in regards to hate

Четыре часа пролетают как десять минут, и вот что-то прохладное касается моей шеи сзади, будя меня. Когда и как я уснул — загадка для меня. Я провел слишком много ночей без сна, поэтому у меня не сразу получается осознать, что тепло, которое я чувствую, — это дыхание Виктора у меня за спиной, что он обнимает меня, что он, кажется, проснулся, что правая часть моего тела онемела от сна в неудобной позе, и что я не должен двигаться, даже если прямо сейчас на Японию обрушатся всяческие природные катаклизмы. Притворяйся. Притворяйся, словно от этого зависит твоя жизнь, потому что так и есть. Мне так больно; воспоминания о нашем последнем разговоре возвращаются внезапно, словно ливень, недостающие кусочки встают на свои места, и я снова разбит. Его левая рука на моей талии, плавно переворачивает меня на спину, мои закрытые глаза смотрят в потолок. Сложно притворяться спящим, но завтра я уеду, и разрушить такой момент мне совсем не хочется, поэтому я стараюсь. Ласково, как свет, как снег в моих волосах, его губы на моем лбу, и шепот: — Юра. Затем поцелуй, еще один, и еще, и еще, в одну точку, скрытую моей челкой. Я слышу, как он выдыхает: — Юрочка. Мое сердце загнанно бьется о ребра, как птица в клетке. — Прости меня. Может быть, он помнит, а может, это прощание, и он знает, что я не сплю. Может быть, это последний раз, когда я с ним, поэтому я рискую и медленно открываю глаза. Я не могу определить выражение на лице Виктора, а он, возможно, также не может распознать мое. Но затем я вспоминаю, что он любит Кацуки Юри и хочет, чтобы тот выиграл финал Гран-При, и впадаю в апатию. Не боль, даже не ярость, просто безразличие, искусственно вызванное спокойствие. И, словно отражая меня, на его лице тоже появляется новое выражение — как у человека, который мысленно находится где-то далеко. И я скучаю по всему, что было между нами, хотя мы все еще рядом, даже если обстановка так себе. Но это все еще кое-что. — Я помню, — я буду скучать по движениям его губ, когда он шепчет, — все, что я сказал прошлой ночью. Я не должен был вываливать все это на тебя. Мне жаль. Я не знаю, что ответить. Это хорошо? Это плохо? Спасибо? Не беспокойся? Пожалуйста, нет? — Прости, Юра. Это было ужасно с моей стороны. — Мы сможем иногда общаться? — я чувствую себя потерянным, — Например, по телефону, когда я уеду? — я не знаю, почему говорю это. — Не… Не настраивай себя на поражение. Это совсем не в твоем характере. — Это значит «нет»? — Я… нет. Точнее, да, конечно, мы можем разговаривать по телефону. В любое время, когда ты захочешь и не будешь слишком занят. И, — он действительно так думает? — если тебе придется вернуться в Россию, мы можем говорить по скайпу. И отправлять друг другу сопливые сообщения в снэпчате, как обычно, — почему он выглядит так встревоженно? — Но ты должен пообещать мне, что ты будешь усердно работать, чтобы победить в финале Гран-При. Со мной или без меня, - мне нравится, что он беспокоится, — И ты никогда не должен сдаваться, и… — но я не могу понять, почему. — Можно мы сфотографируемся вместе? — …сфотографируемся? В смысле сейчас? — Просто скажи «да». На фото он обнимает меня за плечи и целует в щеку, счастливую щеку. Я удивляюсь тому, как много фотографий с ним и Юри я увижу в скором времени, как сильно это ранит меня, как сильно я буду зол на себя, на них, на все. — Пришли мне ее потом. Я распечатаю ее и всегда буду носить с собой. Сейчас он ведет себя так, словно я уже уехал, но так даже лучше, в конце концов, мы оба знаем, что это произойдет, незачем лгать. Но если это так, почему, блять, мне все равно больно? А, точно, мне шестнадцать. Конечно, мне больно из-за таких вещей. Виктор должно быть уловил смену моего настроения, или, может быть, мое молчание выдало меня. Он снова выглядит так, словно ему больно, но по-другому, этакая боль сожаления — например, когда ты видишь бездомного кота на улице и знаешь, что не можешь забрать его, поэтому ты всем сердцем жалеешь его, но через десять минут и не вспомнишь о нем. — Если ты выиграешь, — если я выиграю? — Я отведу тебя поужинать завтра вечером, перед тем как мы уедем, — он серьезно? — В Макдональдс или что-нибудь подобное, потому что тебе это нравится, правда? Ты все время постишь