И знамя его надо мною — любовь

Утро стояло свежее. Не то чтобы прямо совсем летнее, но уже и не совсем весеннее, когда на улице пахнет полураспустившимися бутонами груш и вишнеслив. Даже ветер отдавал еле заметной прохладой, хотя уже через час земля начнет пропитываться жаром весеннего солнца. В такое приятное весеннее утро Гарри не ощущал спокойствия, хотя мама говорила ему, что именно в такое утро спокойствие само проливается с небес. Гарри в это не верил. Гарри вообще не верил, но его мама настояла на том, чтобы в это воскресенье они вместе посетили церковь; вдвоем, как мать и сын. Он знал, что мама мечтает о том, чтобы он уверовал, ходил вместе с ней слушать проповедника, потому что через Церковь Божий Дух действует так же, как действовал во время земного служения Иисуса, взыскивает святость и праведность, которые дал Бог в Новом Завете. Может, Стайлс и не относился бы ко всему этому с таким скепсисом, если бы не пришлось вставать в семь утра в воскресенье — до церкви еще нужно было сорок минут идти пешком, потому что машина очень удачно сломалась накануне. Впрочем, даже в полусонном состоянии Гарри не мог не признать, что утренняя прогулка — отличное начало дня. Он уже слышал в кустах легкое жужжание, голову кружил цветочный аромат и ранние песни птиц, а еще этот легкий бриз, отдающий чем-то терпким, как мята. Когда они дошли до церкви, запах только усилился: во внутреннем дворике был небольшой сад, за которым следил сам пастырь и еще прихожане во главе с церковным старостой. Гарри, к своему удивлению, подумал, что здесь даже очень уютно, особенно эти красивые, легкие, неприхотливые незабудки, фиалки и маргаритки. Гарри даже наклонился, чтобы вдохнуть в легкие терпкий аромат скоромного цветочного ансамбля, и настроение чуточку улучшилось. – Лучше еще раз поправь волосы, – суетливо сказала Энн, расправляя на сыне рубашку, которую дома гладила почти двадцать минут. Гарри вздохнул, мечтая оказаться от церкви как можно дальше — где-нибудь у Лиама или Луи, с баночкой дешевого пива, предварительно выкурив сигарету или две. – Не делай такое лицо, дорогой, – тем временем напутствовала его мама. – Тебе нужно побывать в Доме Божьем и послушать Слово Божье. – Вы слишком напираете на него, сестра Энн, – произнес кто-то совсем рядом, и Гарри обернулся. Тот, кто назвал его маму «сестрой Энн», оказался его ровесником и даже весьма хорошеньким. Небрежно убранные назад волосы, серо-голубые глаза, легкая улыбка на губах. Парень держал в руках молитвенник и выглядел в этом саду так, будто лично знал каждую яблоню и каждый куст. У Гарри даже сложилось впечатление, что этот юноша часто здесь бывает, и он поставил себе мысленную галочку о том, что в церковь можно наведываться и почаще. – Ты так думаешь, Найл? – улыбнулась Энн, и Гарри понял, что они давно друг друга знают, а мама даже не потрудилась сказать ему об этом. – Дорогой, – спохватилась она, замечая, что Гарри меняется в лице. – Это Найл Хоран. Найл, это мой сын Гарри. Боюсь, моего бездельника на самом деле никакими уговорами не вытащить в церковь. – Но сегодня это случилось, – улыбнулся подходящий к ним пастырь, и Гарри подумал, что беда никак не приходит одна. Служба наверняка длится больше часа, а они собираются слушать речи проповедника еще до начала. И к тому же — что беспокоило Стайлса больше всего — он никак не успеет познакомиться с этим милым пареньком. К тому же Энн прямо при Найле назвала его бездельником, чем, вероятно, уменьшила его сомнительные шансы, если они вообще были. Хоран выглядел чистейшим натуралом, и Гарри буквально слышал все эти: «Нет, не надо» и «Я не такой». – Доброе утро, отец, – обрадовалась Энн и попыталась незаметно ткнуть Гарри локтем в живот. – Это мой сын Гарри. От пастыря это действо, конечно, не укрылось, как и то, что его появление не вызвало у молодого человека особенно бурных восторгов, в отличие от появления того же самого Найла. – А-а, да, – замешкался Стайлс, продолжая разглядывать Хорана, и, наконец, перевел взгляд на пастыря. Его глаза были точь-в-точь глаза Найла — светлые, улыбчивые, и Гарри сразу понял, что пастырь — его отец. – Я хотел сказать: здравствуйте. Да. Наверное, если бы никого рядом не было, мама бы обязательно закрыла лицо рукой, но ей оставалось только смущенно покраснеть. Священник рассеянно улыбнулся ему и доброжелательно кивнул, будто бы не замечая, как напряглись оба Стайлса. – Думаю, мой Найл прав: Вам не стоит напирать на сына слишком сильно, – дружелюбно заметил он, к большому удивлению Стайлса, который успел представить, как прихожане во главе со священником убеждают его в том, что он грешник, глупец и заблудшая овца. Но пастырь, даже если и подумал так, то виду не подал, и Гарри почувствовал что-то похожее на уважение и даже выпрямил спину. Священник похлопал его по плечу. – Он впервые в церкви и мало что понимает сейчас. Это может его напугать или оттолкнуть. Найл может все ему рассказать и ответить на все вопросы, если таковые возникнут. Гарри думал, что такие чудеса не случаются, во-всяком случае — не с ним, ведь секунду назад он размышлял, как улизнуть от матери и священника, прихватив симпатичного парня с собой, чтобы поближе (во всех отношениях) познакомиться, а сейчас пастырь сам предлагает им уединиться, да еще и пропустить службу, ради которой его и привели. Бог определенно стоил того, чтобы в него верить. – Я могу, – тем временем кивнул Найл, светясь добродушием. Вероятно, он