B R O K E N

      Я больше не доверяю Эндре. Я больше не доверяю никому. Всё это кажется слишком странным. За несколько месяцев усиленного лечения я не вспомнил ровным счётом ничего. Проблески чужих воспоминаний изредка пытаются пробиться сквозь толстую стену блокировки, но получается это крайне плохо. Я больше не знаю, кто я, я чувствую себя потерянным, развеянным по миру, разобранным паззлом, детали которого давно потерялись, и уже нет никакой возможности собрать их воедино. Доктор Чейз исправно выписывает мне Реколл, и я исправно смываю их в унитаз, выбрасываю в окно, закапываю в горшки с цветами — словом, делаю всё для того, чтобы не принимать их. Я должен разобраться во всем этом, должен разобраться в себе, должен узнать про своё второе Я. Всё чаще теперь меня посещают видения другой жизни, всё чаще кажется мне, что я живу другой жизнью параллельно этой, своей. Я вернулся на работу, устроился в таксопарк, и теперь целыми днями провожу за рулём. Эндра сердится, хочет проводить со мной как можно больше времени, но мне не хочется быть с ней рядом. Я не испытываю никаких чувств, я не доверяю ей. Меня часто посещают мысли о том, что Эндра знает гораздо больше, чем делает вид.       Иногда я вижу в зеркале другое лицо, но оно более родное для меня, нежели собственное отражение. Я не Джастин, я Алекс, и теперь, после той встречи с незнакомой девушкой, я твердо уверен в этом. Возвращаясь домой после рабочего дня, мысленно рисую себе дверь с завитушками, сердечко, нарисованное на кнопке лифта, тихую Липовую аллею и круассаны с ванилью. Я был в том районе, снова поднимался на нужный этаж и водил пальцами по завитушкам на двери, оставлял под дверью круассаны, но так и не решился позвонить. Что-то мешает сделать это, переступить через себя, через свой страх. Возможно, я найду все ответы за этой дверью, вот только… Нужен ли я там? Будут ли мне рады? Да и что я скажу? Кто я? Как очутился здесь? Почему? Что ответить? Я пришёл сюда, потому что меня преследует призрак светловолосой девушки?       Навряд ли любой здравомыслящий человек воспримет такие слова адекватно. В лучшем случае меня выставят за дверь, в худшем — вызовут полицию.       Эндра смотрит в окно и рассказывает о какой-то чрезвычайно важной новости, услышанной сегодня по телевизору, а я доедаю свой авокадо, сидя на кухне, и думаю о том, что хотел бы видеть на её месте ту, другую, у которой серые глаза и ямочки на щёчках. Эндра очень добрая и отзывчивая, она заботится обо мне и хочет сделать как можно лучше, и я искренне признателен ей за это, но я не люблю её и не хочу делать больно. Она хорошая девушка, но ей лучше быть рядом с другим, а не со мной. Я больше не хочу её. По ночам, когда она думает, что я уже сплю, Эндра тихонько плачет в подушку, но всё равно не уходит от меня. Я не знаю, почему она такая самоотверженная. Эндра не знает, а я знаю, я уверен в том, что уже никогда не вспомню её, и уже никогда ничего не будет так, как прежде. Мы больше не будем любить друг друга и просыпаться в объятьях любви. Мы больше не будем целоваться так, как раньше. Уже ничего не будет так, как раньше.       По ночам мне снятся странные сны — запутанные, пугающие. Я не могу разобраться в них, не могу понять, какое же послание зашифровано в видениях, которые посылает по ночам мой мозг. Видимо, что-то или кто-то пытается прорваться ко мне сквозь невидимый барьер, и я вынужден мучиться в поисках разгадки. Это разъедает изнутри противной ржавчиной, грызёт душу по краям, стремясь пробраться к самому центру, а я даже не знаю, хорошо это, или плохо. Быть может, лишь полностью разрушившись, я смогу восстать из пепла, как знать? В этой жизни всегда приходится чем-то жертвовать, но могу ли я быть уверен в том, что двигаюсь в верном направлении? — Джей, сможешь забрать клиента? — устало спрашивает в рацию диспетчер и называет адрес. Я оказываюсь ближе всех к городскому кладбищу, и потому еду на вызов, весело насвистывая какой-то незатейливый мотив песенки, которую совсем недавно крутили по радио. Сейчас уже вечер, но ещё не до конца стемнело — в этом и есть все прелести летних ночей — позднее наступление ночи, тёплые деньки, дающие возможность погулять на свежем воздухе подольше. Лето — время отдыха и развлечений, время начать новую, более светлую и лёгкую жизнь, сбросив балласт, лежащий на плечах. Я люблю лето за каждый его неповторимый день, за каждую тёплую ночь, за яркие закаты и нежные рассветы, за дружеские посиделки до утра и поздние гулянки.       