***
— Сегодня ты хорошо поработал, Юрио! — зови меня Юрио сколько хочешь, скоро не будет другого Юрия, от которого меня нужно отличать. — Спасибо, — между нами говоря, я хочу вести себя прилично и впечатлить Виктора, поэтому я повторяю сказанное на английском для смотрящего на меня поросенка, который, судя по тени смущения на его щеках, уже обделался от страха проиграть. — Действительно, от русского панка к русской фее, — Виктор усмехается, а меня наполняет чувство, которое я не могу назвать. — Хотя, я должен сказать… Ты до сих пор упускаешь кое-что. Пускай твоя техника весьма хороша, я думаю, ты не до конца понимаешь, что есть Агапэ. Помнишь, о чем мы говорили вчера? — Конечно помню, — как будто я мог думать о чем-то другом, — я помню, что ты сказал, — вышло более едко, чем хотелось, но я ничего не могу поделать с собой. — Не слишком ли ты мал, чтобы держать злобу, Юрочка? — я ненавижу, когда он выделяет то, что я только подросток, потому что я умнее и взрослее многих из них, я не обычная шестнадцатилетка, не так ли? Не так ли? — Я пошутил, — мне остается только обратить все в шутку, так что не моя вина, что он не понял моего юмора, — остынь, Витя, — и вспомни, как я поцеловал тебя. — Витя? — да, Хрюшка, да, Виктор и я достаточно близки, чтобы звать друг друга так слащаво. Отсоси. Я хочу, чтобы он понял всю неловкость и раздражение, которые чувствуешь, когда перед тобой кто-то флиртует, не обращая на тебя внимания, поэтому я подхожу к Виктору, снимающему коньки, пока он не дал происходящему нейтрального объяснения. — В России так называют кого-то, когда вы близки и любите друг друга, — я сажусь на скамейку рядом с Виктором. Это мое место. Мой тренер. Мой Виктор. — Он сам постоянно зовет меня «Юрочка». Краем глаза вижу, как он качает головой, может быть, я перестарался, и Юри не реагирует как должно, просто копируя жест Виктора. Они выставляют меня дураком? Это какая-то шутка для своих, в которую я не посвящен? — Так что, я достаточно постарался, чтобы ты выполнил свое второе обещание? — почувствуй себя на моем месте, у нас тоже есть секреты только для нас двоих, знай свое место, идиот. Когда я наклоняюсь к Виктору, я могу почувствовать запах его шампуня даже сейчас, после тренировки, когда к нему примешивается запах пота, и я хочу узнать, как он пахнет утром, только что проснувшись. — Я не уверен… — он улыбается раньше, чем я успеваю разочароваться, — … но я сделаю исключение для нашего маленького Юрио. Не говори «нашего», не говори «маленького», не… — О каком втором обещании вы говорите? — недоумение и растерянность на лице Юри действуют на меня как воздух после удушья. Я так воодушевлен, что не могу сказать ни слова. — Просто небольшая сделка, чтобы стимулировать силу воли Юрио, — Виктор все преуменьшает, но мне плевать, потому что он ответил достаточно расплывчато, чтобы заставить Юри удивиться и забеспокоиться, а это именно то, чего я хотел. И я обольстительно улыбаюсь, якобы соглашаясь, когда на лице Поросенка расцветает чувство, которое я знаю слишком хорошо. Так чувствуешь себя, когда кто-то отбирает у тебя то, чего ты хотел. Выкуси. — Я вижу… Ну, кажется, это сработало. Сегодня ты впечатлял, — я действительно услышал нотку грусти? Сейчас ты понимаешь, чертов Кацудон? — Я думаю, я еще раз схожу на пробежку, а потом я хочу лечь спать пораньше, хорошо? Не мог спать прошлой ночью, — скажи это мне, идиот. — Я всегда впечатляю, — я действительно подразумеваю это, но при этом я смеюсь и пытаюсь казаться веселым. Никто больше не смеется. — Звучит мудро, Юри, — наконец, Виктор прерывает нас, но мне ни капли не нравится серьезный тон его голоса. Я не задаю ему вопросов, пока мы не остаемся в раздевалке одни. — Сейчас-то ты мне расскажешь? — интересно, смотрит ли он на меня, когда я, как сейчас, раздеваюсь, готовясь к быстрому душу. Если я выгляжу уродливо в его глазах, потому что я все еще физически недоразвит, слишком гибок, слишком незрел. Даже если ему нравится западный, андрогинный тип. Хотел бы я быть старше, больше и мужественнее. Сам я постоянно смотрю на него с восхищением и любопытством, потому что я ничего не могу с собой поделать и ненавижу это, но все равно делаю это. Я разрываюсь между тем, что я хочу его и хочу быть им. — Юрий, — плохой знак, — мы могли бы сходить куда-нибудь, не возражаешь? — …Сходить куда-нибудь? — Да. Поесть рамен или что-то еще, — это действительно происходит? — Я хочу поговорить в спокойной обстановке, только ты и я, — это действительно происходит со мной?***
