Стальная рука Матери

      Фуриоса ужасно соскучилась по рассвету в Пустоши, по мерно урчавшим под капотом моторам, по стелющимся под колёса остаткам асфальта. В окно задувал пока ещё свежий ветер: солнце не успело раскалить песок. За спиной дружно храпели близнецы механики - Император прихватила их на тот случай, если Военгрегат, ещё не вполне доведённая до ума, закапризничает на полпути. Пацаны на цистерне заржали. Пришлось высунуться в окно и рявкнуть, чтобы не трепались и не отлынивали от обязанностей.       Тишь да гладь. Она была бы абсолютно счастлива сейчас, если бы не похеренная ночь и не конечная цель рейда. Из-за первого она никак не могла сосредоточиться на дороге, то и дело проваливаясь в воспоминания о вчерашнем вечере. Что же касается второго…       Свинцовая Ферма – завораживающее место. После однообразия Пустошей вид гигантской ямы, окружённой высокими стенами, перехватывал бы дыхание, если бы это самое дыхание не спирало ещё на подходе. В Газтауне тоже несло, но там был привычный и даже приятный аромат бензака и гари, а здесь – едкая вонь человеческих отходов из отстойников на дальнем краю карьера. Когда Тост добровольно вызвалась переехать на Ферму, Фуриоса, предпочитающая не задерживаться в вотчине Оружейника ни одной лишней минуты, прониклась глубоким уважением к маленькой женщине.       Военгрегат гордо взревела, оповещая о своем прибытии стражей на стенах. На надвратной башне сверкнули линзы бинокля, раздался ответный вой сирен, и створки ворот залязгали, раскрываясь. Сквозь возникшую щель скользнул луч восходящего солнца, следом протиснулся знакомый боец, запрыгнул на подножку и спросил – чисто для проформы:       – Проводника дать?       Император покачала головой. Проводники на Ферме были нужны тем, кто не знал дорогу – в здешнем лабиринте можно было легко свернуть не туда и в итоге обнаружить, что находишься на полпути ко дну карьера, – а ещё неопытным водителям. Фуриосе же нравилось самой вести махину по узкой каменистой тропе, когда справа вздымается насыпь с грохочущими по ней локомотивами, а слева полотно обрывается в перевёрнутый конус копей, на дне которого копошатся похожие на муравьёв рудокопы и уныло ржавеют два монстра, по сравнению с которыми даже её девочка кажется маленькой и хрупкой. Нравилось проползать под лениво вращающимися стрелами шагающих экскаваторов, выглядящих так, словно они вот-вот опрокинутся в бездну, словно к месту их приковывает лишь толстый кабель фидера*. Нравился гул проводов, перекликающийся с песней фуры.       Возле корпуса с разваливающейся трубой Фуриоса заглушила двигатель и вылезла из кабины. Там уже ждали. Прислонившаяся к стене женщина с седыми косами курила какую-то дрянь. У её ног примостился здоровенный мужик, с обожанием глядящий на стоявшую поодаль Тост. Та изо всех сил пыталась выглядеть повнушительней: широко расставила ноги, покачиваясь с пятки на носок, уперлась кулаками в бока и нервно грызла неизменную зубочистку.       От прежнего облика Тост остались только эта самая зубочистка да футболка. Короткие белые шорты сменились другими, из той же грубой ткани, что шла на штаны бойцов. На пояс была прицеплена внушительная связка ключей. Девушка где-то раздобыла потертую армейскую рубашку с погонами и воротником-стойкой, что заставило Фуриосу нахмуриться: кольнуло воспоминание о страсти прежних правителей к подобным символам прежних времен и к побрякушкам, не имеющим сейчас ни смысла, ни пользы. Впрочем, орденов Тост пока что на себя не навесила – зато выбрила виски, из-за чего шрам на скуле, рассечённой последним ударом Джо, нарочито бросался в глаза.       При виде Фуриосы Тост дёрнулась – происшествие, похоже, выбило из колеи обычно невозмутимую девушку, – но всё же дождалась, чтобы Император сама подошла к ней. Обменявшись с молодой Оружейницей рукопожатием, Фуриоса кивком поприветствовала седокосую Магду – та в ответ молча подняла ладонь и тут же скрылась в здании, – а потом покосилась на детину, вставшего по стойке «смирно».       – Это ещё кто?       – Телохранитель, – ответила Тост, перекинула зубочистку в другой угол рта и бросила через плечо. – Кардан! Покажи цитадельским ребятам казармы.       Здоровяк поколебался, не желая оставлять Оружейницу наедине с Фуриосой, но когда Тост недовольно цыкнула зубом, всё же двинулся к гарпунщикам. Те уже ссыпались с прицепа на землю, словно камушки с откоса, и ждали только команды своего начальника. Фуриоса махнула рукой – мол, свободны.       