Kardemomme

— Ты располагайся, ага? Пиво — в холодильнике. Вроде, пицца была. Мы сейчас, две минуты. Тарьей взъерошенный, как воробей, с пятнами стыдливого румянца на щеках и на шее. Герман думает, какого же хрена, блять, ведь позвонил за полчаса до выхода, если не раньше, а они все свое. Измятые штаны — очевидно на голое тело, явно хенрикова футболка швами наружу и россыпь засосов на плечах и ключицах. Кролики озабоченные, не меньше. — Если у вас были планы, ты мог по телефону сказать, я б не торопился так, как придурок. Их Юлие ждет для прогона какой-то там сцены. Это не "Скам" возвращается, нет. Он, наверное, и никому уж не нужен, наклепали этих однотипных ремейков, хоть задницей ешь. Италия, Германия, Франция... Но вот задумали какой-то там эпизод и одновременно кроссовер к годовщине создания оригинальной, сука, "картины"... — Никаких планов, это все... очень.. внезапно... Краснеет, как помидор. Офигенно. Герману не доставляет, ей-богу, представлять во всех красках... Хенке и Тай... И нет-нет-нет, ему не противно и это не ревность. Лишь вбитая с годами мысль куда-то в подкорку, что некоторые вещи и эпизоды — лишь для двоих. "Я не хочу этого знать, даже думать. Почему же, как нарочно, каждый гребаный раз?.." — Ага, представляю. Что Холм начудил в этот раз? Дунул на шею? Цапнул за мочку? Или, может быть?.. — Этобыля... Выпалит скороговоркой, смущаясь, как первоклассник сопливый, и свалит быстро, прикрываясь дверью в их спальню, где сейчас, наверняка, такой кавардак, а еще пахнет сексом и потом... истомой. А еще жарко, как в сауне финской... О чем ты думаешь, Герман? Пиздец... — Бро две минуты, клянусь. Максимум — десять. Другую рубашку найду... Холм там, в недрах квартиры, веселый, довольный и чуточку хриплый. И Герман закатит глаза, пытаясь не думать, что такого делал Тарьей, чтобы тот почти сорвал голос. А еще... наверняка, на нем сейчас столько пятен, что можно дразнить далматинцем. Правда, мир еще не видел подобной раскраски: с пятнами красными, бардовыми, синими даже... Герман... Герман не хочет думать про это, углубляться и разбираться. Он зашел за друзьями и точка. Он сядет сейчас вот здесь, на диване, и подождет. Вытянуть ноги, подсунув под спину одну из подушек, которые по комнате разбросаны, будто ими дрались. В принципе, даже возможно. На самом деле, когда речь заходит про этих двоих... У них вся квартира в каких-то рисунках и фотках совместных. Одна на другой, никакой композиции или плана, будто их прикрепляли, не глядя. Он помнит ту фотосессию и истерику, что охватила интернет почти поголовно. Он помнит те посты и даже сообщения личку, и кучу однотипных вопросов: "Ты тоже назовешь это Эвак? Герман, признайся хоть ты. Это Тарик, и Тарик реален"... Они же на каждой не просто жрут друг друга глазами. Там нежность такая, что проникает под кожу, и глянец плавиться начинает. Там такая потребность, что рук не разнять — как слепили. Там... все это и много другого. И рыба не может жить без воды, радуга — без солнца с дождем, а Хенрик — без Тая. Конечно, он тогда шутил, игнорировал, злился. Какая, блять, вам разница, право? Кто с кем живет, кто кого трахает и когда... Какая... какая т е б е разница, Герман? Сейчас он слышит, как в душе льется вода, как наяву видит капли, что срываются с кончиков светлых отросших волос, стекают по губам, по груди. Видит, как... как другой собирает губами. Пробует то, что Герману не доведется ни разу... — Хэй, ты же тут не уснул? Охуенно. Одно только полотенце на бедрах. И улыбка, как солнышко, как ебаный выстрел, не в сердце, но рядом. Губы чешутся невозможно, и курить... да, все верно, ему бы закурить, затянуться. Глубоко-глубоко, так, чтобы выбило нахер из легких, из глотки этот вкус, этот запах, которым здесь все провоняло. — Вы серьезно уже заебали. Юлие мозг нам снесет. — Юлие подождет, потому что без нас эпизода не будет. Серьезно, друг, ты чего? — Проебывать дедлайны и сроки — фишка Хенрика Холма такая? И сразу заткнется, видя, как дрогнет обидой лицо. Дрогнет... и тут же расплывется широкой улыбкой. Солнце... ебаный свет, без которого не то что дышать... жить не будешь. — Ладно, признаю, мы малость опять увлеклись. Ничего ж не случилось, сейчас я только оденусь, мы вызовем быстро такси... ... и если ты не зажмешь пацана где-нибудь в кухне, мы, может быть, даже успеем с натяжкой. — Слушай, ты хмурый какой-то. Что-то случилось? Случилось, что я полный дебил, и это не лечится, видимо. Это... надо лишь перетерпеть, как ветрянку. — С чего ты взял? Все, вроде, нормально. Нет, Герман даже не врет, потому что любой заеб — это временно очень. Это проходит. Это кончится, как кончается дождь, как кончается лето или чипсы в пакете. — Холм... если ты так и будешь стоять... — Да-да-да, все, убегаю... И правда с места сорвется, теряя на ходу полотенце. И Герман с усилием взгляд отведет от белых ягодиц, в проеме мелькнувших... Не надо, не смей, он не твой. — Ты как тут? Может, по пиву? Тарьей улыбчивый, солнечный, мягкий. Он пахнет Хенриком, солнцем, весною. Нет, Герман не ненавидит и не ревнует, не строит планы разбить эту пару, попробовать что-то. Потому что не сработает ни один. Потому что в мире есть люди, что лишь друг для друга. Потому что у него пройдет. Все пройдет. — Тащи свое пиво, пока твой павлин соберется... Только нет, не павлин. Красивый и гибкий, а еще такой белоснежный... Пройдет... это правда пройдет.