Kardemomme

— Вот заеби-и-ись потусили. Хенке, это, с-сука, все ты... Язык у Тарьей еле шевелится. Если честно, язык Хенрика слушается и того хуже, а еще что-то странное с координацией, а потому самым верным решением кажется завалиться на пол — прямиком рядом с мелким, и вытянуть длинные, гудящие после злополучной вечеринки ноги. — Психуешь? И ладно. Н-ничего я такого... не сделал. Вот. Сам же... — Пидж-жак твой, блять, где? Мысли Тарьей каким-то непостижимым образом скачут с предмета на предмет и, кажется, не собираются надолго задерживаться где-то на месте. Они набрались не по-детски, и, наверное, для этого даже был какой-то весомый повод. Вот только сейчас, Хенрик чуть сосредоточится и обязательно вспомнит его... — Я ебу? В такси, мож-жет... Или вон, возле двери. Видишь, в-валяется что-то? — Да, похуй... Конечно же, похуй. Господи, какой-то несчастный пиджак. Кажется, Тай вообще умудрился оторвать от него часть рукава, когда они напару отплясывали стриптиз под радостно-пьяные вопли девчонок и улюлюканье парней. Брюки, правда, снимать не стали, потому что, стоило Холму только уцепиться за молнию, как Тарьей зыркнул как-то страшно, насупился и быстро свернул лавочку, отговорившись тем, что "в горле пересохло, и вообще вы все тут извращенцы, блять, поголовно". Честно, Хенке был только рад, потому что в штанах уже нехило так дымилось, и риск забыть про десяток ненужных свидетелей вставал в полный рост. Вставал, впрочем, не только риск, и это, определенно, становилось проблемой, потому что... — Хочу тебя прямо сейчас, — оттащил своего мальчика подальше от устроенного тут же неподалеку бара и очень невинно мазнул губами по голому плечу и ключицам. Мурашки радостно сыпанули в разные стороны, а Тай застонал, вжимаясь бедрами. — Хенке, ты провокатор, — а сам уже лапал довольный вовсю, оттирая к какой-то неприметной двери, что на поверку оказалось уборной. Как в дешевом, сопливом романе? Об этом не думалось как-то. Когда и зачем, если эти губы везде, если пальцы гладят умело, сражаются с застежкой на брюках, если бухается прямо тут на колени и открывает свой невозможный, такой обычно молчаливый и вредный рот... Такой влажный, такой горячий... — Если Р-румен что-то зафотать успел или видео записать. Х-хенке, это пиздец... не мог дверь зак-крыть? Представь, его инст-та-стор-ри... пиздец... его же фанаты пасут... — Еб-банулся? Румен — твой лучший друг-г вообще-то. Был. Пока я т-тебя не кфонс... конкисх... не изъял в лично пользование. Во! Поворачивает голову чуть назад, потому что так, как разлегся, лицо Тая не видит совсем, только обтянутые брюками охуенные бедра, их хочется лапать, сжимать, провести ладонью изнутри, чуть прижимая — выше и выше, туда, где... — Ч-тожжж ты у меня такой охуенный-то? М-м-м... — Я у мамы с п-папой! — выдает эдак важно, а сам все время пытается сдуть лезущую в глаза челку, руки-ноги раскинув при этом морской звездой. Обалдуй. Ленивый и пьяный. — Может-т быть, ты и у них, но трах-хаю тебя — я. — Н-ну, мы это еще исправим. Хенрик нелогично хихикает, хотя от последних слов в голове будто взрыв, и мурашки по пьяному телу, и пожар... адское пламя под кожей, в венах — везде. Это не страх... это... что-то доселе неведомое. Предвкушение... — В обморок ебнешься щас, — зачем-то сообщает Тарьей, опять включая свою невъебенную логику. — Угу... куда-нибудь ниже этажом. Тянет руку, чтоб опустить на бедро, погладить бездумно. — Чего замолчал? Если страшно... Хенрик фыркает, одним этим звуком показывая, ЧТО он думает обо всех этих "страшно". — Жрать хочу, просто пиздец... — выдает тут же следом и шипит, когда куда-то в колено прилетает ощутимый пинок. — Ай, беш-шеный, ты чего? Межд-ду прочим, это тв-вой организм сегодня получил ударную дозу протр... прот-теинов, не мой... Видел бы ты л-лицо Румена, когд-да... Когда он, Хенрик, кончал, а Тай жадно глотал, так крепко вцепившись в него, и сам так жарко, громко стонал... — Ах, так, знач-чит... Соскакивает вдруг, словно и не он только что растекался по полу аморфной амебой. Секунда, и вот уже наваливается сверху, а глаза так пьяно... так блестят предвкушающе... — Протеин-нов ему захотелось... Хенрик замрет, а потом облизнется, когда в наступившей вдруг тишине громко-громко вжикнет молния на брюках Тарьей... И весь хмель куда-то улетучится, испарится, и вот уже сам потянет ближе, помогая снять эти неудобные тряпки...