Дождавшись, когда галдящая орава уйдет подальше, Фуриоса вновь повернулась к Тост и вопросительно подняла бровь.       – Как мы уже сообщили, была диверсия, – ответила девушка на неозвученный вопрос. – Ответственный за просушку пороха вдруг взял и поджёг полуфабрикат. К счастью, защита сработала вовремя. Пробило бак с питьевой водой, которая протекла вниз и залила огонь.       По крайней мере, стало понятно, зачем хранить воду над складами.       – Зачем там чистая вода? На дне карьера лужи стоят.       – Я тоже так думала, пока сама туда не спустилась. Из самосвалов бензак протёк. Шахтёры из-за каждой искры панику разводят.       – Что с поджигателем?       – Поймали, но пока что не стали казнить. Решили дождаться тебя.       – Могли не ждать.       – Я подумала, что тебе будет интересно поболтать с этим красавчиком.       – Если он будет в настроении – поболтаю, – пожала плечами Фуриоса и двинулась обратно к Военгрегат. Диверсанты диверсантами, а цистерна сама себя не разгрузит. – Бак заварили?       – Заварили, – ответила Тост, залезла на пассажирское место и закинула ноги в тяжёлых ботинках на приборную панель. – А настроение мы обеспечим.       – Сама его допрашивала? – поинтересовалась Фуриоса, защёлкав глушилкой. Затем, недовольно фыркнув, шлёпнула ладонью по ляжке Тост и смахнула насыпавшийся с подошв песок, когда та, неохотно подчинившись, убрала ноги.       – Угу. Попыталась. Ревёт, хрипит, но не удалось выжать из него ни слова.       Военгрегат утробно заворчала и с кряхтеньем стала разворачиваться, стараясь поаккуратнее заехать кормой в узкий проем. Тост сползла пониже, чтобы не загораживать Фуриосе обзор.       – Кардан говорит, что у этого гаврика с полдюжины дней назад зазноба пропала. А ещё его приятеля давно не видать. Сразу внимания не обратили – решили, что оба просто сбежали. Сериал, чтоб их… Только сегодня узнали.       – Шантаж, – буркнула Фуриоса, глядя в зеркало заднего вида.       – Скорее всего. И подозреваю, у них есть сообщники из охранников. Просто так с Фермы не выбраться.       – Кто-то соскучился по порядкам Калашникова?       – Я этим… скучающим… – Тост снова сдвинула зубочистку, – ещё устрою «пытки и веселье». Дождутся у меня.       – Не перестарайся с закручиванием гаек. Резьбу сорвёшь.       – В смысле?       – Бунт на Ферме ударит и по нам.       – А, ты про это… У меня нет той харизмы, что у Кейпабл, но в случае чего те же шахтёры за меня будут. Им не до прежнего «веселья» – было бы что жрать. Оххх… Повезло тебе, не надо с этими бугаями разбираться.       Фуриоса скривилась. Она предпочла бы разбираться с прямолинейными бойцами, которых проще уговорить, убедить в своей правоте, чем надменных Матерей.       Махина тем временем остановилась у мостков, с которых на цистерну перебрались две женщины, тащившие небольшой водяной насос и катушку кабеля. Вскоре насос брякнул в утробе Военгрегат и загудел, перекачивая драгоценную влагу в залатанный бак.       – Твоя работа здесь закончена, теперь можно было заняться допросом, – заявила Тост. – Магда проследит за фурой.       Поколебавшись, Фуриоса на всякий случай отцепила руль и последовала вслед за Тост в другой корпус. Там по винтовой лестнице они поднялись в небольшую комнату, заставленную стальными шкафами, в одном из которых Тост нашла переносную керосинку, а затем женщины прошли по длинному тёмному коридору к другой лестнице – крутой, с бетонными разрушающимися ступенями. Осторожно нащупывая их ногой в слабом мерцающем свете лампы, Фуриоса сказала:       – Зря ты говоришь, что мне повезло.       – Ты про бойцов? Так ведь те цитадельские, что выжили, ради тебя любому глотку порвут.       – Твои ребята не так лояльны, как мои. Это да. Но ты же видела конвой Военгрегат?       – Видела.       – Мальчишки. Никаких тормозов, в жилах одна нитра бежит. Командовать ими – все равно что ехать на перегревшемся гантраке без руля. И это лучшие, что у меня есть. А у тебя много опытных бойцов из тех, кому уже поздно погибать эпично. Они будут цепляться за жизнь и за блага, которые дает им союз с тобой. И с Цитаделью – опять же через тебя. Пользуйся этим.       – Я пользуюсь. Иногда получается. Но порой хочется взять ключ побольше и стукнуть им по голове кого-нибудь из тех, кто вставляет мне палки в колеса…       Фуриоса зло засмеялась.       – Терпи и привыкай.       