никогда не подвергал сомнению слова отца. Гарри мог бы решить, что черти водятся в тихом омуте, если бы не видел в этих полупрозрачных глазах такую лазурь небес, что сомнения отпадали сразу — перед ним божий ребенок, который изо всех сил старается принять полноту Христа в первоначальной силе Святого Духа. – Но ты же пропустишь мессу, – робко возразила Энн, неуверенно поглядывая на абсолютно спокойного пастыря, который светился благодушием. – Я буду молиться вдвое усерднее в обед и вечером, – улыбнулся Найл и посмотрел Гарри прямо в глаза. Ничей взгляд до этого момента не был для Гарри настолько желанным. Обычно именно взгляд ему был и не нужен: все происходило сзади, без сантиментов, без лишних слов, без: «созвонимся», потому что Стайлс никогда не перезванивал, не привязывался, не чувствовал надобности в романическом общении. Гарри входил в помещение и знал, с кем из него выйдет. Или не выйдет, если ему слишком сильно захочется. – Желаешь прогуляться со мной по саду или хочешь посидеть на службе? – обратился к нему Хоран. Его голос, подумалось Гарри, напоминает бархатные лепестки мака. Такой полный, проникающий прямо под кожу, с легкой хрипотцой, отдающий чем-то архаическим, и Стайлс некстати вспомнил, что первые маки выросли из капель крови Христа. – Кажется, у меня нет желания сидеть на службе, – виновато произнес Гарри, чем вызвал на лице пастыря еще одну улыбку, а на лице матери — целую бурю эмоций, которую выдали только глаза. – Ты придешь к этому постепенно, сынок, – успокоил его пастырь и снова мягко похлопал по плечу. – Господь сказал нам: вера размером с горчичное зерно может сдвинуть горы. Пройдемте, Энн, – обратился он к миссис Стайлс. – Вам следует взять песенник, пока они еще остались. Бросив на сына последний строгий взгляд, мама проследовала за пастырем, чтобы зайти с главного входа, а Найл и Гарри остались в саду рядом с теми же маргаритками, фиалками и незабудками. Правда, до Гарри снова стал доходить тонкий запах вишнеслив, и Стайлса обдало теплом — это солнце поднималось все выше и выше на небосклоне. Обычно Гарри не замечал такие вещи, но сегодня было особенное утро и даже парень, стоящий рядом с ним, ему правда понравился. Гарри хотел бы встретиться с ним еще и еще, чтобы переброситься хотя бы парой слов, если уж оказаться с ним в приватной обстановке совсем без шансов. Найл снова улыбнулся ему и кивнул головой в сторону скамеечки, неприхотливо стоявшей в тени. Он шел медленно, так, чтобы Гарри успевал следовать за ним, или просто никуда не спешил, но во всех его движениях была легкая уверенность, будто парень знал, что нужно делать. Не просто знал, а фундаментально знал, словно ему была открыта какая-то очень важная тайна, никому не известная, кроме него. Они присели на небольшую скамеечку, и Стайлс снова ощутил запах прохлады и древесные нотки строгости и свежести. За кустом уютно журчал маленький фонтанчик, в котором купались ранние, вешние пташки — Гарри слышал, как они плещутся и чирикают, радуясь весеннему теплу. Найл устроился по-удобнее, положив молитвенник на колени, и мечтательно уставился вперед себя на скромные зеленые насаждения и незамысловатые цветы. Гарри выдохнул. Он чувствовал себя таким грязным, потому что никак не мог отделаться от мысли, что мог бы взять этого парня в ближайших кустах этого церковного сада и одним только ртом доставить ему такое наслаждение, которое этому пареньку и не снилось. – Ну что? – спросил он, привлекая внимание Хорана. Его голос прозвучал неожиданно сипло и напряженно, и будь на месте Найла другой парень, он бы уже понял, в чем дело, и по голодным глазам Стайлса, и по тому, как напряглись все его мускулы. Найл неуверенно улыбнулся. – С чего начнем? – насмешливо уточнил Стайлс, фыркнув. Когда он смотрел на Найла, даже невольно любовался тем, как легко и красиво смотрятся простые черты его лица, пока еще не совсем взрослого, но какого-то мудро-спокойного и умиротворенного. – И сотворил Бог небо и землю? – Мы начнем с тебя, – просто ответил Найл, повернувшись к нему. Ни один мускул на его лице не дрогнул — он смотрел на Гарри так же легко и мягко, будто Стайлс не пытался поддеть его, как младшеклассник. – С твоей веры. Ты ведь хочешь что-то знать, верно? Гарри мог бы ответить, что он хочет знать все на свете, начиная с сотворения мира, заканчивая тем, почему лимонная меренга мамы его приятеля Лиама получается такой воздушной. Гарри мог бы ответить, что его интересует, как Найл относится к тому, что религия была придумана древними людьми, чтобы объяснять непонятные им вещи вроде грома и молнии или иметь какой-никакой свод законов. Гарри мог бы ответить всё что угодно, например, попросить рассказать ему про Рождество, про Самсоновы кудри, про жертвенник, про заповеди. Но он бы не был собой, если бы не засмотрелся на Найла с глупым видом, пока смех парня не вывел его из равновесия. – Ммм, – протянул Гарри, моргнув целых два раза, чтобы стряхнуть с себя внезапное наваждение. – Я хочу знать, что ты делаешь сегодня вечером. Найл улыбнулся так мягко, тепло и солнечно, словно нежный подсолнух в поле, тянущий к обжигающе-горячим лучам трепетные лепестки, что Стайлс не сомневался — в его ответе будет какой-то подвох. – Я молюсь. Представить, как Найл молится, было проще простого. Согнутые колени, кроткий, благоговеющий голос, смиренно закрытые глаза и бесконечное единение с церковью или самим Господом богом. Гарри почти видел, как губы