Kardemomme

Кондиционеры тихо гудят, овевая прохладой. Мальчик сжался в самом углу на широком диване. Мальчик не видит и не слышит вокруг себя сейчас ничего. У мальчика взгляд, как из тусклого, растрескавшегося стекла. Тонкая, бледная женщина комкает носовой платок, практически разрывает на части. На доктора через стол она не глядит. Она не верит уже ни во что. Их столько было уже — докторов, кабинетов. А мальчику только хуже, мальчик все глубже уходит в себя. Проваливается, как под тонкий лед озера ранней весной. — Биполярное расстройство прогрессирует. Он может навредить не только себе, он уже стал угрозой для окружающих. Ему необходим постоянный присмотр, понимаете, миссис Найшейм? Кто-то, кто будет заботиться о нем круглые сутки, будет рядом, возьмет за руку, когда станет особенно тяжело, сможет часами быть без движения, но в то же время начеку, если вдруг потребуется помощь. Голос врача ровный, сухой. Как монотонный стрекот машины. Снова слова. Она их уже слышала столько... — Но это за пределами человеческих возможностей. Максимальная концентрация двадцать четыре на семь. — Кто сказал, что речь идет о человеке? — Синтетики? — тихий смешок. Она читала про эти устройства. Фантастика. Бездушные механизмы. — Последние модели чрезвычайно удачны. Разработаны специальные модификации. Они неотличимы от людей и необычайно выносливы. Они умеют не просто работать по дому, но и оказывать первую помощь, анализировать обстановку и принимать решение на основе анализа сотен факторов, которые обычный человек просто не успеет заметить. Они слышат биение сердца и изменение ритма дыхания. Поверьте, я наблюдал за их работой своими глазами. — Но Эвену необходимо человеческое тепло. — Синтетики практически неотличимы от обычных людей. Или это, миссис Найшейм, или нам придется оставить мальчика под наблюдением. Для его же блага. Кажется, он понимает в том, что предлагает. Кажется, хуже уже точно не будет. Кажется, она уже даже готова подписаться кровью на пустом бланке. Лишь только был бы какой-то эффект. Лишь только бы Эвен вернулся. * — Милый, это Исак. Он будет присматривать за тобой. То есть, я имею ввиду... — Следить, чтобы я не вскрыл себе вены или не шагнул из окна, — она вздрагивает от звуков голоса, которого не слышала больше месяца. Кусает себя изнутри за щеку, стараясь не выдать себя даже движением брови. Кажется, Эвен понимает что-то? Тихий смешок: — Мам, не парься, у нас всего-то второй этаж, а вида крови я с детства боюсь. Стоило так беспокоиться? Мне уже лучше... Я просто не хотел видеть людей, тем более этого хлыща в белом халате. Ты же знаешь, такое бывает. Ладно посмотрим, кто тут у нас... оу... Золотистая шапка кудряшек и глаза яркие, как растекшаяся по небу лазурь в первых числах июня. Такая яркая, что больно смотреть. Губы четко очерченные и кажутся мягкими даже отсюда. Губы, что раздвигаются слабой улыбкой, когда незнакомый мальчишка шагает вперед и тянет как-то очень правильно, ровно: — Должно быть, ты Эвен. Очень приятно. Я ждал встречи с тобой. Я — Исак. Настоящий синтетик. Механическая кукла. Машина. Он видел о таких передачу. Почему же сердце пропускает удар, когда Эвен тянет руку навстречу, понимая, что ладонь немного вспотела? Миссис Найшейм боится дышать. Ее сын тянет руку другому? Первый? Это ей правда не снится? — Очень приятно, Исак. Хочешь, я покажу тебе дом, — голос немного сиплый, скрипучий. Как будто он отвык говорить, как будто вспоминает, как это бывает. — Конечно. Эвен тянет его за собой, устраивает настоящую экскурсию. Он оживает и расцветает. Буквально. Как туго свернувшийся бутон, что распускает листья под солнцем. Как радуга, что раскрывается в небе после дождя. Как бабочка, что расправляет крылья, выбираясь из тесного кокона. Рассказывает не просто назначение комнат и каких-то предметов, вспоминает о каких-то детских проделках, разбитых коленях и аквариуме с рыбками, о которых мечтал. Его речь льется и льется потоком. У матери что-то давит в груди, когда они снова проносятся мимо. Все еще сцепленные руки и на всегда таком бледном лице, почти восковом, сейчас — легкий румянец. Как будто легонько тронули кистью. Эвен тащит синтетика в парк за их домом, там они кормят диких уток в затянутом тиной пруду, уходят на качели и там