Kardemomme

В первую встречу — там, на продуваемом всеми ветрами холодном осеннем дворе школы Эльвебаккен, Эвен подумал, что мальчишка похож на Пиноккио из сказки. Глаза, как туманная дымка, сквозь которую проглядывает ярко-лазурное небо. Веселые завитки из-под вязаной шапочки — ну, точно кудрявые стружки, что золотятся на неожиданно слепящем для ноября солнце. В ту, первую, встречу мальчишка озирался растерянно, кутался в пушистый шарф почти до бровей, шмыгал носом, кончик которого так трогательно покраснел. Эвен подумал, что останется прямо там, на пороге. Сердце отказывалось биться вообще, мозг — воспринимать происходящее. Разве т а к о й может быть настоящим? Из плоти и крови, со своими слабостями и недостатками. Идеальный. Идеальный сказочный мальчик. — Эвен Бэк Найшейм, прием, блять. Земля вызывает. Капитан, капитан... мы теряем его! Оу, чувак, отомри. Это всего лишь пацан, мелкий к тому же. Первый курс? Вряд ли даже второй... Кажется, он не может больше дышать. Не потому, что воздуха мало. Не потому, что что-то мешает. Это просто больше не нужно. Наверное, так случается, когда понял, зачем вообще родился на свет. — Мальчики, вы так галдите, — Соня к ним не подходит — плывет через двор. Ну, точно супер-модель из журнала на этих своих каблуках, с совершенной прической. Соня — мечта любого от семи до девяноста семи, а, может, и больше. Трогает его щеку перламутровыми губами, оставляя на коже блестящий смазанный след. Господи-боже, знает же, как он ненавидит все это. — Девочка, бесполезно, мы его потеряли. Слышишь вой медицинских приборов? Аппараты жизнеобеспечения не справляются с нагрузкой. Слишком поздно, увы... он пробыл с нами в этом мире так мало... — Элиас кривляется и закатывает глаза, имитируя обморок. Эвен отвесил бы ему подзатыльник... когда-нибудь позже. — Элиас, не паясничай. Что тут у вас происходит? Она пахнет какими-то цветами и карамелью. Она, как благоухающий сад, как яркая бабочка, что порхает под солнцем. Нетерпеливо притопывает каблучком, ожидая ответа, и эхо разлетается по двору, отражается от стен и от окон. Раздраженно сводит к переносице стрелочки-брови. Мута хихикает, явно пытаясь не ржать во весь голос: — А ты не видишь разве? Наш Эвен влюбился. — Эвен... он что? Совсем не смешно! Кажется, у Сони дрожит голос и самую чуточку губы. Кажется, ей приходится сделать усилие, чтобы взять себя в руки. Какие-то секунды, может быть, меньше. — Брось, малышка, ты не должна ревновать. Я помню, что вы встречались с пятнадцати лет, но это ведь в прошлом. Он попросил ее попробовать остаться друзьями. Наверное, она согласилась, потому что не поверила ни на миг, что чувства прошли. Соня ждала. Даже когда на ее глазах случился тот нелепый /по-пьяни/ поцелуй с Микаэлем. Ждала, как ждут чуда, наверное. Ждала, что перебесится, что соскучится, что все станет, как прежде. Вот только не учла одного: Эвен никогда не любил. Не так, как хотелось бы ей. Не так, как описывают в книгах и воспевают в сонетах. Он на самом деле не думал даже, что когда-нибудь сможет... Сейчас все это: Соня, ребята — где-то далеко-далеко. За пределами сказки. Той, где Эвен идет пружинистым шагом через двор и смотрит прямо в глаза, он не может позволить ему отвернуться. Мальчишка чуть раскрывает губы, смачивает их языком. Эвену кажется, весь двор в Бакка, да что уж там, весь квартал, слышит, как колотится его сердце. — Привет... — получается неожиданно сипло, будто простужен, будто голос сорвал, будто кричал всю ночь напролет... "под тобою..." "Пиноккио" опять облизывается торопливо и сильно краснеет, но успевает только выдать почти шепотом хриплым: "Привет", как кто-то напрыгивает на него, как черт из засады, обнимает, хлопает по плечам и смеется. Эвен видит робкую встречную улыбку в ответ. Эвен чувствует, что звереет. — Слушай, но я не мог позволить, чтоб мой малыш остался сегодня совсем один в чужой новой школе. Твой гуру не оставит тебя. Скажи, что ты счастлив, Исак. Мальчишка /Исак, Эвен. Это И С А К/ закатывает глаза, но лучится изнутри какой-то тихой радостью... благодарностью? А этот... почти лысый, манерный хлопочет вокруг, поправляет воротник его куртки, лезет в сумку зачем-то. Эвен слышит тихое: "Эскиль, отстань", торопливый взгляд на него — наискось. Эвен кивает. Ему и правда понятно — не место, не время. Прямо сейчас он может пойти купить сигарет или скурить косяк за забором в маленьком тихом парке, где в это время только голуби и, может быть, пара мамаш с пускающими слюнявые пузыри карапузами. В спину несется тихий, расстроенный выдох. Или это просто ветер носит по двору давно опавшие, засохшие листья? "Нет, ну зачем ты приперся? Я же просил" — раздраженно, с отчетливой злостью. Эвен не обернется, уже заворачивая за поворот, но как наяву видит изгиб этих губ, которые хочется обвести по контуру пальцем, а потом пробовать, касаясь языком осторожно, слизывая вкус, посасывать, как конфету. * Мута находит его в кафетерии. Приземляется на стул каким-то обезьяньим прыжком, тащит на себя кружку с чаем и громко отхлебывает за раз половину. Неандерталец. — Слушай, этот новый парниша, его перевели из Ниссен. Я узнал, там какая-то история мутная с дракой и стенами, расписанными цитатами из святого Писания. Походу, тот еще фрукт. Там с какого-то боку история с бутылкой, разбитой о башку старшекурсника. А еще его лучший друг, которого этот вот мелкий хитростью и враньем с подружкой развел. — Все это — еще до заката. Брат, я впечатлен. Тут же сердце его будто пропускает удар, и в комнате становится чуть светлее, когда Исак заходит в двери. На голове целый ворох кудряшек — на самом деле, как стружки. Щербинка меж передних зубов, Эвен ее замечает, когда мальчишка тянет губы в улыбке. — У него с головой непорядок, — Мута хмурится и тянет друга за рукав. Эвен даже не слышит. Для Эвена заканчивается, останавливается весь другой мир, когда он может видеть... хотя бы просто видеть Исака. С первого взгляда. И сразу — вот так, до конца, невозможно. — Привет, я — Эвен. А ты здесь новенький. Исак, верно? Странно переводиться в середине учебного года, но я рад, что это случилось. Дало мне шанс узнать тебя. Возьму тебе что-то? Капучино? Какао? Тост с сыром? — Если только у них найдется немного кардамона к нему, — хитрющий прищур и искорки смеха во взгляде. — Даже если и нет, уверен, мы придумаем что-то. Эвен не думает ни секунды, он даже не понимает, что делает и зачем. Он делает четыре шага навстречу и берет руку Исака, сплетает их пальцы и ведет за собой. "Пиноккио" хмыкает, но руку убрать не спешит. Кажется, позволяет. Кажется, те книжки и девчонки, что вечно пищали про бабочек в животе... они все же не врали.