***
Сколько времени прошло с тех пор, как я впервые — в новой жизни — сел за руль? Кажется, это было очень давно, но на самом деле, не прошло и двух месяцев. Я уверенно чувствую себя за рулём, а вчера вечером даже предложил Эндре прокатиться на мотоцикле, чему она была несказанно рада. Как бы между прочим она обмолвилась о гонках, и мне кажется, что ей попросту не хватает драйва, тех острых ощущений, которые она испытывала со мной ранним. Возможно, со временем я вернусь к гонкам и ночной жизни, но сейчас мне просто хочется вести тихую жизнь. Эндру тоже можно понять, она хочет как можно быстрее вернуться к обычной для неё жизни, и потому так отчаянно торопит меня во всех начинаниях, лично следит за принятием лекарств и посещением врача. Порой мне кажется, что Эндра и есть мой персональный лечащий врач. Сегодня я решил повторить нашу вчерашнюю поездку на байке. Эндра с большим удовольствием поддержала меня, и вот мы снова рассекаем улицы вечернего города — пусть и на небольшой скорости. С каждым поворотом, с каждым новым выходом на трассу я всё больше влюбляюсь в скорость и езду, и хочется прибавить газу, но пока нельзя — вредный доктор Чейз запретил это. Он вообще запретил любые поездки за рулём и буквально взвыл, когда узнал, что я сел на мотоцикл, но моей волшебной Эндре каким-то чудом удалось убедить его, что мы будем соблюдать скоростной режим и уж явно не станем участвовать в гонках. Доктор поверил, но взял расписку с Эндры, и теперь мы катаемся под её ответственность. Порой мне начинает казаться, что Эндра не так уж и проста, как кажется. Порой я начинаю бояться её. Это глупо, но всё же. Разве способен причинить боль тот, который любит тебя больше себя самого? Мы были в гостях у моей мамы на прошлой неделе. Оказывается, она до сих пор хранит некоторые мои личные вещи. Мама сказала, что я всегда знал об этом. Что ж, теперь я снова знаю это. Среди книг, заботливо расставленных на небольшой полочке маминой рукой, мне на глаза попалась «Одиссея» Гомера. Оказывается, я читал эту книгу пару лет назад, и даже собственноручно сделал некоторые пометки на полях. Мама позволила забрать книгу, и я стал заново изучать эту прекрасную поэму. Примечательно, что и сейчас, и тогда, меня поразил один момент: Одиссей провел в плену у Калипсо — древнегреческой нимфы — целых семь лет. Он жил с ней, делил ложе, купался в ласках любящей женщины, но ежедневно говорил ей о том, что тоскует по своей Пенелопе и желает вернуться на родной остров. Они говорили об Итаке, и тут же шли предаваться любви… Это кажется странным, и я начинаю жалеть несчастную Калипсо. Сколько лет Одиссей прожил со своей женой прежде чем отправился в столь далёкое и опасное приключение, разделившее его с родиной и горячо любимой супругой на долгих двадцать лет? Думал ли он о том, что Троянская война отнимет у него десять лет жизни? Навряд ли Одиссей прожил с Пенелопой столько, сколько пробыл в плену у Калипсо, но одно можно сказать с абсолютной уверенностью: Калипсо любила его не меньше Пенелопы. Почему же тогда чувства Пенелопы восхваляют, а над чувствами Калипсо смеются? Согласно одной из легенд, после того, как Одиссей всё же покинул её, Калипсо покончила с собой, будучи не в силах пережить расставание. Пенелопа, прожившая с мужем от силы пару лет и вырастившая в одиночку сына, стала эталоном верности и преданности, однако про любовь Калипсо никто не говорит, что она жертвенна и искренна. Честно говоря, мне искренне жаль бедную Калипсо, ведь она действительно по-настоящему любила, в отличие от самой Пенелопы, которая скорее помнила своего супруга, нежели питала к нему какие-то чувства. Мне кажется, что в плену (да и можно ли назвать это пленом?) у Калипсо Одиссей был более счастлив, ведь он постоянно рассказывал нимфе о своих приключениях, о войне, о сражениях, о доме… Слушал ли его кто-нибудь на Итаке? Нет. Каждый лишь рассказывал Одиссею о том, что произошло за время его отсутствия на родине, но никто не сказал ему, чтобы он рассказал сам, как жил все эти двадцать лет. К чему все эти рассуждения? Просто я в некоторой степени ощущаю себя Одиссеем — мама, Эндра, доктор Чейз и прочие, пока ещё неизвестные мне люди целыми днями говорят и говорят, рассказывают о том, что было все эти четыре года, словно пытаются вместо меня заполнить эту черную дыру в моем собственном сознании. Они говорят и говорят, показывают фотографии и видео, водят в те места, которые за это время приобрели для меня или нас с Эндрой особый смысл, покупают те вещи, которые потенциально могли бы понравиться мне самому, будь я тем, кем был до аварии. Но никто из них почти не интересуется, что