фото вредной еды, — ты следишь за тем, что я делаю? С каких пор? — Потом, может быть, мы возьмем перерыв перед тем как вернуться к рутине. Вообще-то мы можем остаться тут чуть дольше. Мы могли бы съездить в Токио и посетить Харадзюку*, кажется, это так называется. Там продается одежда, которая должна понравиться тебе, — откуда ты знаешь, что мне понравится? — Я предполагаю, что в этот сезон года могут быть фестивали, — могу представить, — Мы могли бы пойти смотреть на фейерверки и есть уличную еду, — могу представить его в юкате, шиферно-серой, в узоре из треугольников и разорванных линий, — Потом мы вернемся домой, и Яков убьет нас, потому что мы будем толстые, как бегемоты, — он смеется. Я тоже смеюсь. — Конец. — Нет, — я все еще смеюсь, — Потом ты официально станешь моим тренером, и я выиграю все для тебя, и… — И я буду стоять рядом с тобой на пьедестале почета, и ты скажешь: «Это для Виктора», - я задыхаюсь, — «для Виктора я так усердно работал», — сердце душит меня. Он помнит. Помнит. Действительно помнит. И я знаю, что он знает, и, вероятно, именно поэтому он утешает меня, нет, я уверен, он знает, что я знаю, и, внезапно, мы оба знаем все. Ну почти все. Я никогда не знал, что я могу быть с кем-то так связан, особенно с Виктором. Мысль о том, что он знает о моих чувствах к нему, заставляет меня чувствовать себя голым и беззащитным, как посреди тундры. — А ты будешь? Будешь усердно работать для меня? — Буду, — почему я всегда попадаю в эту ловушку? — Что бы ни случилось, — о нет, не заставляй меня, — Пообещай. — Я обещаю, — как? — И ты не сдашься, — как он делает это? — Никогда, — я когда-нибудь научусь не вестись на это? — Я выиграю и «Горячие источники на льду», и Гран-При. — Вот это мой Юра, — твой? — Кстати говоря, хочешь знать секрет? Я еще никому не говорил, поэтому, пожалуйста, притворись удивленным, когда я сделаю объявление потом. Что за вопрос? Я сохраню любой секрет, который Виктор решит мне доверить, в любое время и любой ценой, я буду хранить его всю жизнь. — Что за секрет? — Мне доставили все мои костюмы с соревнований, чтобы вы могли подобрать что-нибудь себе. Ты можешь не принять мое предложение, конечно, но я бы хотел, чтобы ты надел один из них. — Который? — Он еще с моих юниорских времен. На нем перья, и он очень блестящий как… очень. Может быть, даже немного слишком. Но все равно, я считаю, что он подходит к теме твоей программы, и ты будешь потрясающе выглядеть в нем. — Я уверен, что буду выглядеть в нем дерьмово. И я хочу, чтобы ты прекратил эту тему с представлением меня ангелом. Это смущает. — Можем только надеяться. И ты разбиваешь мне сердце. — Кто бы говорил. Мудак. — Следи за языком.  — Тогда Сэр Анус, — мы смеемся, хотя это тупо. — Виктор? — Да? — Можно я сделаю это в последний раз? Самые долгие тридцать секунд в моей жизни. — Последний. Никаких исключений. Пообещай. Хватит обещаний. — Обещаю. Затем происходит чудо. — Закрой глаза. Я немедленно поступаю так, как он велел. Мир существует четыре с половиной миллиарда лет, и мне повезло существовать в тот момент, когда Виктор Никифоров в кои-то веки хочет поцеловать меня первым. Потому что он определенно хочет, не так ли? В конце концов, если я провалю соревнование, у меня ничего не останется. Я улечу обратно в Россию, Яков отчитает меня, а Виктор будет здесь, в тысячах километров от меня, с более важным Юри. Может быть, он проснется утром и увидит его здесь, прямо там, где я сейчас нахожусь, и они переиграют эту сцену. Они также будут как идиоты смеяться над тупыми шутками и влюбляться друг в друга. Конечно, Юри полюбит Виктора в ответ, кто бы не полюбил? А про меня он перестанет помнить, потому что все сказано и сделано. Может быть, вспомнит пару раз. Какой Юрий? Ты единственный Юрий, который мне нужен. Меня он забудет. Он уже забывает меня, когда мы разговариваем. — Подожди, — мы оба открываем глаза в один момент, встречаемся одинаково смущенными взглядами, легкое напряжение читается в почти одинаковых оттенках зелено-голубого. Он действительно почти поцеловал меня: рот приоткрыт, он близок ко мне настолько, что мы вдыхаем и выдыхаем одновременно. И я остановил его. Я действительно это сделал. Я действительно, блять, сделал это. — Можно я попрошу об этом