Kardemomme

— Тебе жарко? Голос Тарьей какой-то ломкий и напряженный одновременно. Наверное, он щурится и подбоченился бы для убедительности, но знает, что не может устроить сцену. Не здесь, не когда журналистов больше чем даже актеров и их самых близких людей, не тогда, когда Мортен буквально охотится за эксклюзивными кадрами и будет визжать в случае чего, а потом быстренько сольет это все в Сеть. Не когда Леа здесь, и Тай на самом деле не думает ничего плохого, потому что знает, КАК расставлены приоритеты, но... Просто блять. — Я тут в двухслойной куртке разгуливаю, если ты не заметил. Конечно, блять, мне жарко, — почти рявкает Хенк. Это так сильно похоже на ссору, и становится иррационально обидно. Так, что в горле комок и даже начинает щипать глаза, еще чуть-чуть, и пиздец... Опозоришься, Тарьей, по полной. — Ти, что случилось? Ты притащил ее сюда, хотя мог бы этого не делать. Сойдет за причину? Это, конечно, очень даже вряд ли, учитывая что он, Тай, никогда не был против. Черт, да тогда, после того ебанутого интервью и Хонка, не умеющего держать язык за зубами... Это казалось единственным выходом. Что ты психуешь так на какое-то прикрытие, собственник маленький? Хенрик так часто звал его этим прозвищем — мой маленький собственник. А Тарьей в эти моменты хотелось шипеть, огрызаться, но отчего-то он только прогибался удобней и прижимался ближе. Потому что все правильно. Собственник. Твой. Твой, сука ты длинноногая — со всеми потрохами, заебами и тараканами. Просто, блять, твой. До конца. — Я только что с самолета. Мне жарко, как пиздец. Я не могу нормально тебя обнять — даже, блять, обнять не могу, не говоря о большем. Хочу держать тебя за руку. Понимаешь? Это ебучая прощальная вечеринка. Мы прощаемся со "Скам" и Эвак. Это как эпоха кончается, а я даже, сука, за руку тебя взять не могу. Не кричит, потому что нельзя. И пытается следить за лицом, чтобы не понял никто. А у Хенке взгляд сразу беспомощный, как у ребенка, он даже руки роняет и смотрит. Просто смотрит. И душу, сучонок, просто душу из Тарьей выпивает. — Ти... блин. Что мне сделать? Хочешь, плюнем на все и уйдем? Хочу, чтобы ее не было никогда. Хочу, чтобы я не был таким дебилом и не соглашался тогда. Почему мы не выбрали Ульрикке? Хотя, у нее уже парень. — Мы не можем. Нам Андем ноги выдернет, и Сив ей поможет. — Совсем чуть-чуть потерпи, и сбежим? Столько надежды в голосе, и сам даже верит в то, что сейчас говорит. Зачем-то все время теребит эту дурацкую красную куртку. Что за уебищность, боже? — Ты зачем эту херню за собою таскаешь? Гардероб не работает? Или ты заболел и знобит? Последнее предположение кажется тревожно-правдоподобным, иначе откуда такая восковая бледность, испарина, лихорадочный блеск и зрачки... Впрочем, зрачки у него всегда ненормально-огромные, когда Хенке расстроен. — Нормальная куртка, — буркнет обиженно и даже попробует отвернуться, но не получится. Потому что у Хенке вообще это получается плохо — не смотреть на Тарьей, не пялиться, не залипать откровенно, плюя на все и на всех. Просто никого из них, посторонних, не остается в их персональной Вселенной, если рядом... просто вместе, и не нужен больше никто. — Хенке, ну это пиздец. Над тобой же ржать будут. Дернет плечом, пряча обиду. Его мальчик всегда до грубости прямолинеен. Это еще одно, за что он, Хенрик, его любит. Ведь так? — Зато на что-то, может, внимания не обратят... Не обратят? Тарьей просто закатывает глаза, стараясь не застонать вслух и не хлопнуть себя по лбу. Хенке ведь совсем не понимает, что умудряется палиться, даже находясь на другом конце помещения, даже, блять, в его сторону не смотря. Он палится круглосуточно. Будто выбрал целью всей жизни — довести их безумных поклонников до массового инфаркта и похерить легенду, которую придумали вместе вообще-то. Ну, как вместе... Идея принадлежала создателям "Скам", а они тогда даже не заподозрили, каким, сука, сложным все может стать очень быстро. — Я не буду давать интервью, просто исчезну и подожду наверху. Ты же можешь хоть раз держать язык за зубами и не ляпнуть Мортену чего-то?.. Чего-то, что ты ляпал уже и не раз. Мистер-Хенрик-я-не-умею-держать-язык-за-зубами-Холм. Впрочем, насчет зубов, когда надо, он очень даже аккуратен и нежен... Черт, Тай, в какие степи тебя несет? — Хенке... — Я постараюсь, малыш. Все будет хорошо, ладно? И тут же легонько получает по пальцам, которые вопреки всему тянутся, чтобы коснуться, чтобы обнять. Хмыкает виновато и быстро уходит, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не оглянуться. Спина прямая, как палка, и такой напряженный затылок... Все будет хорошо, правда? Все хорошо будет... И шло, вроде, очень даже неплохо... Тарьей, свалив незаметно от журналистов, следил за происходящим в трансляции. Напрягся, когда Хенке перехватила та репортерша, но почему-то пощадила и избавила от нелепой игры. Можно было выдохнуть, но чуть погодя... — ...