Kardemomme

— Это был лучший день рождения в моей жизни, малыш. Исак немного пьян и устал. У него в голове шумит от эмоций и счастья, что накрывает теплым одеялом и обнимает так сладко, так трепетно. Боже. Счастье. Его другое имя — Эвен Бэк Найшейм. Парень, что ворвался в его жизнь ураганом, перевернул с ног на голову, научил задерживать дыхание под водой и просто оставаться собой, не бояться завтрашнего дня. "Минута за минутой, ты помнишь?" "С тобой каждое мгновение равняется счастью". — Оставшиеся триста шестьдесят три дня года ты делаешь для меня все и даже больше. Я на самом деле не знаю, чем заслужил такого, как ты. Моего мальчика. — Отхватил себе лучшего, да? У Исака все тело ломит, и зацелованные губы горят, а еще он чувствует, что отключается, соскальзывая в нирвану и негу. Наверное, слишком много для одного дня? Слишком для одного самого обычного норвежского мальчишки, что лишь сегодня отпраздновал восемнадцатилетие. Слишком много счастья... Так много, что, кажется, разорвет на частицы. Меньше атома. — Лучшего во всех параллельных Вселенных. Это можно было бы счесть и за шутку, но голос задумчивый, и пальцы перебирают его волосы так осторожно, трепетно. А на окне — желтые шторы, за которыми по черному-черному небу раскинулся Млечный путь, что переливается сегодня россыпью бриллиантов. И это было бы самым красивым зрелищем в мире, если бы сейчас Исак не лежал на плече своего персонального чуда, сбывшейся сказки из детства: когда веришь, что все-все-все у тебя получится, и ты встретишь свою половинку — ту самую, на всю жизнь. И все последующие жизни тоже. Его половинка пахнет свежим ветром и морем, немножечко пивом и одуванчиками, из которых он сегодня в парке все пытался сплести венок и ворчал, что сломает все пальцы, пока закончит. Эти прекрасные длинные пальцы, что умеют извлекать из тела Исака музыку, всего лишь касаясь, что берут карандаш и творят на обычной бумаге какое-то чудо. "Эвен — самое лучшее, что есть в моей жизни", — сказал он несколько дней назад лучшей подруге. Наверное, покривил чуть душой. Потому что Эвен — и есть его жизнь. — Тебе завтра на занятия, спи. И снова целует — невесомо и нежно, а потом шепчет что-то беззвучно, кажется, на английском. Исаку лень вслушиваться, Исаку так хорошо, словно он умер и попал в тот самый пресловутый Рай. Или понял, что будет жить вечно. И вечно любить. Самого странного и проблемного, самого красивого, заботливого... Лучшего во всех этих гребаных Вселенных. — Не хочу спать. Хочу смотреть на тебя, целовать. Хочу быть с тобой все время. Давай завтра останемся дома? — Что насчет последнего теста по биологии, малыш? Давай, ты его сдашь, а я приготовлю ванну к твоему возвращению... — ... с персиковой пеной и со свечами? — Хм... если ты так хочешь... — Ой, успокойся, я пошутил. — А что, это идея... — Только попробуй, убью... Убьет, зацелует, затискает, а потом запрет в спальне и не выпустит, пока оба не сорвут голос, пока буквально не смогут ходить, пока шея и плечи не покроются метками, над которыми ребята на следующий день будут ржать, а девчонки тихонько хихикать, пихая друг друга локтями... — Спи, Исак, ты устал... И правда, уже язык заплетается, и не только от пива и безудержной пати, что устроил Эвен сегодня ему. Они ввалились домой, когда уже сильно стемнело, и даже не озаботились тем, чтобы зажечь верхний свет. Потому что каждый предмет, каждый угол давно выучен наизусть, как и тела друг друга, что соединяются, и только тогда становятся чем-то настолько единым и полным... будто так было всегда. Так правильно, боже. — Я люблю тебя. Вдруг подумал, что никогда не говорил тебе раньше. Не знаю, как получилось. Я же без памяти в тебя... с первого взгляда... еще не знал даже... там, в столовой. Эвен смеется тихонько, ласково отводит челку со лба. — Ты мне это каждый день говоришь. По-своему. Не для всего в этом мире нужны слова, знаешь? Исак хочет сказать, что самый счастливый в любом из миров. Он хочет сказать, как ценит и как дорожит, что сделает все... Он хочет целовать и прижаться так крепко... Он хочет... просто хочет, чтобы всегда было так. * Дыхание Исака выравнивается, когда он засыпает, плавно соскальзывая в мир неведомого. Ему восемнадцать сегодня, но он все еще кажется таким маленьким и ранимым. Эвен чуть повернется, устраивая его голову удобней у себя на плече. — Спи, маленький. Спи, а я послушаю, как ты дышишь... Это не бессонница, просто Эвен так любит смотреть на своего спящего мальчика. Разглядывать каждую изогнутую ресничку и каждую пору на коже. Перебирать его волосы, гладить тихонько по щеке, пересчитывать пальцами выступающие узелки позвонков, рисовать из родинок карту звездного неба... "Ты — мое небо, Исак, знаешь это? Упал в тебя и уже никогда не вернусь..." Сон подкрадется неслышно, смежит тяжелеющие веки, успокоит все еще колотящееся сердце. А потом умыкнет туда, где его Исак — дурачится, хохочет и так целует, все время держит за руку и твердит, что никуда не уйдет. Везде Исак — и там, и здесь, в этом сне, что почти не отличить от реальности. Исак как смысл жизни. Просто вся его, Эвена, жизнь. "С днем рождения, мой Исак".