Найла шевелятся, беззвучно повторяя молитву: она у него на языке, но вечерами он старается быть тихим, чтобы не беспокоить отца, который занят тем, что молится за грешников. Может быть, иногда Хоран приходит сюда, в сад, под яблоню, дотрагивается до коры, водит по ней мягкими подушечками пальцев и тихим, покорным голосом поет церковные гимны, опьяненный запахом плодов или цветов, в зависимости от времени года. – Почему-то я не удивлен, – проговорил Гарри странным голосом, не зная, как выкинуть из головы внезапно пронесшуюся перед глазами картину, где этот одуванчик сидит у него на коленях и с этим невинным выражением лица скачет на его члене. Узкие брюки спасали положение, но если продолжать думать в таком ключе, то от Хорана это вряд ли укроется, да и сдерживаться будет труднее. А Найл будто бы издевался над ним, но говорил при этом абсолютно серьезно. Он был совсем умиротворенным и тихим, чутко прислушиваясь к пению из церкви, как будто хотел петь вместе со всеми или петь для своего бога, Стайлс не очень хорошо в этом разбирался. – Кроме молитвы ты ведь чем-то еще занимаешься, – скорее утверждал, чем спрашивал Стайлс. Гарри, конечно, слабо верилось, что Хоран позволял себе по вечерам отлучаться, чтобы пропустить по стаканчику с приятелями, но вряд ли Найл ни разу в жизни не катался на велосипеде или не играл в мяч во дворе, стало быть, у него было хобби. То же самое чтение книг, ему вполне подходило: Найл вполне мог сидеть вечерами в своей комнате, перелистывая страницы и зачитываясь удивительными приключениями, невинными романами, историческими справками или теми же самыми молитвенниками. А вот Гарри, по своему мнению, был искушен по части различных увлечений и хобби (в основном, бар и встречи с друзьями), и если у Найла было хоть какое-то любимое развлечение, Стайлс был почти уверен, что смог бы поддержать разговор на эту тему или как-то поспособствовать ему. – Садом, – ответил Найл, с нежностью посмотрев на голубые эфемерные лепестки незабудок, которые, казалось, были самим дыханием проснувшейся недавно от зимнего сна земли. – Большую часть здешних цветов вырастил я, – добавил он осторожно, стараясь, чтобы это не выглядело так, будто бы он хвастается. Гарри выпучил глаза, рассматривая сад абсолютно другим взглядом. Конечно, довольно скромно и неприхотливо, без пышных розовых кустов, но если это выращивал парень, его ровесник, то это было просто потрясающе. Ведь нужно было выбрать правильные цветы, вписывающиеся в скромное убранство церковного садика, посадить их, своевременно полить, прополоть, подкормить, пристроить все эти милые безделушки... – Ты серьезно? – недоверчиво спросил Стайлс, переводя взгляд на Найла, который скромно потупился под его пристальным взором. Он был весь таким невинным, что Гарри еле сдержался от того, чтобы зарычать и вдавить Хорана в скамейку. Следующую фразу он выговаривал тщательно, потому что на языке крутились лишь пошлости, связанные с алыми губами Хорана и его задней частью, которую очень хотелось натянуть, как следует. – Это твоя работа? – Да, – повторил парень скромно. У него немного покраснели щеки, как будто принимать похвалу было совсем неловко или он не верил, что действительно её заслуживает, хоть и знает, как хорошо выглядит его садик. Особенно весной, когда расцветают деревья. – И прихожан. Гарри снова посмотрел на милые маленькие цветочки, аккуратно вскопанные грядки и в очередной раз смог услышать, как плещутся пташки в фонтане. Можно и не сомневаться, что фонтанчик — его идея. С ним в жаркий день создавалось ощущение прохлады. Самое оно, если хочется немного прогуляться перед проповедью и подышать воздухом после нее. – Отличная работа, – искренне улыбнулся Гарри, протягивая Найлу руку и крепко ее пожимая. Как он и думал: теплая, ободряющая ладонь с мягкими подушечками пальцев. Когда они сжались на его руке, у Стайлса даже сердце замерло, и он попытался незаметно подвинуться ближе. Ему так хотелось пробежаться поцелуями по всей руке Хорана, сорвать с него рубашку, дорваться до его нежной кожи, а потом сорвать с губ Найла поцелуй, как срывают первый розовый бутон. Стайлс почти чувствовал теплое дыхание Найла, но хотел ощутить его воочию, вместе со сладостью его губ, с мягкостью его прикосновений. – Помимо помощи приходу, ты же чем-то любишь заниматься, – неловко заметил Гарри, понимая, что садоводство — единственное его уязвимое место. Такого хобби у него не было хотя бы в силу того, что две скромные клумбы обычно выращивала Джемма, пока не уехала учиться. Собственно, поэтому мама и увлеклась всерьез идеей обратить его в религию. Обычно вместе с ней в церковь ходила его старшая сестра. Сейчас маме, наверное, было немного одиноко, а под боком был лишь непутевый сын с не самой лучшей репутацией, проводящий дни в компании таких же ребят, как он, гоняя в зубах сигарету, искушая себя легкими алкогольными напитками, уединяясь с мальчиками где-нибудь на заправке, возвращаясь домой катастрофически поздно. – Изучением Слова божьего, – с готовностью подтвердил Хоран, с нежностью погладив корешок молитвенника. Гарри почувствовал, как на его шее сужается петля. – Получается, мне никак не найти с тобой точки соприкосновения, кроме как через Слово божье, – недоверчиво проговорил он, впервые сталкиваясь с такой проблемой. На очарование того или иного парня у него уходило от силы несколько минут, даже если он не собирался углубляться в длительные отношения, состоящие