Kardemomme

— По плану мы должны помогать ребятам таскать эти коробки в фургон. — По плану мы сейчас должны дома валяться, где вместо этой жесткой стены и ящика — мягкий диван. Где я могу раздеть тебя полностью и облизать, как леденец. Знаешь, как я люблю? Там, где ты любишь... так и вот так... — Господи, Эвен... У Исака стоит так, что больно уже, и он просто обо всем забывает, когда бедрами вжимается в бедра, когда нетерпеливая ладонь гладит сквозь джинсы, когда пальцы тянут вниз "собачку" молнии, чтобы скользнуть внутрь, чтобы сжать, скользнув по чувствительной головке, вырывая из горла жалобный полустон-полувсхлип. — Господи, Эвен... Прогнется в спине так сильно, что хрустнут позвонки, почти впечатается в стену затылком, вот только рука перехватит, прижимая к себе. И губы захватят губы, глотая выкрики-хрипы: — Боже мой, Эвен... Может быть, тогда это был какой-то тайный знак? Давно-давно. Когда они удрали с той вечеринки, на которую не успели попасть. Юный Юлий Цезарь и мальчик в костюме Бога. Ты — мой царь, господин. А ты — весь мой мир, вселенная, больше. — Хэй, вы там не уснули? Не сломали себе ничего? — искренне обеспокоенный Магнус зазывает из-за дверей, но, слава богу, пока не спешит сунуть нос. Рука движется умело, быстрее, уверенней. Поцелуй становится глубже, и язык вылизывает, кажется, всего изнутри. Исаку мало, Исаку хочется больше, сильнее. Исак хнычет, толкаясь в ладонь, цепляется за плечи под грубой джинсовкой, проберется под кофту, футболку дернет нетерпеливо, не заметив, как ткань затрещит, разрываясь. — Кончи, мальчик мой. Кончай для меня, — голос Эвена хриплый, царапает кожу, пересчитывает позвонки и каждый волосок на теле поднимается дыбом. — Эвен... ох... я сейчас... Выпустит губы и рухнет перед ним на колени, наверняка сбивая до ссадин. Поймает губами горячую плоть, обхватит сразу полностью. Глубже. Исак закусит запястье, кончая, и таки врежется в стену затылком. И искры из глаз не то от удара, не то от того, как сладко, как хорошо... точно взрыв, точно его размололо на атомы — снова, а теперь собирает воедино, так лениво, медленно, томно. Эвен поднимет глаза, улыбаясь, глотая все-все-все до последней капли, а потом облизнется так пошло... призывно. — Эвен... боже мой... парни. И как же ты? — Все в порядке, — поднимется, застегивая собственные джинсы, пряча испачканный платок поглубже в карман, а потом поможет Исаку подняться — ведь ноги совершенно не держат. Застегнет и его штаны осторожно. — Вы тут умерли? Магнус свалится таки кубарем с лестницы, поднимая грохот неимоверный. Он лохматый, заполошный и не видит дальше собственного носа. Наверное, к лучшему, потому что однозначно можно понять, чем они занимались только что, стоит только вдохнуть спертый воздух поглубже.... — Ха, вы чего такие взъерошенные, будто боролись? Прикиньте, Юнас меня не пускал, говорил, вы тут... упс... Складывает все же два и два, и внешний вид, и расхристанную одежду, и пунцовые губы, и перламутровую капельку влаги, что Эвен слизывает с губы торопливо... — Ну, охренеть, вы как кролики просто. Между прочим, за фургон оплата почасовая, и если из-за вас мы просрочим. — Магнус, бро, не парься, я оплачу. Ну, не могу я удержаться, когда он рядом такой вот... Ты меня понимаешь? А тот аж отпрыгнет от Эвена на два метра или даже четыре, едва не крестясь суеверно. — Я? Понимаю? Чувак, ты чего? У меня Вильде вообще-то, а Исак — он как брат, ты мне это вот все... перестань. Такие сравнения. Вы застегнитесь нормально, короче. Я сейчас парней позову. И ломанется по лестнице — к солнцу и на свободу — под веселый, заливистый смех. — Я же говорю, ты маньяк-извращенец, а я — твоя невинная жертва. — Кто из нас жертва, малыш? Когда я совсем, ну, никак не могу от тебя оторваться. И снова обхватит за бедра, целуя. С языком, глубоко, чувствуя, как опять накрывает... — Коробки... — Юнас и Магнус... — И Махди... — К черту... — К черту, ага... Господи, Эвен... — Парни! Блять, ну это уже не смешно даже! — Все, все, все, мы идем... Мы идем? Еще минуточку только.