Ничего не предвещает беды, но сердце по непонятной причине начинает неприятно сжиматься. Такое бывает иногда, и я почти привык. Возможно, оно пытается дать мне какой-то знак, но я ещё не понял, как разгадывать эти загадки. Может быть, на кладбище похоронен тот, кому оно принадлежит? Возможно ли такое? Мама говорила, что я всегда был рационален, теперь же готов поверить во что угодно, лишь бы найти ответы. Клиентка — невысокая светловолосая девушка — стоит в условленном месте, ожидая своё такси. Подъезжаю, она тут же садится, пристёгивается и повторяет адрес, по которому мне нужно доставить её. Она спокойна, даже невозмутимая, в то время как я просто смотрю на неё в упор, не в силах отвести взгляд, а сердце буквально проламывает грудную клетку, стремясь выскочить наружу, прямо на её колени. — Поехали, пожалуйста, — повторяет она и смотрит на меня своими серыми глазами. Это та самая девушка, которая была на том перекрёстке. Это она живёт в той квартире с завитушками на двери. Это она любит круассаны. Это она снится мне среди ночи. Это её голос преследует меня в тишине. Это её любил хозяин моего сердца. Я киваю, но не могу пошевелить даже пальцем. Впервые в этой новой жизни я ощущаю желание. Я хочу девушку, которая сидит сейчас рядом на пассажирском сидении. Она очаровательна. Она прекрасна. Она именно такая, о какой я мечтал всю свою жизнь. Она маленькая, светловолосая и полноватая, у неё маленькие ручки и пухловатые губки.       Мы выезжаем, и я стараюсь держать себя в руках, чтобы не потерять самообладание. Теперь я знаю, что такое настоящее желание. Впервые за долгое время я ощущаю себя полноценным мужчиной, а не семнадцатилетним подростком, стесняющимся собственного тела. Впервые в жизни мне хочется заняться сексом по-настоящему. Незнакомая девушка сидит спокойно, она расслаблена и даже не подозревает о том, что сейчас творится со мной. Она смотрит на дорогу, а я пытаюсь вспомнить её имя. Напрягаю память, хмурюсь, силясь найти хоть какую-то зацепку, но ничего не выходит.       Что, если это правда? Что, если она действительно является соулмейтом того, кому принадлежало до пересадки моё сердце, и теперь оно, узнав свою половинку, пытается сказать мне об этом, так гулко стуча о ребра? Я её почти узнал, не хватает лишь имени. Но что сказать ей? Как начать разговор? Как она отнесётся к тому, что я расскажу ей правду? Захочет ли общаться со мной? Минуты превращаются в километры на счётчике таксиста, а я так и не придумал ничего. Нерешительный мудак. Она назвала тот самый адрес, где я уже бывал несколько раз, это она живёт за заветной дверью… — Девушка, простите, а у вас есть… Я замираю на полуслове, глядя на неё. Покрасневшие явно не от летней жары щёки, блеск в глазах, влажные губы, которые она осторожно облизывает — я знаю её слишком хорошо для того, чтобы определить её состояние. Она хочет того же, что и я. Она тоже чувствует это. Связь. — Вы что-то сказали? — она тоже поворачивает голову в мою сторону и тут же отводит взгляд, а я замечаю, как она мнёт подол своей юбки. Чёрт, нет, прекрати, что же ты творишь со мной? Что же ты творишь с нами обоими? — Да, — мой голос уже охрип от желания, а в горле пересохло, — можно узнать, как вас зовут? Не подумайте ничего такого, это просто вопрос. Это не просто вопрос. Я хочу знать, как зовут ту, с которой буду заниматься любовью в своих мыслях. — Сабрина, — тотчас отвечает она. Сердце предательски молчит. Неужели это не она? Если бы сердце отозвалось, я бы сразу понял, что да, вот она, та самая, моя единственная. Но это не она. Это просто влечение. Возможно, это просто мой новый соулмейт, а я уже настроил планов о том, что смогу узнать гораздо больше о том, кому принадлежало до меня это сердце. Однако кое-что уже произошло — мы оба чувствуем влечение. Осталось только найти фразу, ту самую, которая расставит всё по своим местам и даст послание ответы. В молчании мы подъезжаем к нужному подъезду. Она рассчитывается наличными и уходит, но я просто не могу, я не должен отпустить её вот так просто. — Подожди! — выскакивая следом, окликаю её, на ходу придумывая, что сказать, но, как назло, в голову лезут идиотские мысли. Она часто дышит, поджимая и снова отпуская губы, смотрит на меня, стараясь не выдать своего состояния, а я, подойдя поближе, выдаю идиотскую фразу: — Ты любишь авокадо? Сабрина открывает рот