Тост, фыркнув, загремела ключами. Обитая жестью дверь со скрежетом открылась, и свет керосинки озарил тесную камеру, на полу которой сидел человек. Он даже не пошевелился, когда женщины зашли внутрь – только сощурил привыкшие к темноте глаза.       – Я смотрю, ты очень… энергично его допрашивала, – задумчиво протянула Фуриоса, осматривая покрытого синяками и ссадинами заключенного.       Услышав её голос, он прошептал:       – Богоубийца…       – Смотри-ка, – насмешливо прокомментировала Тост, – стоило тебе появиться здесь, и у него сразу развязался язык.       – Ещё б что полезное сказал… – проворчала Император и присела на корточки, нависнув над пленником. Тот вжался в стену и отвернулся, словно давая понять, что больше ни слова не произнесёт.       – Осторожнее, он агрессивный, – предупредила девушка. – Может напасть.       – Рискнёт – и я раскрашу его рожу яркими цветами. Он меня знает.       Фуриоса позволила надолго повиснуть тишине, и заговорила, только когда пленник начал нервно ёрзать.       – Это было очень глупо – лишить воды тех, кто бился плечом к плечу с тобой. И тех, за чей счёт ты жил. И ради чего?       – Тебе не понять, Мешок Гвоздей, - захрипел человек. Он боялся её и хотел скрыть это за бравадой. Получалось плохо.       Тост замахнулась, чтобы ударить его, но Фуриоса, подняв ладонь, остановила её.       – Ты пытался больнее уколоть меня, сказав так? Мешок Гвоздей. Лом-в-Хребте. Жестяное Ведро, – нараспев произнесла она, перекатывая слова по языку, пробуя их на вкус. – Как ещё вы меня называли? Смешные…       Пленник ничего не ответил на это, и тогда Фуриоса совершенно другим тоном, без тени насмешки, проговорила:       – Она уже мертва. Твоя женщина.       Мужчина вздрогнул и бросил на Императора взгляд, полный ненависти.       – Ты убила её?       – Нет, – она покачала головой. – Я и пальцем её не коснулась. Её убил ты, когда согласился сделать то, что от тебя требовали.       – Ты лжёшь, – ненависть дополнилась смесью недоверия и отчаяния.       Фуриоса пожала плечами.       – Ты лжёшь, – повторил человек срывающимся голосом. – Он обещал отпустить её.       Шантаж подтвердился.       Тост беспокойно переступила с ноги на ногу, закачав зажатой в руке керосинкой, и поддержала игру старшей подруги:       – Кому надо таскать заложника по всей Пустоши? Поджог – всё, что нужно было от тебя. А она слишком много знала.       – Прекрати! – взвизгнул он, с силой прижал ладони к ушам и стал раскачиваться вперёд-назад, каждый раз ударяясь затылком.       Фуриоса поднялась, упёрлась левой рукой в стену над головой мужчины, а правой вцепилась в его запястье и потянула вверх. Пленник поначалу сопротивлялся, но, сдавшись, безвольно повис на прижатой к стене ладони. Император тихо, с плохо скрываемой страстью проговорила:       – Ты ненавидишь не тех людей. Не Тост похитила твою женщину. Не я сломала твою жизнь. Но я могу дать тебе шанс отомстить.       Ей было знакомо это чувство отчаяния, когда судьба разом отбирает все, ради чего живёшь. Когда остается только сдаться и медленно опускаться на дно, теряя осколки личности, пока кто-то более сильный не прекратит это бессмысленное бытие, больше не видя в тебе собственной выгоды. Или…       Или найти в себе, во тьме безысходности искру злости на того, кто уничтожил тебя, и раздуть из неё яростное пламя, дающее силу, но иссушающее душу. И когда в нем сгорает твоё сердце, остаётся лишь пепел. Вот только из пепла мёртвых куда быстрее прорастают семена новой жизни, давая сильные ростки. Нужно просто позволить себе это.       Это пламя ещё тлело в груди Фуриосы; оно отражалось и в глазах юной Оружейницы. Две женщины, отравленные болью, ныне создавали подобие себя.       Пленник зашевелил губами, вновь и вновь повторяя за Фуриосой слово-молитву, слово-заклятие. Отомстить. Глаза его разгорались всё ярче.       – Ты искупишь предательство, отдав свою жизнь, – сказала Тост, уловив ценность момента. – Это должно стать уроком для всех остальных. Но я могу сделать так, чтобы твоя смерть была быстрой, безболезненной и достойной. Надо только рассказать нам всё, что знаешь.       – И тогда я смогу пойти по следу того, кто виноват во всех твоих бедах, – подхватила Фуриоса.       – Но если ты откажешься нам помочь, то твой позор будут помнить многие поколения по всей Пустоши. А сам ты сгниёшь в этом подвале.       Мужчина переводил взгляд с Императора на Оружейницу и обратно, жадно внимая их словам. Наконец, Фуриоса уронила два слова, сталью прозвеневшие об каменные стены темницы:       – Тебе решать.       И он заговорил.