я чувствую, что думаю, что вижу во сне. Никто не скажет мне заветного «Рассказывай!», и от этого я чувствую себя несчастным. Можно смело назвать Эндру моей Пенелопой, но… Я бы предпочёл найти свою любящую и преданную Калипсо. Летний воздух тяжёл и сперт, несмотря на подступающую прохладу ночи, дышать по-прежнему тяжело. Мы с Эндрой катаемся перед сном; задумавшись, не замечаю, как выехал на незнакомую мне дорогу. Почему-то не хочется поворачивать назад, и байк продолжает движение — по широкой авеню, через маленький скверик, до перекрёстка, где интуитивно хочется повернуть наискосок, чтобы проехать чуть дальше и оказаться в спасительной прохладе переулка, в котором даже в самый знойный день не бывает жарко. Но там запрещен проезд любого транспорта, а потому я, не доезжая до переулка, делаю разворот. На перекрёстке горит красный, мы стоим несколько секунд, от нечего делать рассматриваю людей, что спешат перейти по пешеходкам. В нашу сторону движется миниатюрная девушка со светлыми льняными волосами, и кажется мне, что она направляется прямо в мою сторону, прямо по дороге, а не в сторону тротуара. Сердце начинает стучать так сильно, что начинает кружиться голова. Словно чувствуя моё состояние, Эндра прижимается ко мне сильнее и кладет руки на грудь. Начинаю дышать так часто, что, кажется, ещё немного — и лёгкие попросту разорвутся от такого количества кислорода, который они не в состоянии переработать за столь короткий срок. Девушка продолжает идти, она уже достигла тротуара, красный цвет светофора сменяется на зелёный, и я плавно трогаюсь с места, продолжая следить за ней боковым зрением. Сердце колотится, норовя выпрыгнуть, голова уже трещит, и я теряю сознание. Последнее, что вижу — это быстро приближающийся к моему лицу тёмный асфальт. Байк с грохотом падает на перекрёстке, я ударяюсь головой, но не теряю сознание. Гудки автомобилей, чей-то крик… Почти около нас сталкиваются две машины, жутко болит левая сторона тела, слышится голос Эндры. Но мне кажется, что это не я лежу на асфальте, придавленный собственным мотоциклом. Я словно наблюдаю эту картину, стоя рядом. Я вижу себя, вижу Эндру, которой удалось выкарабкаться из-под байка, вижу собравшуюся толпу людей, две столкнувшиеся машины… Я умер? Почему я стою и вижу, как лежу на перекрёстке? Чей-то женский голос вызывает скорую. Донельзя знакомый женский голос, который заставляет меня повернуться и посмотреть на его обладательницу. Почему-то я уверен, что знаю, кто это. Это та самая девушка, которая переходила дорогу. Гул толпы, вопли Эндры, что-то кричащей лежащему без движения мне, крики выясняющих отношения людей, столкнувшихся машинами — всё приглушается, становится едва слышным, почти неуловимым, когда мы с ней встречаемся взглядами. Она смотрит на меня своими серыми, и кажется мне, что сердце падает куда-то вниз и вбок. И все становится иначе. Я узнал то, чего не знал всё это время. Одной загадкой стало меньше. Алекс. Теперь я знаю, кто ты. Алекс — это я.9. Авария в мозгу
10 июня 2017 г. в 11:50
Эндра протягивает мне небольшой стеклянный пузырёк коричневого цвета, внутри которого тихонько позвякивают небольшие круглые таблетки. Реколл. Эту дрянь мне будет нужно принимать до тех пор, пока не вернётся память. Вот уже месяц принимаю их, однако так и не смог ничего вспомнить. Я словно топчусь на месте в поисках ответа, но не могу понять, какой же вопрос следует задать. Плыть по течению — участь слабаков, но мне хочется быть сильнее. Хочется прожить свою жизнь без дыры в памяти. Хочется чувствовать себя мужчиной, а не подростком, случайно оказавшимся во взрослом теле. Как-то незаметно для меня Эндра переехала ко мне, и вот уже пару недель мы живём вместе. Почему бы и нет? Мне пора взрослить себя, двигаться вперёд. По совету Эндры я снова сел за руль. Кое-какие навыки вождения у меня остались, Эндра приписывает это действию Реколла. Как по мне, Эндра слишком сильно надеется на эти таблетки. Тот самый Калеб, который писал мне сообщения и который, как выяснилось, несколько раз подвозил нас с Эндрой, добровольно вызвался помочь мне вспомнить всё, что я когда-то умел, и теперь мы целыми днями пропадаем в гаражах или на пустырях за городом, где можно спокойно оттачивать навыки вождения. И я снова не жалею о выборе, сделанном мною тогда, в той жизни, которая стёрлась из моей памяти бесследно. Скорость, драйв, адреналин в крови — это приятно возбуждает, придаёт сил, бодрит и помогает избавиться от постоянной хандры. Эндра довольна — ещё бы, ведь каждый раз после того, как я час-другой проведу за рулём, у нас бывает жаркий секс. Думаю, она по-прежнему любит меня.