мы оба поняли, что можем все это делать, не имея ничего гомосексуального между Хенриком и Тарьей, — слышит он вдруг так явственно в одном из интервью, и... Что, блять?.. Алкоголь кажется самым лучшим выходом, чтобы не сорваться с места и не высказать этому придурку все прямо в зале. Желательно при журналистах и с примерами. Ничего гомосексуального, говоришь?.. Пара шотов, приторный коктейль, в котором водки, кажется, больше, чем сока. Коньяк. Откуда-то появляется мама Сив, прищелкивает языком укоризненно и обнимает. А Тай... Тай просто так пьян, что не находит ничего лучше, чем вцепиться в бедную женщину, повиснув на ней всем своим немаленьким весом. Уткнуться ей в волосы и всхлипнуть так жалобно, что стало бы стыдно, будь он хоть немного трезвей. — Мой охламон натворил что-то? Ее рука на его спине теплая и успокаивает. — Леа. И ни-че-го гомосексуального, Сив. Никогда. Я его ненавижу. — Он тоже любит тебя очень сильно. Потерпишь еще? Ты же знаешь... — ... так надо, — выплюнет с отвращением и тут же виновато зыркнет на Сив, но та лишь похлопает по плечу и настойчиво потянет к бару. — Кажется, кому-то нужен кофе покрепче. * — Вот ты где... Хенке находит его уже глубокой ночью в уборной. Тарьей плещет в лицо ледяной водой и намеревается сунуть голову под кран, потому что жарко так, что собственная кожа кажется тесной, толстой и липкой... — Какие, блять, люди... — Ти, перестань, мы же решили, и мне тоже погано весь вечер тусить где-то вдали от тебя. — Зато все поймут, что Хонк в кои-то веки не спиздел, и у этих двух долбоебов действительно ничего гомосексуального. Это вырывается как-то само, потому что Тай намеревался вообще не поднимать эту тему, по крайней мере, на пьяную голову. — Слышал, значит? Ты же сам попросил. Черт, Ти, да я больше вообще рот не открою перед камерой, все не так и не то... И ведь на самом деле Хенрик даже не виноват, потому что все это закрутилось спонтанно и быстро, а теперь их несет в этом потоке, вырваться нет ни сил, ни возможности. Только не так. И столько грусти в глазах и тоски, что хочется плакать. Нет, крепко-крепко прижать и сказать, что они смогут. Они смогут и это. Они ведь есть друг у друга. — Прости... И просто обнимет, прижимаясь мокрым лицом к полосатой рубашке, чувствуя, как длинные руки смыкаются на лопатках, как вздох облегчения срывается с губ. — Мы что-то придумаем, правда. Чтобы это больше не было так... Так безнадежно и мерзко?.. — Если только мама не сделает нам каминг-аут раньше, — тихий смешок во влажные пряди. — Сив? Ты о чем? Что опять? — Всего лишь ее инстаграм с очень милым фото — она, ее зять, все, как надо... — Черт... я был так подавлен. Наверное, она хотела так поддержать, ну и потроллить фанатов. Не злишься? — Как я могу злиться на кого-то из вас? Иди сюда, тебя надо срочно сушить. Давай я вызову машину. Кивнет, соглашаясь. Позволит вести себя куда-то прочь по каким-то темным коридорам к боковому неприметному выходу для персонала. На улице воздух холодный, освежает и трезвит одновременно. Хенке все еще в этой придурочной куртке, и Тарьей думает, что можно будет улучить момент и вышвырнуть ее в мусоропровод, когда тот уснет. У него ладонь твердая, и пальцы ласково гладят запястье, а потом переплетаются с его пальцами. Стискивает так, что даже хрустят, а потом опускает голову и целует каждый отдельно. Машина мчится по ночному, переливающемуся огнями городу. Во мраке салона глаза Хенке блестят так задумчиво. У его губ вкус лайма и какой-то шипучки. Тянет ближе и ближе, почти затаскивает на колени, не обращая внимания на водителя. Впрочем, кажется, тому наплевать. — Люблю тебя так сильно, что иногда кажется, разорвет изнутри. Будто эти чувства не умещаются в груди. Так люблю тебя, Ти. Тай кивает и опускает голову на плечо, обтянутое красной курткой. Она мягкая и уже не так раздражает. Он думает, что, может быть, ее даже можно оставить... — Я тоже люблю тебя. Звезды сегодня яркие и красивые, как глаза его Хенке.