Kardemomme

Пятьдесят поцелуев за два коротких сезона. Пятьдесят поцелуев, каждый из которых снимали с первого дубля. Потому что он плыл от него с самой первой секунды. Потому что для него это ни на секунду не стало игрой. Не стало ролью, в которую надо вживаться. Потому что с первой секунды он, Хенрик Холм, стал полностью Эвеном — от макушки до кончиков пальцев. Он плыл от своего Тарьей... верней, от Исака... он растворялся в его дыхании и падал в зрачки, как прыгал в ледяную воду с трамплина — каждый раз рискуя остановкой дыхания и сердца. Пятьдесят поцелуев, которые бы длились и длились, если бы Хенрик был немного умней, если бы запарывал сцены и просил репетиций. Если бы пытался продлить. Если бы помнил, что "Скам" — это не вечно. Пятьдесят поцелуев, за которые Андем хвалила, а Тай минут по двадцать после каждого качался и хватался руками за стены, как будто они оказались на корабле и попали в какой-то неебический шторм. "Блять, Холм, ты из меня однажды мозги высосешь или душу", — и ухмылялся, касаясь длинными пальцами губ. Такими охуенно длинными, Хенрик, наверное бы многое отдал, чтобы узнать, как Тай умеет ими... и что. Он эти пальцы хотел бы целовать и не только, медленно — в рот, один за другим... пятьдесят раз. И это было бы только началом. Пятьдесят поцелуев — он влюбился до первого. Он пропал... натурально попал. С головой. В тот самый черный омут без дна. До первого взмаха ресниц. До касания. И боялся все испортить. До дрожи. "Холм, ты меня стремаешься что ли? Пошли с ребятами кофе попьем", — пихал в плечо или бок кулаком. Как будто четко определяя границы. "Я... не могу... там Леа придет... обещал проводить ее на показ..." "Леа — это что ли подружка? Ого! Круто, а нас познакомь?" — и ни намека на какое-то огорчение или расстройство. Пятьдесят поцелуев, и ты все сам придумал себе. Пятьдесят поцелуев, Хенрик-гребаный-Холм — это вообще ни о чем. Для Тарьей — это просто работа. Пятьдесят поцелуев — и он под твоей кожей, он пульсом бьется в висках. Пятьдесят поцелуев, и ты не представляешь, как дальше. Последняя вечеринка, ты вроде даже обещаешь звонить. Та самая Леа забирает тебя на маминой тачке под любопытным взглядом Тарьей. Мировая просто девчонка, почти как сестра. Долго держит тебя за руку, прощаясь. И обещает, что все однажды пройдет. Так, будто сама через все проходила. Пятьдесят поцелуев. Пятьдесят дней и ночей. Ни звонка, ни сообщения, ни лайка в фейсбуке. Числа стираются в календаре, как круги на воде пропадают после того, как прекращается дождь. Пятьдесят поцелуев, и он помнит, он чувствует каждый. Пятьдесят поцелуев — в галерее телефона. Наверное, он мазохист. Сидит на лавочке в парке, листает. Не слышит даже, как птицы поют, ошалевшие от долгожданного солнца. Как будто Долгая ночь — это было у них, а теперь наступает очень длинное лето. И ни один не предскажет, когда пройдет и оно. — А ничего мы так смотримся, правда? — шепот теплом по щеке и по шее, миллиардом уколов иголкой. Хенрик будто снова падает. Долго-долго. И совсем непонятно, как давно тут сидит, что вообще забыл в этом парке, и сколько заметил. В этом телефоне, что уже как алтарь. Наверняка успел убедиться, что Хенрик — какой-то маньяк. Холм как во сне. Как плывет под водой. Очень мутной. Поднимается с непросохшей после дождя деревянной скамейки, тянет руку. Чтобы пожать? Или обнять? — Тарьей? Ты как? Я Леа вот жду... — и плевать, что девчонка с бойфрендом ушла на модный показ или на футбол? Холм забыл. А, может, и не знал никогда. Тарьей так глядит, что мешаются мысли. Как суп в кастрюле — ложкой, не достающей до самого дна. У него в зеленых глазах сотни тысяч чертей, что кажется, немедля готовы поднять его на раскаленные вилы. — Блять, почему с тобой так охерительно сложно? Я не умею читать мысли. Был уверен, что Леа... Ой, нахуй все, отъебись. Толкает двумя руками так, что Хенрик отлетает через половину дорожки и врезается в столб непутевой башкой. Офигенный везунчик. Врезается до искр из глаз. Это не слезы? Нет, нифига. Мужчины не плачут. Хреново, Холм, но и это однажды пройдет. Ведь все проходит? Все-все-все в этой жизни? Леа обещала, а девчонки в теме обычно. Пошел ты, Тарьей Сандвик Му. Пошел ты. Блять, просто уебывай, съеби из моей проклятой жизни. Пройдет. — До тебя никогда не дойдет? Тарьей, как-то обреченно и шумно всхлипнув, целует, зажмурив шальные глаза, попутно слизывая кровь из закушенной больно губы. Тарьей его... боги... целует. Птицы в деревьях то ли заткнулись, то ли так истошно орут, что Хенрик просто оглох. Или так бывает от счастья? Пройдет, говорите? А, может, и нет. Пятьдесят раз. Ты помнишь, Тарьей Сандвик Му? Пятьдесят долбаных раз и не меньше.