***
— Все будет хорошо, — обеспокоенно, — немного покоя и ты вернешься в форму, будешь как новенький, — такой голос был у дедушки, когда я разбивал коленки, заботливый, нежный, полный безусловной любви, Агапэ. Сквозь приоткрытую раздвижную дверь я могу видеть все. Я могу видеть слишком многое. — Я уверен, все будет в порядке, ничего страшного, — я могу видеть, как Юри сдерживает боль, когда Виктор массирует его колено, — ты проверил, как Юрио? — Он убежал и не дал мне шанса, — мое сердце разрывается, потому что я привык зализывать раны в одиночестве. — Пожалуйста, сделай это, — почему ты настаиваешь? — он казался таким расстроенным. Я думаю, он перегружает себя, — почему тебе не плевать? Я враг! — Он только ребенок. Если бы он сдерживал себя… — Да. Мне кажется, он еще не понял, где предел его сил. Вот почему вы не должны подслушивать.***
— Юра? У меня нет шансов. — Ты спишь? — я притворяюсь. Лежу спиной к двери, и он не может видеть меня. Мое сердце бьется так, словно я убегаю от волков. Раз — он садится на футон, два — он немного наклоняется ко мне, три — по его вздоху я понимаю, что разочаровал его. Его рука в моих волосах, нежно перебирает их, как могли бы делать родители. — Юра, — задержать дыхание, — пожалуйста, не разрушай свое тело и придерживайся программы тренировок, которую я для тебя составил. Я мог бы шантажировать его. Я довольно легко мог бы шантажировать его нашим маленьким секретом и заставить его полюбить меня, я мог бы в любой момент разрушить его, отплатить за свое разбитое сердце, за то, что он забыл и бросил меня, за то, что все обещанное мне он отдает другому. Но он по-прежнему перебирает мои волосы, и все, чего я хочу прямо сейчас, это лежать так до утра. — И тебе следует правильно питаться. Перестань пропускать ужины только для того, чтобы избежать встречи с нами. Он знает? Он знает? — Извини, что сделал это неловким для тебя, — он не знает, — тем, что я рассказал тебе вчера, — он не знает. И, что наиболее вероятно, никогда не узнает. Он встает с футона, а все внутри меня кричит «останови его». — Если тебе когда-нибудь захочется поговорить, — мой разум скован, — ты знаешь, где найти меня, Юра. — Виктор… Я думаю, эта глупость и есть разница между двадцатью тремя и пятнадцатью. Моя рука медленно отпускает его рукав, а, может быть, мне только это кажется, но затем я хватаю его еще крепче. — Я толкнул его, — Плисецкий, — это была моя вина, — что ты делаешь, Плисецкий? Он садится на футон. Я до сих пор тяну его за легкую ткань юкаты. — Я знал это с того момента, как увидел вас двоих этим утром, — выдох, — все в порядке. Юри не сердится или что-то подобное, завтра он будет в норме. — вдох, — Тебе просто нужно немного поработать над этим. — Что? — я не могу отпустить. — Твой характер, — его запястье танцует танго с моим в попытках освободиться, но затем моя ладонь оказывается под его. — Ты научишься в свое время. Ты еще так юн. Так держатся за руки? По ощущениям больше похоже, словно меня наказали, но с другой стороны, я никогда не держал никого за руку, так что откуда мне знать Может быть, это ощущается так потому, что я далек от стандартов нормальности. Я должен веселиться с друзьями, играть в видеоигры, гулять по торговым центрам и покупать кучи барахла, питаться в Макдональдсе, найти какую-нибудь милую девушку и встречаться с ней, но вместо этого я здесь, застрял в бесконечном цикле из недовольства собой, своей спортивной карьерой и так называемыми чувствами. Это страсть? Одержимость? Любовь? Ненависть? Я больше не могу ответить на этот вопрос. — Можно я снова тебя поцелую? — слова выскакивают из моего рта, и я пытаюсь понять, что блять со мной не так. — Поцелуешь меня? — в голосе Виктора звучит смех, но его лицо выражает обеспокоенность. — Почему ты хочешь поцеловать меня? Мне двадцать семь, Юра. Я честно не понимаю, и, будучи ребенком, я могу вести себя по-детски, так что я просто придвигаюсь к мужчине и касаюсь его губ своими. Мои кажутся потрескавшимися и сухими, и это больно. — Юра… Мне