Это действительно происходит со мной? Мы медленно идем обратно в тусклом свете улиц Хасецу, и я до сих пор не могу поверить, что Виктор Никифоров позвал меня прогуляться. Я оделся поприличнее, аккуратно завязал волосы, хорошо вел себя весь вечер и держал при себе раздражительные замечания. Если он хочет увидеть Агапэ во мне, я дам ему все Агапэ, что у меня есть и даже больше, если понадобится. Все, что угодно, что угодно, чтобы завоевать его. — Так вот, — я подавился воздухом от неожиданности, — о нашем обещании. Когда Виктор остановился у смотровой площадки, я сделал то же самое. — Да… — огни города вдалеке, случайные прохожие, все кажется мерцающим, словно отражения в луже. — Извини, что мне потребовалось какое-то время на это, — его локоть на ограждении, оранжевый свет фонаря, он смотрит куда-то в пространство между нами, а я смотрю на него, — мне нужно было разобраться в мыслях и найти лучший способ объяснить это. Почему я грустил вчера. — Да, — я чувствую себя перегоревшей лампочкой и могу только бездумно повторять. Надеюсь, это звучит не слишком глупо. — Боюсь, ты будешь плохо думать обо мне, Юра, — он нежно и обеспокоенно улыбается, а я уверен, что я никогда бы не смог плохо подумать о нем, даже признайся Никифоров в совершении ужасного преступления. Я не знаю, как подбодрить его, поэтому я просто кладу ладонь на его предплечье, ты можешь рассказать мне что угодно. Если ты влюбился в шестнадцатилетку, я не буду думать о тебе плохо, потому что шестнадцатилетние могут любить тебя, как никто другой, знаешь, сердце очень странная штука. Я слегка сжимаю его руку, и Виктор снова улыбается, и он такой красивый и милый, когда мы не пререкаемся, и я хочу, чтобы он смотрел только на меня. Пожалуйста, скажи мне, что я не ошибаюсь, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, мне плевать на победу, только останься со мной, пожалуйста. — Что-то происходит, я не могу отрицать этого, но я боюсь, я действительно боюсь, что ты будешь плохо думать обо мне. Я не хочу, чтобы ты считал меня ужасным человеком. Или что я хочу каким-то образом причинить тебе боль. — Я бы никогда не подумал так, — я хочу поцеловать его. Больше всего на свете я хочу поцеловать его и сказать, что все будет хорошо. Мы можем подождать. Если ты действительно любишь меня, нужно подождать всего лишь пару лет, и все будет хорошо. Или мы можем не ждать, мне плевать. Могу я снова поцеловать тебя? Могу я сделать это лучше? — Ты можешь пообещать мне кое-то, Юра? — его рука обвивает мои плечи, и мы так близки, что мне кажется, я могу умереть. Я собираюсь умереть. Я могу пообещать тебе все, что угодно, только вернись домой со мной. — Что ты не будешь плохо думать обо мне? — Я обещаю, — шепчу я, конечно я обещаю, и он снова целует меня в ту же щеку. Сладкий поцелуй, он напоминает мне о моей матери до ее смерти или о дедушке, поцелуй-благодарность. — В общем… Ты был прав. Я был прав? Я прав? Что? Когда? — Твои слова тогда, они заставили меня задуматься, — я должен предугадать все свои чувства, потому что я едва слышу его, когда смотрю на его губы, понимая их движения до того, как услышу звуки, — и я понял, что это правда. Я не хочу лгать тебе и отрицать очевидное или, что хуже, дать тебе повод думать, что я выделяю одного из вас. Происходящее не имеет ничего общего с фигурным катанием, и я обещаю, что это никак не повлияет на результаты. Я профессионал, и не должен смешивать эти две вещи. Я не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит. — Это правда, — я чувствую, как что-то, похожее на частичку моей жизни, ускользает из моего рта, когда я наконец выдыхаю, — у меня появились какие-то личные чувства к Юри. — Я знаю, — отвечаю я, но на самом деле я ничего не знаю. — Это не означает, что я буду подсуживать ему, конечно. Я буду судить соревнования беспристрастно, как это и должно быть. И я сдержу свое обещание вне зависимости от того, кто победит. Я уверяю тебя, и надеюсь, что ты сможешь поверить мне. — Я понимаю, — но на самом деле я ничего не понимаю. — Пожалуйста, не рассказывай об этом никому, Юра, — он усиливает хватку на моих плечах, и я думаю, что именно это меня разрушает. — Юри не знает. Я не уверен, что вообще когда-нибудь признаюсь ему. Я здесь для того, чтобы тренировать вас двоих, но так случилось, и я не могу вести себя нечестно и лгать тебе, после того как ты заметил это. Мы можем сохранить этот разговор между нами? — Да, — но я не помню, как сказать это на русском. — В конце концов, ты очень хороший парень, — он шутит, он не видит и не понимает, а я глупый уродливый дурак. И я хочу, чтобы Виктор подождал меня, поцеловал и вернулся в Россию, где мы снова сходили бы поужинать. Мне нужно победить, так что он может забыть о Юри и вспомнить Юрия. А затем он снова по-матерински целует меня, и мои щеки начинают гореть, а глаза слезиться, и я прошу прощения у Якова, я должен был послушать его. Вот когда я решил, что я выиграю любой ценой, что победа — это все, что имеет значение в жизни, пока я не закрою глаза и не умру.