Kardemomme

Шаги гулким эхом прокатываются по пустым коридорам. От запаха роз и лилий кругом идет голова. Руки влажные и непослушные. В висках — канонада. Не хватало еще в обморок грохнуться, как великосветской барышне на собственной свадьбе. Стоп, это и есть его свадьба, не так ли? Вот только не барышня, хотя, кажется, подружка невесты — в наличии. Лучший дружище — Иман. Это символично, наверное. — Дыши, Тарьей. Просто глубже дыши. Давай, ты отлично держишься, и руки почти не трясутся. Она красивая до одури и пахнет так хорошо, заглядывает в лицо, и от улыбки на щеках такие милые ямочки. Ее хочется обнять и стиснуть так крепко, сказать столько всего... столько всего, что Тай ей задолжал за все то время, что была рядом, выслушивала, советовала и просто... любила. Как только может любить лучший друг — любить и беречь. — Мне кажется, я не смогу из себя выжать ни слова. Там все наши родные, друзья. Там столько журналистов, Иман. Блять, я не думал, что в Осло вообще столько есть. — Не удивлюсь, если съехались со всей страны, из Европы, возможно, даже из Штатов. — Ты шутишь? — Отнюдь. Ваше обручение... а теперь и свадьба порядочно наделали шума. — Будто мы сраные члены королевских семей. — Именно, милый. Так что... дыши. Весь мир наблюдает. * Тарьей первый идет по проходу. Наверное, где-то там, в одной из десятков таких маленьких, душных комнат, Хенке в эту минуту меряет шагами крохотное пространство, привычно рычит на Сондре, а еще все время теребит бабочку на шее, будто та его душит. Тарьей уже сто тысяч раз проклял тот день, когда согласился на пышную церемонию, хотя можно было спокойно свалить куда-то только вдвоем, надеть на безымянные пальцы друг друга по круглой полоске из желтого металла, а потом принимать поздравления постфактум — в сообщениях, по телефону, по почте. Конечно, Сив и Кристин им бы потом головы оторвали, но... черт... это же их жизнь. Их жизнь, их любовь, их семья. — Постарайся хоть чуть-чуть улыбнуться, а то чувство, что я тебя не к алтарю веду, а на виселицу. Матерь честная... вы все же сделаете это... мальчики... Кажется, на последних словах голос подруги сорвется и дрогнет, промокнет торопливо глаза, стараясь не размазать косметику. — Я спокоен... спокоен... спокоен. — Ты так напряжен, что вот-вот сорвешься или взорвешься. Давай, Тай, дыши. Уверена, никому не нужен сегодня срыв. Ни в одном из возможных смыслов. Да, он мог бы рвануть сейчас просто назад, найти Хенрика, схватить за руку и свалить на все четыре стороны. Сесть на самолет, на первый попавшийся рейс, оказаться... к примеру, в Париже, бродить по тихим аллеям до рассвета... держать его руку. Не отпускать ни на миг. Впрочем, их бы нашли очень быстро. В любой точке планеты. — Что, если я забуду слова? — Глупости. Ты столько раз переписывал свою клятву, а потом столько раз повторял, вносил коррективы. Не показал ни одной живой душе, даже маме, но сам затвердил назубок. — Разумеется, не мог ведь я допустить, чтобы кто-нибудь ему проболтался. — Все пройдет идеально, поверь. Ты не налажаешь, он не передумает и не сбежит. Никто не упадет лицом в торт, никто не попытается сорвать церемонию, никто не закатит скандал. Разве что Ульрике расчувствуется, но это, возможно, даже прописано в сценарии... Они доходят, наконец, до конца. У Тарьей в глазах рябит от свечей, от разноцветных нарядов разодетых в пух и прах дам. Глаз выхватывает из толпы весело подмигивающую Камиллу. Давид и Марлон вскидывают вверх большие пальцы. Румен кажется немножечко обалдевшим от обилия народа. Кружится. Кружится голова. Влажные пальцы сминают несчастные листы, на которых чернила наверняка уже слились в сплошное грязное нечитабельное пятно. Нестрашно, ведь каждое слово — отпечаталось на подкорке. Каждое слово — идет точно от сердца. Каждое слово естественней, чем стук сердца. — Здесь я тебя оставлю, в обморок не свались, — Иман обнимает быстро за плечи и уходит в сторону, где в первом ряду для нее оставили место. Музыка меняется. Становится торжественней, что ли, иль напряженней. Гул голосов. Тарьей не может разобрать ни слова, как будто он очутился в улье. Не может и не пытается. Держится из последних сил. Громко и душно, и столько цветов. Пресвятой боже... это что, на самом деле не сон? Хенрик появляется в дверях, огромных, до самого потолка, распахнутых широко. Замирает на пару секунд и смотрит прямо в глаза. Через все гребаное пространство, что их разделяет. Через головы всех этих сотен людей. И время заморожено, оно отключается, исчезает. Времени нет, никого, ничего. Только двое. "Господи, я просто люблю тебя," — думает Тай, и от восторга щиплет глаза. Это ведь Хенрик — прямо напротив. Хенрик, что очень скоро станет совсем-совсем его, полностью, без остатка. Восхищенный выдох по зале, шаг вперед. Не спешит и глаз не отводит. Он так напряжен, что можно почувствовать, как воздух сгустился, звенит. И желваки на скулах, как тогда — перед поцелуем на kiss-камеру. Когда на них тоже смотрел целый мир, задержав дыхание в предвкушении. И, кажется, даже планета приостановила вращение. С каждой секундой все ближе, и воздуха меньше. И, кажется, стены сдвигаются, нависают. "Дыши, Тарьей, дыши." В целом мире нет никого и не надо. Только Хенрик Холм, его чуть скованная улыбка, его руки, что то теребят манжеты, то сжимаются в кулаки, то пытаются стащить с указательного пальца кольцо — тот самый перстень, что стал символом их единения давно, еще в Бергене... Тарьей понимает — он волнуется не один. Тарьей понимает — не только он не может дышать. Тарьей понимает — он идет к нему вот сейчас, он здесь для него. Это все — для н е г о . Хенрик останавливается точно напротив и смотрит, смотрит в самую душу. Глаза в глаза, и Тарьей затягивает внутрь, глубоко, без возврата. Короткая, почти искусственная усмешка, обкусанные губы. Не произносит ни слова, только пальцами — вскользь по запястью. Наверняка сразу чувствует взбесившийся пульс. Однозначно слышит, как тяжелеет дыхание. Видит, как скачком расширяется зрачок, полностью скрывая радужку. Мутную до невменяемости просто. — Дамы и господа, мы собрались здесь сегодня... "Дыши, Тарьей, дыши..." Хенрик — он внутри и снаружи. Хенрик — он та самая цель, тот пункт назначения и тот смысл, что держит. Что держит всегда на плаву, вопреки. Хенрик — тот, кто понимает без слов, даже больше. Хенрик чувствует за десятки миль, если у Тарьей что-то болит или просто портится настроение. Хенрик — тот, кто научил быть цельным, собой. Хенрик — та самая половинка, которая, говорят, есть у каждого в этом мире. Хенрик заканчивает фразу, если Тарьей начинает. Хенрик говорит, когда Тарьей только успеет подумать. Хенрик... Хенрик обещает, что так будет всегда. "Я знаю, что просто жить не смогу без тебя, не хочу". "Знаешь, так страшно представить, что я мог просто тебя не найти..." "В любом из миров я нашел бы дорогу к тебе, потому что ты — мой. А я — твой". "Я обещаю, что всегда буду дышать рядом с тобой. Для тебя". "Я обещаю..." "И я..." "Навсегда." "До конца нашей жизни и после". — Согласны ли вы?.. — Согласен. — Согласен. Овации и поздравления, выкрики "горько", холодное колечко на пальце и обжигающие, такие нежные губы. Кружится, кружится голова. Не от цветов и сотен радостных возгласов, лиц. Не от мерцания свечей, не от вспышек фотоаппаратов. Отнюдь. Вот это номер, он ведь правда сегодня стал... мужем. Вот ведь номер... оказывается, и правда бывает так, что... навечно.