Ощущение присутствия

Вокруг была темнота. Сплошная, непроглядная темнота, поглощающая все звуки; темнота, которая не имела ни вкуса, ни запаха. Темнота, которой нельзя было коснуться. Кларе не было ни холодно, ни тепло; она даже не понимала, стоит она или лежит. Она только знала, что она — не одна. Что-то существовало рядом с ней — внутри нее — вокруг нее, и от этого было одновременно очень хорошо и очень страшно. Ей нужно было что-то вспомнить, и она пыталась. Внутри формировались мысли, которым не хватало слов, и она сосредоточилась на процессе. Сначала не будет ничего. Чувства будут включаться по одному, чтобы ты успевала привыкнуть. Голос, который не был голосом, звучал прямо в голове, и она вспомнила. Доктор. Тишину пронзил резкий звук, и Клара зажмурилась. Веки оказались прозрачными, перед глазами стояла прежняя темнота. Резкие ноты угасли, растворяясь в общем шуме. Внутри нее словно что-то хрустнуло, дернулось, взорвалось — и понемногу она стала ощущать себя. Звуки обретали смысл: так жило ее тело. Она шевельнула пальцами и услышала это. Она услышала, как бьется ее сердце. Как течет по венам кровь. Как работают артериальные клапаны. Узнала уровень кислотности спинномозговой жидкости. Клара не всему могла подобрать название, но ощущала, как ее мозг бесконечно обрабатывает поток поступающих сигналов, сплетающихся в единую сеть. Окутывающих ее тело, которое она чувствовала внутри, но не снаружи, плотной пленкой. И в этом ощущении не было ничего необычного: она как будто знала его всегда, всю жизнь, но никогда не обращала на это внимания. Так становится привычным шум за окном. Она шевельнулась, пытаясь определить положение тела: она, определенно, лежала — на огромной твердой массе, связанной с ней самой бесчисленными невидимыми нитями. Масса казалась неподвижной, но в то же время Клара ощущала, как несется где-то с огромной скоростью — или падает, или взлетает. Для того чтобы определить это, нужна была какая-то точка отсчета — что-то существующее и неподвижное, но в ее мире не осталось ничего неподвижного и, пожалуй, ничего наверняка существующего. Клара дернулась, поискала руками за спиной опору — и не нашла. Она совершенно точно ощущала ее, но при этом не могла ощупать. Она судорожно вдохнула и снова зажмурилась, на этот раз различая оттенки темноты. Ей стало страшно, и она попыталась проснуться — захотела попытаться проснуться, и ничего не вышло. Клара, все хорошо. Не торопись. Я же не могу просто обрушить на тебя гору незнакомых ощущений. Привыкай понемногу: что-то меняется, что-то нет. Люди считают, что обладают пятью чувствами: на самом деле, это не так. Вы ощущаете гораздо больше, но ваш мозг многое обрабатывает в автоматическом режиме. Ваш — но не мой. Знакомый голос, знакомые интонации — Клара выдохнула и постаралась расслабиться. Темнота оставалась непроглядна, но она начинала ее воспринимать — наполненную тонкими прозрачными нитями, плотную, существующую — и одновременно неощутимую. Горизонт появился резко: слепящей белой линией, стремительно расширяющейся и рассыпающейся на все цвета спектра. Она моргнула, ощутив, как сомкнулись веки, щекотнули кожу ресницы, и увидела как вокруг проступают неясные контуры чего-то неопределимого. Она попыталась поискать в памяти названия, но не смогла. Она как будто смотрела в быстрой перемотке одновременно несколько наложенных друг на друга фильмов, снятых в одном и том же месте, и никак не могла сосредоточиться хотя бы на чем-то. Она дернулась, ощущая собственное тело тяжелой ватной массой, и почувствовала чье-то осторожное прикосновение. На этом можно было сосредоточиться: оно было настоящим, оно было даже почти обыкновенным и привычным — просто знакомые пальцы на ее коже, легкое касание, разобранное на тысячу мгновений, разбросанных по вечности. Ласковая теплая мозаика, которую немедленно хотелось собрать и сохранить, которую хотелось как-то назвать, чтобы никогда не забыть, но слова путались со смыслами и цеплялись