из взаимной выгоды, а тут перед ним такой лакомый кусочек, и абсолютно ноль внимания. Только вежливая доброта, которая больше раздражает, чем льстит, ведь лучше вызывать у этого парня хоть какие-то эмоции, чем быть для него таким, как остальные: непримечательным лицом в толпе прихожан. – Очевидно, – согласился Найл. На спинку скамейки села невзрачная серая птичка, и Хоран протянул руку, чтобы позволить ей запрыгнуть на его ладонь. Птенец посмотрел на него, но не сдвинулся ни на дюйм. Найл терпеливо ждал: у него даже задрожал локоть. Птица почистила перышки клювиком и упорхнула. Найл посмотрел на Гарри и мягко улыбнулся. По его глазам Стайлс понял, что Хоран не сильно расстроился из-за того, что у него не получилось приласкать птенца. Лично Гарри бы предпочел быть на месте этой птицы, чтобы Найл захотел приласкать именно его своими нежными руками, казавшимися Стайлсу чистым шелком, тающим от прикосновений, а лучше поменяться с ним местами и опробовать эту невинную задницу самыми разными способами, начиная языком, заканчивая членом. «Наверное, – подумал Гарри, стараясь сосредотачиваться на чем-то далеком от соития. – Так он проверяет свою веру». – Но у меня ведь есть шанс сблизиться с тобой? – в открытую спросил Гарри, выкладывая на стол все карты. У него уже все зудело. Найл, видимо, наследуя этот жест от отца, похлопал Гарри по плечу, но даже несмотря на то, что это было очень нейтральное прикосновение, у Стайлса чуть не закружилась голова. Ему захотелось обнять его, приникнуть к Найлу всем телом, вдохнуть его запах, немного отдающий древесной смолой, еще больше, чем прежде. Гарри чувствовал, как внутри него зарождается желание, до селе ему незнакомое. Не то обычное, плотское, когда можно просто уединиться с кем-то в туалете и сделать все максимально быстро, преследуя лишь свое удовольствие, а подарить этому парню наслаждение, которое можно было бы назвать райским или сделать его с библейской скоростью. – Как и со всеми, – умиротворенно кивнул Хоран, одарив Гарри еще одной улыбкой. – И зла друг против друга не мыслите в сердце вашем, – поучительно заметил он со всем великодушием, которое только мог вложить в свой хриплый голос. – Господи боже! – застонал Гарри, чувствуя, что потихоньку сходит с ума от всей этой около религиозной смуты, хотя пришел от силы полчаса назад. Хоран приложил указательный палец к губам Стайлса и, ласково улыбаясь, покачал головой. Гарри скосил глаза — он еле сдерживался, чтобы не взять его палец в рот и не начать обсасывать, как леденец. – Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно; ибо не оставит Господь без наказания того, кто упоминает имя Его напрасно, – назидательно произнес Хоран. – Но это же соль соленая! – возмущенно заметил Гарри, чувствуя, как кровь приливает ко всем его конечностям. Особенно к одной — этот парень был безумно сексуальным, когда цитировал Библию. – Даже звучит странно. – Может, и так, – просто ответил Хоран. – Господь царствует. Он облечен величием, облечен Господь могуществом и препоясан: потому вселенная тверда, не подвигнется. Гарри ничего не ответил на это. Он просто смотрел на Найла и не мог оторвать от него свой взгляд. В обычные дни, когда он ошивался на заправке с Томлинсоном, Пейном и Маликом, у него не было проблем с тем, чтобы завязать беседу или глупо пошутить, разряжая обстановку, но о чем говорить с Найлом, Стайлс не имел ни малейшего понятия. Да и говорить не очень хотелось. Впервые хотелось слушать, даже эту около религиозную чушь, которая становилась такой необыкновенной, когда слетала с губ Хорана. Словно это действительно было откровение, замечательный мир, к которому можно прикоснуться с позволения Найла или самого Господа бога. Гарри все еще слабо в этом разбирался. Стайлс думал, что действительно хорошо разбирался в парнях (да и в девушках): они висли на нем сами, особенно когда он с надменным видом курил с остальными ребятами в каком-нибудь сомнительном заведении, а его рубашка была застегнута всего на три пуговицы, и весь мир мог видеть татуировки, которыми Гарри очень гордился, потому что в них был смысл. Сейчас Гарри с ужасом думал о том, что будет, если рубашка задерется или станет настолько жарко, что придется расстегнуть пару пуговиц, и Найл увидит это и скажет что-то вроде: «Это происки Сатаны». Хотя, наверное, он этого и не скажет. Просто посмотрит со смесью легкого разочарования, или едва заметного осуждения, как смотрят на провинившихся детей, или с сожалением, будто бы он котенок, перемазавшийся в луже, не понимая, что испачкал шерстку. У Гарри возникло желание хорошенько ударить себя по лицу: вот он уже себя с котенком сравнивает, а знаком с этим парнем от силы полчаса и даже ничего о нем не знает, кроме того, что он сын пастыря и чтит Слово божье. И мнется, как младшеклассник, хотя в другой ситуации уже бы поимел этого одуванчика во всех позах, вот прямо здесь, в этом святом месте. – Думаешь, мне действительно стоит приходить в церковь? – спросил Гарри, наконец, чувствуя, как что-то в груди слабо треснуло, как будто непробиваемый панцирь вдруг разломился под мягким и нежным напором сына пастыря. Стайлсу подумалось, так вода делает из острых камней круглую гальку. Или любовь делает из людей круглых идиотов. Стайлс тут же осадил себя — ему меньше всего хотелось, чтобы это внезапное увлечение хрупким солнечным мальчиком оказалось именно любовью. К тому же... разве могла она возникнуть с одно