позже? В будущем, — я идиот, — Я хочу сохранить это на потом, — я, блять, огромный идиот. — Почему? — потому что я не хочу быть поцелованным по требованию. — В случае возвращения в Японию, когда ты снова забудешь обо мне, я тебе напомню, — так ты запомнишь меня, — Точно также как я сделал в этот раз, — так ты запомнишь меня. Я хочу, чтобы Виктор всегда так смотрел на меня, этим мягким взглядом и с такой же нежной улыбкой, которая обычно достается Юри. — Ты снова настраиваешь себя на поражение. — Я просто пытаюсь думать наперед. — Юра, — только не снова, — пожалуйста, обещай, что ты не проиграешь специально из-за того, что я сказал. — Ты думаешь, я настолько глуп? — Просто пообещай мне. — Ты думаешь, что я хочу проиграть этому идиоту? Да? Виктор. Он чувствует, как тонет, как тает, чувствует эту податливость льда, когда лезвия коньков разрезают его, момент, когда ты приземляешься после прыжка, это всегда пари, неважно, как долго ты тренировался, ты никогда не знаешь, приземлишься ли ты правильно или упадешь, и на самом деле, на долю секунды, ты паришь в воздухе, подвешенный. Да, я подвешен прямо здесь, сброшен со скалы без парашюта, не могу даже выпутаться из простыней и обнять его в ответ, потому что Виктор, Виктор, Виктор случился со мной, и по каким-то странным стечениям обстоятельств я случился с ним, меня, меня, меня он обнимает, меня — и я забываю, как дышать, но в этот момент мне и не нужно. Я начинаю плакать, я плачу так сильно, из-за того, что я не могу держать это в себе, из-за того, что его лоб прижат к моему, его глаза смотрят в мои, его пальцы переплетены с моими. Моими? Моими. — Юрочка, не делай этого. Не делай что-то подобное ради меня. Не уничтожай себя ради меня. Пожалуйста. Виктор надо мной, Виктор рядом со мной, Виктор повсюду. Он рад, что не ему не пришлось целовать меня сейчас? Я не знаю. И не хочу знать. Я сохраню это на память, когда уеду, и все, что я могу сделать, это надеяться, что он не жалеет меня слишком сильно. В конце концов, он на самом деле должен винить себя за то, что научил меня лгать и нарушать свои обещания. — Я обещаю.

***

— Виктор еще не здесь, да? — Говорят, он пил всю ночь. Придурок. — О, Юрио… — Ха? Что? — Пожалуйста, научи меня, как нужно приземляться на четверном сальхове. Недоверие, должно быть, четко написано на моем лице, потому что он начинает объяснять эту ерунду, прежде чем я начну задавать вопросы. — Я знаю, это нечестно. Я должен просить кого угодно, кроме тебя, — тогда что ты, блять, хочешь от меня, — Но твоя техника идеальна, а мне нужно отточить свои прыжки прямо сейчас, если я хочу иметь шанс сразиться с тобой завтра, — что за херня, — Пожалуйста, — это полная хуйня, — Ты моя единственная надежда, — полнейшая. — Ты осознаешь, что ты просишь о помощи человека, который хочет твоего поражения больше, чем кто-либо? — Да. Но также ты единственный человек, который больше всех понимает боль от потери Виктора. Ох. — Поэтому, пожалуйста, помоги мне, — ты думаешь, я так глуп? — Я лучше навсегда покончу с фигурным катанием, чем проиграю сейчас и потеряю его навсегда, — ты думаешь, я хочу потерять его, идиот? — Разве ты не хочешь соревноваться более честно? — ты? Жертвенная. — Юрио, пожалуйста, — не делай что-то подобное ради меня, — Пожалуйста, я не хочу, чтобы он ушел после того, как он проделал такой путь ради меня, — не уничтожай себя ради меня. Неисчислимая. И вот я провожу свои последние часы в Японии, обучая своего врага тому, как победить меня. Ради Виктора, конечно. Он — причина всего. ------------------------------------------------------------------------------------- *Харадзюку — квартал, расположенный около станции Харадзюку на Линии «Яманотэ» в Сибуя (Токио, Япония). Каждое воскресенье молодые люди одеваются в одежду множества стилей, включая такие, как «лолита», «Visual kei» и в косплей-костюмы и идут проводить день около Харадзюку. Большинство молодых людей собирается на пешеходном мосту «Дзингу», соединяющем Харадзюку с соседним районом. Харадзюку — известное место собрания модников. Видные модельеры черпают в Харадзюку модные идеи. В квартале расположены множество магазинов, в том числе сети роскошных западных модельеров (Louis Vuitton) и уроженцев Харадзюку. (инфа с википедии)