затихают. Беседуют неслышно о чем-то. Назад возвращаются сквозь сумерки — синие и густые, как в банке гуашь. Отец еще не вернулся с работы, а мать в гостиной читает журнал, обеспокоенно поглядывая то на часы, то на двери. Она не слышала от сына столько слов за последний год. Она с двенадцати лет, когда случился его первый приступ, не видела Эвена таким окрыленным. Впрочем, возможно, это еще одна из крайностей проклятой болезни. — Мам, это мы, прости, что так поздно. Время так пролетело, — у Эвена на лице — ни следа застарелой тревоги, ни тени от тоски и печали, что сжирали его день за днем, присыпая кожу серым, тусклым пеплом. — Милый, все хорошо? — Ну, конечно. Мы просто гуляли, болтали. — Время ужина, Эвен, — Исак касается деликатно плеча, — не беспокойтесь, миссис Найшейм, я прослежу, чтобы он поел хорошо и принял лекарства. А вы отдыхайте. — Правда, мам, мы сами с Исаком, — и, уже обращаясь к синтетику, — пошли. Надеюсь, у нас остался тот лимонад с клубникой и мятой. Абсолютно потрясающий вкус. — Если закончился, я для тебя приготовлю. — Ты какой-то нереальный, Исак. Понимаешь? — Не очень. В настройках системы... — Забей. Просто обещай, что будешь со мной. — Разумеется. Я для этого создан. Голоса стихают, когда мальчики закрывают за собой двери кухни. Изредка оттуда доносится радостный смех сына. Женщина снова открывает журнал, чувствуя, как с плеч падает тяжеленный камень, рассыпаясь под ногами мелким песком. Возможно, в итоге это оказалось хорошей идеей? * — Зачем ты делаешь это? — Мы гуляем, и я хочу оставить цветок в твоих волосах. Это красиво. — Хорошо, если тебе это нужно. — Исак, ты всегда такой невыносимый зануда? Вприпрыжку по влажной траве. И смех заполняет парк и окрестности. Его подхватывает ветер, чтоб унести далеко-далеко, во все концы Осло, в самый дальний уголок Норвегии, чтобы каждый узнал, что замкнутый мальчик опять умеет смеяться. Чтобы понял до единого каждый — зима уже не вернется. Не к нему, не сюда. — Ты красивый, понимаешь? Смотрю на тебя и дышать не могу. Смотрю, и мне больно от твоей красоты. — Больно? Возможно, нам стоит вернуться. Хотя все жизненно важные показатели в норме, и я не чувствую особых перемен в твоем настроении. — Ты ничего не понимаешь, ведь так? Тебе нравится это? — Я не знаю, что значит "нравится". Я должен следить, чтобы ты был в порядке, чтобы ты чувствовал себя хорошо. Наверное, это аналог вашего человеческого "доволен". Моя программа... — Я буду чувствовать себя хорошо, когда ты тоже будешь чувствовать что-то. Радость от солнечных лучей на лице или от того, что я держу твою руку. От этих прожорливых уток, которых мы ходим кормить на пруду. От того, что внезапно радуга в небе. Мне будет хорошо, когда ты захочешь мне улыбнуться. Крик, переходящий в сорванный шепот. И, наверное, это до странного нелепо со стороны — мальчик и растерянный синт, что смотрит пристально минуту, другую. Совсем не моргает. — Перестань, ты пугаешь меня. — Ты должен понять, что я — не человек. — Конечно нет, Исак. Ты — намного лучше. * Внизу Осло раскинулся, как кукольный город. Башенки небоскребов и краны, крохотные фигурки машин и трамваи, что вечно куда-то спешат. Спотыкающиеся пешеходы и огни крикливой, почти кислотной рекламы. Все это отсюда, с вершины мира, кажется игрушками, что капризный ребенок раскидал как попало, а потом устал или просто ушел. Здесь высоко и немного зябко от ветра. Исак накинет ему куртку на плечи. Осторожно присядет рядом, кося одним глазом на Эвена, что набивает косяк, а потом раскуривает и затягивается, откидываясь назад, почти ложась спиной на холодный бетон. — Опять будешь читать мне нотации о вреде травки для моей психики и вообще организма? — Мне не нравится, когда ты пахнешь дымом. Это невкусно, — вдруг выдаст синтетик. Эвен тут же подавится глубокой затяжкой, и пальцы сами собой разожмутся, роняя сигарету туда, на двадцать восемь этажей — до асфальта. А может и больше. Ему всегда было лень сосчитать. — Что ты сказал? Повтори? — Ты пахнешь дымом. Невкусно, — проговорит раздельно и медленно, как слабоумному или просто очень маленькому, капризному малышу. — Уронил. Теперь, хитрец, ты доволен? Проводит взглядом пропажу, перегибаясь вниз через край. Так высоко, что кружится голова. Как во время