Kardemomme

Он смотрит на него, не отрываясь, минуту. Приглаживает волосы пятерней. Кончики пальцев дрожат. — Свидание? Правда? И краснеет волной, что заливает щеки и лоб, ползет на уши и шею. Шмыгает носом и опускает глаза. И один только этот взмах ресниц способен устроить цунами, смывающее нахрен все города побережья. Очаровательный, блять, до дрожи в коленях. Такой, что пальцы на ногах поджимаются, и сердце хуячит, как птица в клетке о прутья. Я на коленях перед тобой, ты видишь, Исак? Я никогда не чувствовал прежде такого. Никогда, ни к кому. — Плохая идея? — Нет. Нет, совсем. Просто... странно? Странно — это прятаться по углам, целоваться в пустых кабинетах украдкой. Странно — это не брать его на улице за руку, не обнимать перед всеми, запуская ладони под куртку, не орать во все горло, до хрипа: "Мой! Только мой! И хрен вам!". — Кино или, может, кафе? — Это будет сюрприз, хорошо? Пришлю смс тебе после работы. Губы горчат сигаретами и грейпфрутом. И голова привычно идет кругом, он вязнет и падает, растворяется в нем. Без остатка. Дрожь и блаженство, как будто он только что кончил. Как будто он умер. Переродился. От одного поцелуя. * 11.03 > > Не могу перестать думать о том, что ты придумал. Подсказку? 11.05 > > А я не могу перестать думать о тебе в моем душе этим утром. У меня тут кофемашина и дикий стояк. P.S.: давай играть честно. 11.06 > > Я даже знаю, что с этим можно сделать. Считай это взяткой. Я мог бы забежать на большом перерыве, к примеру. P.S.: значит, только игра? 11.09 > > Вечер, малыш. Скоро вечер. P.S.: для меня игра — весь этот мир, но не ты. * Исак с силой жмурится. Так, что под веками режет, печет. А потом открывает один глаз с опаской. Не показалось. — Ого. Впечатляет. — Не нравится? Ладно, найдем что-то еще. На пристани можем взять лодку... Эвен всегда начинает забавно частить, тараторит, когда чем-то расстроен, но виду пытается не подать. Только улыбается шире — совсем чуть-чуть, на микроны — и чуть напряженней смеется. А Исак думает, что вот прямо сейчас задохнется от чего-то эфемерного. Чего-то, что даже в голове создает невесомость. Спасибо-блять-боже. В самом расцвете сил. — ... или на пруд кормить уток. Хуюток. Серьезно. — Тише. Не надо пристань и уток не надо. Ты знаешь вообще, что я боюсь высоты? — Тот лифт стеклянный нас поднял этажей так на двадцать. — Я не заметил, потому что был занят. Был пьян, как скотина. Тобой. — Со мной не надо бояться. — А разве тут не закрыто? Эвен хитро мигнет, а потом жестом клоуна из детской страшилки достанет из рюкзака пригоршню гремящих ключей. — Вуаля! — Это кража и проникновение со взломом. И... нам рано попадать за решетку. — С нами такое случалось, ты помнишь? Бог, сбегающий с вечеринки в компании подвыпившего Цезаря. Чужой бассейн в подвале дома лже-тетушки бога. Ночные купания и капелька воды, попавшая в горло, а еще мальчик, что совсем не умел задерживать дыхание под водой. — Опять будешь жульничать? — В прошлый раз помогло. Закроешь глаза? — Разве что в самом начале. Сумерки синие и густые, точно в воздухе кто-то расплескал пару вагонов гуаши. У Эвена глаза того же оттенка, и Исаку хочется сдохнуть только от того, как тот смотрит. Он первым залезает в кабину и ждет, пока Эвен запустит мудреный механизм, а потом запрыгнет уже на ходу. Прижмется, затаскивая вовнутрь, и поплывет от поглаживающей живот ладони. — Один оборот — целых тридцать минут, а если сторож проснется и вырубит это... ... тогда они всего лишь застрянут на самой макушке, на полпути до земли. Только вдвоем в тесной кабине. На высоте, куда не поднимаются птицы. Трудно... очень трудно дышать и пытаться не хвататься за стены. — Закрой глаза, малыш. И дыши. Вцепится ладонями в сиденье, почти вспарывая ногтями обивку, когда Эвен скользнет перед ним на колени, облизнется... так влажно. — Вдох-выдох, Исак. Вдох-выдох. И вниз не смотри. Подцепит пальцами пуговицу на джинсах, потянет молнию вниз. Блядский-ты-боже... — Чувствуешь, как медленно, плавно? Насаживается ртом до конца, одновременно переплетая их пальцы. Держит взглядом, не отпускает. Смотрит снизу вверх, распутно-прекрасный. Выдыхает тихонько и начинает двигаться... медленно, плавно, сжимая пальцами пальцы точно в такт... убыстряясь... Медленно — плавно — быстрее — быстрее... медленно... быстро... быстрее... Я люблю тебя. Самый лучший. Люблю тебя. Боже. — Сделай это, Исак. Кончи прямо здесь. Для меня, — неразборчиво, рвано и сипло. Может быть, только в его голове. Но Исака не хватит надолго, Исак уже на самом краю, и рухнет вниз в любую секунду. Держу. Держу тебя, детка. — Ох... Эве-е-нн... Сейчас... * Позже будет одна на двоих сигарета и общий вкус любви, табака и свободы. Колесо обозрения все еще медленно плывет в небе над Осло. Иссиня-черном, уже зажигающем звезды. Сторож спит в своей холодной каморке. На высоте метров тридцать над засыпающим парком в тесной кабинке мальчик опустится перед мальчиком на колени, прижимаясь лбом к его лбу. Мальчик будет долго твердить что-то, сбиваясь и хмурясь. Мальчик будет что-то шептать ему в самые губы, слизывая невесомы стоны. Мальчик будет целовать, то легонько, целомудренно даже, то голодно, глубоко, почти заваливая на сиденье. Мальчик будет видеть каждую искру, что вспыхивает в глазах точно напротив, разгораясь сверхновой. Мальчик будет греться в этих лучах. Он будет знать, что уже никогда не замерзнет.