от удивления, смотрит на меня глазами, полными недоумения, и говорит лишь одно слово, которое тотчас ставит всю мою жизнь с ног на голову: — Алекс??? Утвердительно киваю, подхожу вплотную, беру её за зад, легко приподнимаю, заставив обхватить меня ногами, и прижимаю спиной к холодной стене подъезда. Я целую её податливые губы впервые в жизни, но кажется мне, что я делал это бесчисленное множество раз. Знаю, что она сейчас полезет мне под футболку, и через долю секунды маленькие женские руки уже гладят по спине, проводя ладонями вверх и вниз. Она любит целоваться с языком — и тут же влажный язык оказывается в моём рту — так чертовски приятно, что я начинаю улыбаться. Она любит, когда я целую её в шею — и она тотчас выгибается мне навстречу, прижимаясь всем телом от удовольствия, запрокидывая голову, чтобы помочь мне ласкать её. Я упираюсь в неё своей плотью, ей неудобно, знаю, но я теперь другой, и ей придётся принять это, другое тело. — Я знала… знала, что ты не бросишь, — едва слышно шепчет она, торопливо целуя, — я знала, что ты вернёшься… всегда знала… — Я же обещал, — шепчу в ответ, шаря по её карманам в поиске ключей. Продолжая держать её на руках, вхожу сначала в полутёмный подъезд, а затем и в лифт, почти не глядя жму на обведённый сердечком нужный этаж и снова продолжаю целовать её. Теперь всё встало по своим местам. Кусочки паззла сложились в единое целое — картинку моей жизни. Линн. Это моя Линн. Когда-то я сам придумал ей имя Сабрина, чтобы она могла представляться им, избавляясь от всяких левых ухажёров. Вот почему моё сердце не откликнулось на него. Оно откликнулось лишь на моё настоящее имя. Если бы Линн сразу представилась своим именем, я узнал бы её гораздо раньше. Открывая дверь и практически вваливаясь в прихожую, целую свою маленькую любимую Линн и думаю о том, что этой ночью Эндре придётся ночевать одной в постели.

***

Доктор Чейз оказался свободен, и мы почти сразу же смогли приступить к сеансу ремембертерапии. Под действием сыворотки меня постоянно клонит в сон, но доктор уверяет, что это совершенно нормально, и я могу сейчас вздремнуть. Сон поможет расслабиться, и, возможно, на этот раз удастся хоть немного пролить свет на забытые мною фрагменты памяти. По приезде в больницу я ничего не сказал своему лечащему врачу о случившемся, да он и сам не интересовался. Однако мысли о той девушке продолжали тревожить меня даже сейчас, в состоянии относительного покоя мыслительных процессов. Мне известно, что все мои воспоминания высвечиваются на небольшом экране в виде разноцветных пятен — больших и маленьких, ярких и не очень — в зависимости от того, настолько сильное впечатление они оставили в памяти. Все эти пятна поддаются расшифровке, и доктор с поразительной точностью говорит мне, что вспомнил я, или что ему самому удалось увидеть в моём мозгу. Неприятный, пронзительный писк одного из приборов вырывает меня из раздумий, а доктор Чейз уже спешит ко мне, чтобы снять датчики, облепившие мою голову и виски. — Всё в порядке? — спрашиваю я, глядя на то, как суетится мужчина и как подрагивают его руки, выполняющие какие-то действия, но он лишь неопределённо кивает и вновь возвращается к экрану, оставляя меня на кушетке. Приподнявшись, трясу головой и сажусь прямо, свесив руки на коленях. — Иди-ка сюда, — спустя долгие десять минут обращается ко мне врач, и я послушно подхожу к нему, с любопытством заглядывая через широкое мужское плечо. — Смотри, — он тычет пальцем в монитор, показывая на цветные пятна, — вот здесь ты видел, как гулял маленьким в парке с мамой. А тут, — палец указывает на ярко-голубое пятно, — совсем недавние мысли, причём очень личного характера. Ты понимаешь, о чём я? — А вот тут, — Чейз переводит своё внимание на достаточно маленькое, почти незаметное пятнышко розоватого цвета, — тут, Джастин, всё то, что ты скрываешь от меня. То, что скрывает твой мозг. Посмотри, все твои воспоминания окрашены в разные цвета, но с одним оттенком. У тебя даже красный и чёрный с фиолетовым налётом. А тут, — доктор опять тычет на белое пятнышко, — не твой цвет. — И что это значит? — заинтересованно спрашиваю я, несколько осмелев. — А то, мой дорогой дружок, что это не твои воспоминания. Их очень мало, но они достаточно глубокие и сильные — в отличие от твоих собственных. — Чейз поворачивается и задаёт самый страшный для меня вопрос, — а теперь скажи мне, что именно ты видишь и как давно это началось?