плевать на боль, все так или иначе произойдет. Я хочу настоящий поцелуй. С Виктором. А с кем еще? Так что я продолжаю. Я не знаю, как надо целоваться, но я видел это в фильмах. Я хочу знать, каков Виктор на вкус, хочу, чтобы он знал мой вкус, хочу узнать это до того, как это сможет сделать Юри, или он уже знает? Он поддерживает меня или пытается остановить? — Юра, нет, прошу, — мои глаза закрыты, мой язык у него во рту, иногда наши зубы сталкиваются, я не умею целоваться, а он не помогает, он не учит меня, я снова во тьме. — Юра, — он слегка встряхивает меня, и я знаю, мое время вышло, я уйду через пару секунд, мои руки слепо шарят в поисках пути, теряясь между складками его юкаты, и грудь Виктора ощущается как дом, холодной, одинокой и далекой, когда он отталкивает меня от себя, и я падаю на футон. — Стой, стой, — одной рукой я еще держусь за его юкату, сползшую и обрамляющую его, как картину. — Юра, я не хочу сделать тебе больно, но ты должен остановиться. Это неправильно. — Я знаю, — говорю я, и в этот раз я действительно это знаю, — называй меня Юрочка, — мне тяжело. — Хорошо, Юрочка, — я грустно улыбаюсь, когда смотрю на него, ведь он дарит мне утешительный приз. — Что не так? Пожалуйста, давай поговорим об этом. — Здесь не о чем разговаривать, — я удивлен тем, как спокойно я говорю это, возможно потому, что я еще не полностью осознал происходящее. — Мне плевать на то, что ты любишь кого-то другого, я хочу, чтобы ты любил меня. — Юрочка, ты ведешь себя как ребенок. — Виктор, я и есть ребенок. — Я никогда не говорил о любви, — он до сих пор прижимает меня к матрасу, и, если отвлечься, можно представить, что между нами есть любовь, — я сказал, что, возможно, я начну влюбляться в Юри. Он нравится мне, только и всего. Не нужно валить все на него, я сам еще не до конца в этом уверен. — Ты пытаешься оправдать себя? — я смеюсь и плачу, расстояние между нами — эти несколько лет — делают нас чем-то неправильным. — Юра, — он отстраняется, затем он наконец-то смотрит на меня со стороны, и отводит взгляд через две секунды. Две секунды он смотрел на меня, желающего его всеми фибрами своей души. Все еще лежащий, не способный двигаться, как-то реагировать или просто поднять тело, шестнадцатилетний я медленно вдыхаю и выдыхаю. — Мне нравится твой вкус, — вытягиваю руки, — как имбирный пряник, — пытаюсь коснуться его, приласкать, но Виктор остается неподвижной статуей. Я не могу сказать, опечален ли он, расстроен или раздражен. — Это был мой первый поцелуй, — почувствуй боль, которую чувствую я. — Прости, что это было не взаимно, не плачь, пожалуйста, — кажется, я слышу в его голосе боль. Надеюсь, ему и правда больно. Я возбужден и очень хочу коснуться себя, но также я хочу, чтобы Виктор остался, поэтому я игнорирую возбуждение. Мне шестнадцать, поэтому я могу списать это на внезапный всплеск гормонов. Нет, я лгу, конечно, я хочу, чтобы он касался меня, но по-видимому, это вне обсуждения. — Мне жаль, что я уродлив, — говорю я. Руки Виктора вокруг меня, крепко, крепче, словно я делаю четверной сальхов, и мир вокруг меня вращается, но он ловит меня до того, как я потеряю равновесие. Я могу дышать им, и его грудь прямо под моей щекой, и я снова дома. — Ты идеален, — он ложится рядом, спокойно и медленно, как колыбельная. — Я никогда не имел в виду это. Никогда. Никогда, — на каждое «никогда» он мотает головой. — Ты самый красивый человек, которого я когда-либо видел. Самый. Поверь мне, пожалуйста. — Ты можешь остаться? — Остаться? — Здесь, — двигаюсь. — Только на ночь, я ничего не буду делать, — я умоляю о внимании. — Я просто хочу поспать рядом, в обнимку, если хочешь, или просто бок-о-бок, — хоть раз. — Я буду хорошо вести себя, — его грудь, — я обещаю, — я хочу лежать на ней вечно. — Да. — Я не хочу проиграть и вернуться домой в одиночестве, — шепчу ему. Материнские поцелуи на моих волосах, лице, глазах. Я больше не чувствую его вкус. И в этот момент я стопроцентно понимаю, что я проиграю и вернусь домой один.