? К тесту готовился? Не слышит, как тон из беззаботно-дурашливого делается вдруг настороженным, ломким. Как тонкий лед на реке в середине весны. Ступи неловко — и булькнешься в стылую черную воду прям с головой. Тарьей лишь дергает бездумно плечом, пытаясь стряхнуть поглаживающую ладонь. — Какие, к черту, тесты? До них еще месяц, а то и два. Просто... просто не спал. Не спалось. И вдруг краснеет, как если б попался на чем-то постыдном. Хенрик успокаивается моментально, склоняется низко-низко, так, что губы касаются шеи. Как раз в том месте, где под полупрозрачной кожей пульсирует синяя венка. — Думал о ком-то особенном, детка? Смеется, пощипывая губами затылок, перебирает спутанные прядки, обхватывает руками поперек, а снизу удерживает ногами. Им жарко, щекотно и солнечно. И оба знают, что через пару секунд невинная возня перейдет во что-то другое. Что-то, от чего срывает предохранители, от чего расширяются зрачки, хлеще, чем у наркоманов, плавятся мозги, плавятся кости... — Можно я просто посплю? — просит тихо-тихо, жалобно как-то, взмахивает ресницами. Чертенок. Только он один так и умеет. Или получается — лишь у него. — Люблю, когда ты такой сонный и милый. Люблю... — шепнет Хенке и устроится рядом, притягивая спиной к своей груди. Тарьей свернется клубочком, чуть откинет голову, устраивая ее на плече, позволит себе опустить ресницы. Густые, золотистые. Хенрик так любит, когда он склоняется над ним и щекочет, моргая. Хенрик любит в нем все. "Мальчик мой", — щекой по щеке, оставляя невесомые поцелуи на подбородке и скулах. Щелкнет дверь, но он вскинется, шикнет на девушку, сунувшуюся было в комнату, покажет жестами: "Не видишь что ли? Он спит?". Та укоризненно цокнет, но так же молча исчезнет за дверью. Потому что, наверное, вся группа понимает: мальчик вымотан, мальчик устал. Мальчик влюбился. Мальчик в панике просто. Потому что остался лишь один эпизод. И конец. — Все будет хорошо. Ничего не изменится, обещаю, — шепнет в спящие губы Хенрик, еще не зная, что впереди будут показы и фотосессии, посиделки в пьяных компаниях, бильярд, потом Альпы и много-много другого. Еще не зная, что все может измениться в момент. Просто пройти. Как проходит гроза.