взгляда на эти светлые глаза, скромную фигуру, тонкие пальцы, держащие молитвенник? Найл положил свою руку на его плечо, и Гарри понял — могла. – Конечно, – добродушно ответил Найл, и Стайлс уже был готов слушать о том, какой он грешник и как сильно ему нужно покаяться. Если честно, он даже мог бы с этим согласиться, если Найл сказал бы это с той самой вселяющей тепло уверенностью и позволил бы Стайлсу поддаться искушению и покрыть все его тело поцелуями. Но он сказал нечто абсолютно отличное от представлений Гарри. – Разве не чувствуешь ты, как здесь спокойно? – вдохновленно прошептал он и на мгновение прикрыл глаза, сливаясь с пением птиц, запахом сада, теплом солнечных лучей. Гарри попытался повторить за ним. И тут же весь мир сузился до тепла, которое источала ладонь Хорана, и его голоса, который проникал под кожу с легким шипением. – Словно твоя душа находится в единении с чем-то чистым и светлым, ярким и искрящимся, как солнечный луч, чудесному в этом скромном проявлении. – Есть такое, – проговорил Гарри, не открывая глаз. – Правда, я подумал о тебе, а не о церкви. Найл не заметил этого. Как будто Стайлс не сказал что-то очень пошлое на фоне этого умиротворения, тишины и спокойствия. Он просто отнял свою руку от его плеча и с сожалением покачал головой, как если бы совершил что-то очень плохое. Гарри мельком окинул его взглядом. – А я ведь совсем ничего тебе не успел рассказать, – виновато сказал Хоран, грустно опуская глаза. – Я ведь должен был рассказать тебе про спасение. О пути на небеса, вере в Иисуса Христа, о молитве... – Найл смущенно умолк. Гарри подумал, что ему снова несказанно повезло, и судьба — или бог — дает ему шанс на то, чтобы снова увидеть Найла, узнать его поближе, пусть через призму веры и религии, но все-таки это действительно возможность, если правильно ей распорядиться и показать себя с хорошей стороны. Стайлс постарался принять как можно более непринужденный вид. – Мы могли бы встретиться и досконально все обсудить, – небрежно сказал он, чувствуя, что радость все равно невольно проскакивает в его голосе. От Найла это не укрылось, потому что он почти сразу поднял на него взгляд. – Ну, знаешь, сходить куда-нибудь. И я бы тогда смог все-все узнать про... э-э... веру. Он чуть не сказал «все эти штуки», но вовремя прикусил язык. Найл вряд ли бы отнесся к нему с таким благодушием, если бы Гарри сейчас показал себя каким-то богохульником. Стайлс даже не был уверен, верно ли он использует это слово — наверное, стоило немного потрясти маму, чтобы она ему объяснила кое-что о христианстве хотя бы в общих чертах, это помогло бы ему найти с Найлом общий язык. Или общую позу. Можно только представить, как обрадуется Энн Стайлс. Наверное, будет очень много говорить о том, что ему стоит больше общаться с замечательным, хорошо воспитанным сыном пастыря. Как будто Гарри сам этого не хотел. Правда, чем больше они с Найлом сидели в уединении, тем больше Стайлс хотел, чтобы их общение стало более горизонтальным. И близким. – Я бы с радостью увиделся с тобой, но, боюсь, сейчас у меня не так много времени на встречи, – с сожалением заметил Хоран и торопливо пояснил. – Я записался на курсы вождения, как раз с завтрашнего дня. Все проблемы, подумалось Гарри, именно от автомобилей. Хотя если бы машина не сломалась, вряд ли бы он познакомился с Найлом Хораном. К моменту их приезда Найл бы уже сидел в первом ряду, напевая псалмы, а Гарри, вероятно, проспал бы всю службу или ерзал по скамейке туда-сюда, мечтая оказаться дома. – Ты будешь водить автомобиль? – Гарри даже присвистнул, представляя, как Найл водит какой-нибудь родстер. Ветер развевает его волосы, у Хорана легкий загар. И они приезжают на солнечный пляж и предаются друг другу прямо на морском песке... «И я бы трахнул тебя прямо в водительском кресле, или на капоте, или, блять, где угодно», – подумал Гарри, чувствуя, что член болезненно набухает и даже смазка начинает вытделяться. Пришлось положить ногу на ногу и поправить рубашку, чтобы свисала. – Фургон с церковными принадлежностями, – поправил Найл, видимо, замечая, что Гарри его неправильно понял. Похоже, Хоран был не способен на праздные покатушки даже чисто гипотетически. – У отца сейчас нет возможности часто навещать прихожан. – Очень жаль, – согласился Гарри, понимая, что это действительно не веселая новость: если бы у отца Хорана было время, то Найл был бы свободен. Впрочем, он же пастырь — наверняка у него куча других очень важных дел вроде отмаливаний грехов кучки грешников этого пыльного городишки или изучения Библии, чтобы повысить свой духовный сан, если это возможно — при всем уважении их пастырь не годился в папы римские. – Знаешь, я ведь мог бы дать тебе свой номер телефона, если ты, конечно, хочешь, и мы могли бы договориться о встрече на неделе, – внезапно сказал Найл, вырывая Гарри из размышлений, и даже просиял от собственной затеи. Стайлс встрепенулся. – Значит, я не увижу тебя завтра, – проговорил Гарри, который уже успел размечтаться об их новой встрече, внезапно понимая парадокс веры: он боялся верить, потому что в любой момент могло оказаться, что все совсем не так. Гарри думал, что Найл окажется таким простофилей, что не будет сложно уложить его на обе лопатки, но сам оказался простофилей, внезапно удивляясь, умиляясь и восхищаясь сыном пастыря. И не Найл по привычной ему схеме умолял его о близости и свидании, а он, Гарри, пытался найти хоть какой-нибудь