за осколки мыслей, больно царапая что-то внутри. Не торопись. Ты можешь увидеть то, чему в твоем языке нет названия, и твой разум будет сопротивляться. Сопротивлялся бы… Вокруг вспыхнули извивающиеся ленты, составляя изумительно прекрасные узоры. Стало слишком горячо, она почувствовала, как на лбу выступили капли пота. А затем все кончилось. Она моргнула и оглянулась. Мир был полон. Она видела все те же изумрудные листья деревьев, но теперь они были настоящими, оплетенными подрагивающими блестящими нитями, врезанные в ткань реальности — и она поняла, что может коснуться ее. Как она могла не замечать этого раньше? Не видеть изумительной в простоте своей связи между всем, что есть и всем, что было? Будущее, прошлое, настоящее — все существовало одновременно, составляя сложную систему взаимных связей, каждую из которых можно было выделить и разглядеть. И она вдруг почувствовала, что в этой полной бесконечно прекрасных вещей, или явлений, или событий реальности она совершенно одна. Одинока. Она как будто была крошечной точкой абсолютной пустоты, запертой среди постоянно изменяющегося мира. Ощущение незримого присутствия словно покинуло ее. И это было больно. Боль — невыразимая, невыносимая, неописуемая — пронзила все ее тело, схватила в стальные тиски голову, ворвалась в ее картину мира и осталась навсегда, на самой грани восприятия. Хватит, пожалуйста, хватит… Клара заморгала и сглотнула, все еще ощущая в ушах неприятный звон. Перед глазами словно застыла тонкая серая дымка, скрадывающая все то, что она видела только что. — Прости, прости-прости, — быстро заговорил рядом с ней Доктор. — Я не рассчитал. Она лежала на мягкой траве и цеплялась пальцами за скользкие стебли. Доктор осторожно разжал ее кулаки; недовольно покачал головой, заметив багровые лунки от ногтей, и одну за другой поцеловал ее ладони. — Ты видишь это… всегда? — прошептала она. — Нет, нет, конечно, не всегда — это было бы странно, это не нужно всегда — только если нужно. — Очень больно. — Прости, я не хотел сделать тебе больно. — Не мне. Тебе — тебе очень больно. Почему? Что это было? — Еще немного. Хорошо? Не закрывайся. Доверься, — попросил вдруг он. Клара кивнула, не до конца понимая, что именно ей нужно сделать и на что она только что согласилась. Но, наверное, если бы он попросил сейчас отрезать от нее кусочек для того, чтобы ему стало немного лучше, она бы тоже согласилась. Он кивнул, принимая ее согласие, и медленно провел пальцем по ее щеке. — Моя невозможная Клара… — улыбнулся он. — Закрой глаза. Она послушалась и снова вернулась в мягкую темноту. Теперь — уютную, живую, полную чего-то. А затем в темноте появился свет. Уютный, мягкий свет, которого хотелось касаться. За который хотелось цепляться и никогда его не отпускать. Что бы ни случилось. У света был вкус и запах, очень знакомый и в то же время неопределимый. Ее сознание раскололось вдруг на две части: одна анализировала происходящее, собирала тактильные ощущения, и говорила ей о том, что сейчас происходит. У этого должно было быть название. Совершенно точно должно было быть. Какое-то простое название, слишком простое — и, возможно, поэтому она никак не могла поймать его. Как будто все ее чувства — ее собственные, к которым она успела привыкнуть за годы своей жизни, и те, которых она только что коснулась — наложились друг на друга, образовывая новый рисунок в реальности. Она хотела бы понимать, что сейчас происходит, но ее разум, переполненный незнакомыми, новыми эмоциями отказывался раскладывать ощущения на составляющие и искать им названия — так что в итоге она просто сдалась и растворилась в хроматической гамме тонких оттенков чувств, потерялась в бесконечной череде отражений, раздвигающих пределы ее восприятия до бесконечности, — и вдруг поняла, что больше не существует как маленький крошечный человек, запертый в тюрьму собственного тела. Она стала центром Вселенной, взрывающейся и расширяющейся. И в этой Вселенной она была не одна.