Наверное, это хорошо.
Хорошо?
Счастливые и умиротворённые, мы засыпаем под утро в объятьях друг друга, и постепенно мне начинает казаться, что вот оно — счастье, то самое, которое мы потеряли после той ужасной аварии. Странные сны и видения перестают тревожить моё сознание; в зеркалах я больше не вижу чужих отражений. Кажется, я снова становлюсь собой — не помнящий часть своей прожитой жизни, не помнящий своей пары, не помнящий никаких важных вещей, но это всё-таки я. Эндра постоянно рядом, она следит, принял ли я лекарства, поел ли вовремя, был ли на приёме в клинике, что я делаю, куда хожу, что читаю… Ей до всего есть дело, порой кажется, что Эндра взяла мою жизнь под свой тотальный контроль, но отчего-то это не напрягает. Наоборот, с одной стороны, мне всё равно, ведь скрывать от неё мне совершенно нечего, с другой — забавно наблюдать, как Эндра со всей присущей ей скрупулёзностью записывает в толстую тетрадь каждый мой шаг, чтобы потом доложить о нём моему лечащему врачу. Благодаря этому я постепенно перестал вести свои дневники, причём сразу оба: странные видения почти не напоминали о себе, ничто не омрачало размеренное существование, и посему надобность вести второй дневник, который я тщательно скрывал ото всех, со временем свелась на нет. Эндра по-прежнему не знает о нём, и не уверен, что вообще когда-нибудь покажу ей его. Она настолько сильно волнуется за меня, так искренне заботится, что мне попросту не хочется расстраивать её. Эндра не заслужила этого, ей достаточно того, что я её так и не смог вспомнить. Это довольно тяжело — жить с человеком, который не знает тебя, не помнит, не любит… Конечно, я пытаюсь взрастить в себе какие-то чувства к Эндре, но получается пока как-то тухловато. Она очень деликатная и понимающая девушка, которая не станет закатывать истерик и сцен ревности, за что я ей бесконечно благодарен. Мама тоже рада, что Эндра теперь со мной. Очевидно, она считает, что таблетки начали действовать, и я начал вспоминать свою половинку.
Но как бы ни так.
Я просто начинаю жизнь с чистого листа. Пишу свою историю заново, придумав себе отрывок жизни, чтобы хоть как-то заполнить кусок из пропавших четырёх лет. Позавчера мы с Эндрой ходили гулять в парк. Незнакомая женщина-цветочница дружески помахала мне рукой, я помахал ей в ответ. Наверное, она тоже из моей забытой жизни. Мы гуляли по парку и сидели на скамейке в тени раскидистого могучего дуба, ели гамбургеры с горчицей, слушали музыку бродячих артистов и возвратились домой уставшие и счастливые. А сегодня Эндра привела меня в гаражи, открыла один из них и сдёрнула начавший покрываться пылью чехол с мотоцикла. Моего мотоцикла. Мотоцикла, на котором, по словам Эндры, мы с ней катались ровно за день до той страшной аварии, разделившей нас и безвозвратно — уверен в этом — забравшей четыре года нашей жизни.