повод или мало-мальски нелепую причину, чтобы увидеть его. «Хочу тебя выебать, – подумал Гарри, представляя, как влажный ротик Хорана оказывается надет на его член. – Очень хочу тебя выебать». – Если у тебя будет свободная минутка, – сомневаясь, протянул Найл. Он с большим уважением относился к чужому времени и даже не подозревал о том, сколько раз за последние полчаса его мысленно поимели. – Я выйду из дома в восемь. «Мне придется встать в семь, а то и в шесть, только ради того, чтобы увидеть какого-то парня», – с ужасом подумал Стайлс и смог лишь выдохнуть, глядя на сосредоточенное лицо Хорана. Краем глаза он заметил, что парень нервничает, сжимая молитвенник до побелевших костяшек. – Я буду здесь в половину восьмого, – твердо сказал Гарри, наблюдая, как проясняется взгляд собеседника. И синева моря сменилась ясной полупрозрачной лазурью с проблесками солнечных зайчиков. Может, сам Иисус поцеловал Найла в лоб, когда он родился? Это бы многое объяснило: его искренние глаза, его маковый голос, его дождливую улыбку, в которой сочетался свет и легкая грустинка, отдающая нотками свежести и умиротворения, как в тонком букете из мятного хлеба и чая со смородиной. – Я буду ждать, – любезно проговорил Найл со всей имеющейся теплотой, словно и сам в глубине души надеялся на скорую встречу с новым приятелем почти так же сильно, как и сам Гарри. Это не могло не обрадовать последнего, и он расплылся в такой глупой мечтательной улыбке, что мама, если бы увидела его сейчас, точно дала бы ему поучительный подзатыльник. – Правда будешь? – ошеломленно выпалил Стайлс, не веря, что ему, наконец, перепало внимание Хорана, и даже настойчиво дернул парня за локоть. – Не врешь? – И всех лжецов участь в озере, горящем огнем и серою, – буднично заметил Хоран, не меняясь в лице. Гарри смог только хмыкнуть. За те несколько минут, которые пастырь завершал проповедь и прощался с прихожанами, ребята успели обменяться номерами телефонов. Для Гарри Хоран записал несколько цифр на бумажке, очень кстати оказавшейся в заднем кармане его брюк вместе с почти полностью сточенным простым карандашом, а мобильный Стайлса повторил почти двадцать раз, прежде чем не убедился в том, что выучил его наизусть. Гарри мысленно поблагодарил себя за то, что не предложил ему записать номер на титульном листе молитвенника: возможно, за такое у Хорана резко бы пропало желание с ним видеться. Из церкви Энн вышла удовлетворенная и довольная: ей удалось пообщаться с прихожанами, когда она стояла в очереди за причастием, а также переброситься еще несколькими словами с пастырем, который внезапно высказался о Гарри в очень положительном ключе. Стайлс знал, что его действия обычно не вызывают одобрительных возгласов со стороны взрослых, поэтому мама всегда радуется, когда Стайлсу младшему перепадает хоть немного похвалы. А тут сам пастырь! Он ведь был для неё, да и для всего прихода несомненным авторитетом, пусть и видел почти все вещи в положительном ключе. В глубине души Энн Стайлс верила, что когда-нибудь Гарри снова станет хорошим, вежливым мальчиком и, возможно, даже сведет свои татуировки. Пастырь дал ей надежду. По пути домой она чутко осведомилась, как у него дела, и получила неожиданный, очень обрадовавший её ответ — Гарри не стал утаивать от нее, что завтра утром собирается встретиться с сыном пастыря. В конце концов, всегда можно совместить приятное с полезным: мама будет думать, что он, наконец-то, приобщается к религии, тогда как Стайлс еще на одну ступеньку приблизится к Хорану. И к его кровати. – Ты узнал что-нибудь полезное? – спросила мама, когда они почти подошли к дому и остановились у калитки — в почтовый ящик положили свежие газеты, и у нее всегда занимало несколько минут сортировка тех печатных изданий, что пригодятся для чтения и вырезок купонов и тех, которые отправятся в компост. – Ну да, – ответил Гарри, забирая себе всю бесплатную рекламу. – Лжецы сгорят в озере. С этими словами он поспешил подняться в свою комнату — ему необходимо было полежать и подумать, как следует. Теперь, оставшись наедине с собой, Гарри почему-то не думал о привычных вещах вроде встречи с Лиамом, Луи и Зейном, равно как и том, что ближе к вечеру он мог бы выйти на улицу, чтобы пересечь её, оказаться в баре и провести там время почти до утра вместе с каким-нибудь подпитым смазливым пареньком. Его мысли были далеки от всего этого. Гарри смотрел на тень на стене, которую отбрасывала яблоня, стоящая за окном, и думал о том, откусил бы он от запретного плода, если бы Найл был тем, кто предложил бы ему это? Наверное, да. Стайлс думал о солнечном свете, которого всегда было предостаточно для жизни и радостного существования, а он никогда и не ценил это, думал о медленно текущих часах, которые тянулись так долго, потому что в жизни своей он не сделал ничего стоящего, о том, как скоротечна его жизнь, а он даже не замечал этого раньше — просто вел разгульный образ жизни, был плохим парнем и даже собственную мать слушал через раз. Что это? Озарение? Как может человек просто появиться в жизни и натолкнуть на размышления, заставить задать себе такое количество вопросов, ранее не колышущих его? Это было просто немыслимо. Гарри закрыл глаза, пытаясь вспомнить каждого парня, с которым у него был секс, но их лица стерлись в одно, обезличенное, и ни в одном из них не было ни изюминки, ни внутреннего стержня, ни, что самое важное, любви. А у Найла была. Она читалась в ясных