полета. — Не понимаю, о чем ты. Моя программа... — Исак, ты достал! Можешь просто заткнуться и посидеть здесь со мной? — Если только ты не собираешься падать. И, не дождавшись ответа, мягко и крепко — в объятия, на себя. С ним тепло сидеть здесь вот так и очень уютно. — Можно, я останусь здесь с тобой навсегда? Молчи, ладно? Не отвечай, не порти момента... — Конечно, Эвен, ты можешь. — Мы, Исак. Ты и я — это мы. * — Так и будешь сидеть там, как кукла? Исак, каждую ночь... уже почти месяц, — луна за окном голубая и кажется мертвой, заливает комнату неестественным светом. Ноги мерзнут под толстым одеялом, и он как-то места себе не находит. Исак замер в кресле неестественно прямо. Он повернется к кровати, и глаза его в полумраке вспыхнут, как прожекторы на безлюдной дороге. — Я не человек, а синтетик. Я должен оставаться здесь, наблюдать. Моя программа... — К черту программу. Иди сюда, я замерзаю. Ты же можешь просто со мной полежать. — Если твое самочувствие ухудшится... — Мне станет хуже, если ты останешься там. Иди ко мне, я прошу. — Хорошо. Он теплый, и кожа под пальцами не отличима от человеческой. Исак дышит в шею или имитирует дыхание так хорошо, что разницы нет. Эвен опускает голову ему на плечо, чувствуя, как сжавшаяся под ребрами в комочек тревога рассасывается, растворяется без следа. Не остается даже налета, осадка. Исак таращится в потолок, и Эвену почему-то хочется рассмеяться, как будто смех застрял в горле и булькает, рвется наружу. — Закрой глаза. Вот так, иди ко мне ближе, Исак, — обнимет и скользнет ладонью по теплой спине. Мальчик послушно опустит ресницы. Эвен задохнется, почувствовав, как щека скользнет по щеке. Притянет к себе это совершенное, абсолютно человеческое, живое тело. — Так лучше? — Определенно. Давай будем спать. — Тебе снятся сны? — Постоянно. Тебе разве нет? — Мы не спим никогда. Ах, правда. Он все чаще теперь забывает, что Исак — только робот. Но право... Пусть бы исчез весь другой мир, Пусть страны стирают друг друга с лица этой планеты, уничтожают химическим оружием, водородными бомбами. Только бы рядом оставался Исак. Только бы он никогда никуда не исчез. — Я тебя научу. Я придумаю, как. Ты ведь такой, Исак... — Нереальный, я помню. Тихий смешок в темноте. Разве?.. Впрочем, померещилось просто. — Эвен, пора засыпать. Рано утром доктор Ольсен ждет тебя на прием. — Ты такой зануда, Исак. Ладно, твоя взяла. Только не исчезай никуда, хорошо? Останься со мной. — Обещаю. * — Итак, миссис Найшейм, я встретился с Эвеном. Надо сказать, результат ошеломляет. Что скажете? Всего месяц и такой прогресс. — Как будто он даже не болен. — Об этом и речь... — Но, доктор, меня сильно тревожит. Этот мальчик... синтетик... Исак. Эвен будто на нем помешался. Это как новая мания, понимаете? Он от него не отходит, тревожится, если тот куда-то выходит. Даже просто вынести мусор. Я опасаюсь, когда мы будем вынуждены отказаться... — Вы ведь можете оставить его насовсем. — Но Эвен не видит совсем никого. Как будто других людей в мире совсем не осталось. Исак — это ведь просто машина. Он может сломаться, и что тогда? — Давайте не будем об этом. Пока все идет хорошо... * — Если они заберут тебя, я просто умру. — Я тебя не оставлю. Ладонь на лице. Кажется, или он тоже задерживает дыхание? Ресницы трепещут. Кто сказал, что Исак — просто набор схем и деталей? Кто сказал, что чувствовать ему не дано? — Я хочу попробовать кое-что. Можно? — Да. Ты можешь все, Эвен. Кажется, или пульс сбоит и у него? Вздрогнет, когда Эвен потянется ближе. Касание губ, как разряд. Волна накрывает с головой. Облегчение и наслаждение. Вихрь, что закружит обоих. Ладони сжимаются на плечах. Почему-то мокрые губы... — Исак, что это? Ты плачешь? — Такое... такое странное чувство. Как будто тесно внутри, как будто перемкнуло контакты. Я... я не знал, что бывает вот так. — Я никогда прежде не чувствовал такого, Исак, ни к кому. Я в тебе растворяюсь. — Я, возможно, сломался, но так хочется попробовать снова. — Ты не сломался. Это я был сломан, Исак. Очень долго. А теперь опять себя чувствую целым. Губы мягко раскрываются навстречу. Поднимет руки, помогая стянуть прочь футболку. Сердце стучит под ладонью так громко. Нет никаких сил от него оторваться. Я не отдам тебя. Никогда.