глазах, плавных жестах, маковом голосе, даже в том, как трепетно он вдыхал и выдыхал, и это была чистая, светлая, искренняя любовь к Господу богу. Бесконечная сила этой любви отдалась в груди Гарри жжением, жалящим, словно резкий укус пчелы — Стайлс впервые в жизни почувствовал ревность, да еще к тому, в чье существование ему верилось с большим трудом. Наверное, стоило подготовить ряд вопросов, которые он задаст Найлу при встрече, чтобы огорошить его своим внезапным интересом, впечатлить своей заинтересованностью в том, что для Хорана являлось самой жизнью. Или же, наоборот, не спрашивать ни о чем, направляя все свое умение вести диалог и обаяние на то, чтобы обольстить Хорана собой или реальным миром со всеми его чудесами вроде мороженого в жаркий день, просмотра фильмов про Рокки, ночных прогулок, когда хорошие мальчики вроде Хорана сидят дома за книгами или молятся перед сном. Наверное, существовал бог, потому что был и Сатана, шепчущий Стайлсу на ухо то, как сладко было бы упиваться Найлом, его жарким телом, его голосом, напоминающим песчаную дюну, выбивать из него вздохи и стоны, мольбы со слезами. И все эти картины проносились у него перед глазами, когда он сжимал свой член ладонью. Он успел сделать это еще раза три до вечера, все время возвращаясь к Найлу мысленно, и это уже становилось довольно большой проблемой, потому что если мысли о Хоране возбуждают настолько сильно, что постоянно приходится запускать руку в штаны, то завтрашняя встреча может обернуться очень крупными неприятностями, если Найл, конечно, не подставится ему после пары намеков. Что было весьма сомнительно, учитывая то, насколько он невинный. Стайлс чуть не застонал, снова смыкая кулак на своем члене. Секс с Найлом определенно будет стоить всех этих неприятностей, если Гарри, конечно, не спустит в штаны еще до начала акта, увидев Хорана обнаженным. Представив его голого, влажного и раскрытого, Гарри со стоном залил ладонь спермой. Трахаться хотелось до безумия. Гарри посмотрел на часы — было только восемь часов вечера, и Хоран, наверное, еще не спал. В любом случае Стайлс решил позвонить, и у него впервые в жизни дрожали руки, когда он набирал чужой номер. Найл снял трубку почти сразу — это как минимум значило, что он был не очень занят, и у Гарри отлегло от души. Он пристально посмотрел на дверь в комнату — она была закрыта, и успокоился, отвечая на приветствие Найла. Хоран был рад его слышать и вежливо поинтересовался, почему Гарри ему звонит, не хочет ли он отменить встречу. – Я просто хотел услышать твой голос, – объяснил Гарри, прикрыв глаза. Так можно было представить, что Найл рядом с ним, в одной комнате. И его совсем не заботило, как это звучит, потому что он действительно хотел услышать Найла перед сном. – Прости, на самом деле я знаю, что звучит это глупо. Хоран засмеялся, но очень по-доброму, без ехидства; в трубке послышался шорох, наверное, Найл переложил телефон в другую руку или прижал его к уху плечом. – От избытка сердца говорят уста, – ответил Хоран. – Вот ты меня и слышишь. В его голосе чувствовалась все та же улыбка: теплая, со смесью весеннего солнца, с какими-то нотками саванны. Гарри выдохнул — ему нужно было больше. Утонуть в голосе Найла, затеряться в нем, захлебнуться, быть в нем, быть им... Ему стало жарко. – Расскажи мне что-нибудь, – попросил Стайлс, крепко сжимая телефон пальцами. Ему стало вдруг так невыносимо, словно он знал Хорана уже давно и разлучен был с ним на долгое время. Последние слова он произносил почти с мольбой. – Я прошу тебя. Найл почувствовал это и как-то очень чутко вздохнул, сопереживая ему всей своей искренней, открытой миру душой. – Ты так взволнован, Гарри, – имя Стайлса очень нежно прозвучало на языке Хорана, как мягкое, сливочное масло на свежем хлебе. – Давай я помолюсь с тобой, – простосердечно предложил он. Гарри не подал ни звука, и Найл поспешил его успокоить. – Просто повторяй за мной, хорошо? – спросил Хоран и откашлялся. – Хорошо, – еле слышно выдавил из себя Гарри, прикрыв глаза. Его немного трясло, но он чувствовал, что обязательно справится со всем, если Найл будет рядом. Хотя бы так, с другой стороны телефонной трубки. – Отче наш, сущий на небесах! – почтительно произнес Найл, и его голос отзвенел в телефонной трубке несколькими колокольчиками. – Да святится имя Твое. – Отче наш, – повторил Гарри, отчего-то смущаясь. Он никогда раньше не молился и испытывал что-то вроде суеверного страха, как будто он делал что-то не так, не правильно, и сейчас его за это накажут. – Сущий на небесах, – с усилием выговорил он, тяжело дыша. Дыхание Хорана на другом конце трубки было контрастно тихим и спокойным. – Да святится имя Твое. – Да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, – на одном дыхании проговорил Найл, почти нараспев, и в его тихом голосе была непоколебимая уверенность в том, что свершится воля божья в его жизни, и в жизни всех остальных, в том, что Христос вернется, что будут разрушены дела дьявола, исцелены больные, спасены погибающие. – Да придет Царствие Твое, – тщательно выговорил Стайлс, пытаясь быть таким же тихим и кротким, но строгим, чтобы в каждом слове звучала уверенность в божьей власти. – Да будет воля Твоя и на земле, как на небе, – добавил он, делая паузу почти на каждом слове, каждую секунду переводя дыхание. – Хлеб насущный дай нам на сей день, – продолжил Найл с оттенком благодарности за то, что все его скромные потребности бывают удовлетворены своевременно, и Стайлс невольно подивился тому, как у него получается понимать, о чем именно молится Хоран, словно есть между ними связь или появляется она только у верующих. – Хлеб насущный дай нам на сей день, – сказал Гарри, чувствуя, что молитва дается ему легче, когда с губ срываются слова и более детально рисуются мысли о том, что он имеет в виду, когда повторяет за Найлом. – И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, – проговорил Найл таким голосом, словно никогда не таил ни на кого обиды. – И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, – мягко откликнулся Стайлс, чувствуя струящееся по телу тепло. – И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, – почтительным голосом попросил Найл, и Стайлса пробрало до мурашек. – Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь, – торжественно и при этом очень умиротворенно закончил он. – И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь, – эхом отозвался Гарри, прикрыв глаза. Ему действительно стало легче и спокойнее. То ли все дело было в молитве, то ли в Найле, который убаюкивал его своим голосом, но Гарри весь расслабился, и ему стало необъяснимо хорошо, как если бы Найл сейчас свернулся у него под боком, в его объятиях. – Тебе лучше? – осторожно спросил Хоран. Гарри показалось, что он опустился в ванну с горячим шоколадом и взбитыми сливками, когда услышал искреннее, ни с чем не сравнимое волнение в голосе Найла. Наверное, в ту минуту, когда они помолились вместе, между ними протянулась ниточка связи, и Гарри очень сильно хотел спросить, молился ли он вот так — слово за словом — с кем-то еще или Гарри был первым, кого он вот так успокаивал. – Намного, – честно ответил Гарри, чувствуя, как на губах распускается улыбка. Не такая, как у Найла, возможно, более острая с нотками розового перца. – Спасибо, – от души поблагодарил он. Ему захотелось пробежаться до самых альпийских лугов и собрать для Найла все цветы, которые только поместятся в охапку, прекрасные своей простотой, самое оно для такого нежного мальчика, как Найл — сын пастыря. – Пожалуйста, – простодушно ответил Найл. – Я могу спеть тебе псалом, – вдруг сказал он и строго добавил. – Только обещай после этого сразу лечь спать. Утром рано вставать, если ты все еще хочешь заглянуть в церковь. – Я хочу, – ответил Гарри, мигом стаскивая с кровати покрывало. – Сразу лягу. Ему понадобилось меньше нескольких секунд, чтобы выбросить покрывало в сторону, кое-как расстелить постель и нырнуть под одеяло — как был в домашней одежде, так и остался, удобно устраиваясь на подушке и готовясь слушать. Наверняка голос Найла во время пения еще более бархатный и маковый, искусительно пленяющий при всей своей невинности и отстраненности, рассыпчатый, как какой-нибудь бархан в пустыне. – Не обманешь меня? – усомнился Найл, слыша какую-то тихую возню — это Гарри пытался снять носки без помощи рук и поэтому шуршал одеялом. – Да сгорят обманщики в озере, – с негодованием произнес Стайлс и с силой ударил по одеялу крепко сжатым кулаком. Он случайно попал себе по колену и негромко ойкнул от неожиданности. – И всех лжецов участь в озере, горящем огнем и серою, – поправил Хоран, и Гарри снова различил в его голосе улыбку. Это было проще простого — как будто все, что делал Найл неуловимо отражалось на его голосе, он оттенялся чистотой и ясностью, его помыслами, честностью, душевностью и сердечностью, и каждому этому качеству было привязано по колокольчику тонкой нитью-паутинкой, и стоило ему потянуть за одну из них, как колокольчик отзванивал в его голосе всей своей тональностью, и вся эта бархатность, что была в его интонациях достигалась за счет переливов сотни его эмоций и качеств. Восхитительно. – Можешь начинать, – позволил Стайлс и вдруг спохватился. – Минутку, – смущенно сказал он, спрыгивая с кровати и подбегая к выключателю, чтобы погасить свет. В комнате сразу стало темно, пока он не добрался до прикроватной тумбочки, на которой стояла настольная лампа. Помявшись, Гарри все-таки стянул футболку и шорты, забираясь под одеяло, и снова взял в руку телефон. – Теперь точно все, – заверил он Хорана, который терпеливо ждал его на другом конце телефона. Наверное, Найл Хоран мог действительно много рассказать Стайлсу о терпении и кротости, об уповании, об исцелении души, о чести, которую Бог оказал человечеству, об избавлении ищущих его, о благах, о спасении, о помышлении сердца, о совершенстве Закона Господа и вообще о чем угодно. – Отлично, – отозвался Найл непринужденным голосом, но Гарри почувствовал в нем легкую усталость. Конечно, ведь это он целый день валялся на кровати, а Найл, вероятно, помогал в церкви, был на обходе, облагораживал церковный садик или вдумчиво читал библию, что тоже было не простым занятием. – Псалом номер пять, он и молитва, и прошение, принадлежит Давиду. Псалтырь, между прочим, является самой ценной частью Ветхого Завета. И, кстати, Новый Завет цитирует Псалтырь ровно сто восемьдесят шесть раз, – добавил Найл, покашливая. Он снова разрабатывал голос. – Тебе понравится, – пообещал он. – Не сомневаюсь, – успел вставить Стайлс, прежде чем Хоран начал. – Услышь, Господи, слова мои, уразумей помышления мои. Внемли гласу вопля моего, Царь мой и Бог мой! – воскликнул Хоран. – Ибо я к Тебе молюсь. Господи! Рано услышь голос мой, — рано предстану пред Тобою, и буду ожидать. Ибо Ты Бог, не любящий беззакония, у тебя не водворится злой...