Золотой рассвет. Часть 2. Последний Союз

Одиноко и сумрачно в доме пустом, Дни летят, а за днями недели, И тревожным багрянцем осыпался клен Под тоскливую песню свирели. И как будто идет все своим чередом, И над сердцем беда не маячит, Она ждет новостей, она помнит о том, Что жена самурая не плачет! Чароит «Жена самурая» Фириэль проводила долгие дни и ночи в безопасном Имладрисе, тоскуя по любимому мужу и старшим сыновьям. Исилдур ушел на войну не так давно, а ей казалось, что минула уже целая вечность. Вернее, вечностью для нее были даже сутки без него. Скорее бы он вернулся, скорее бы она смогла снова его увидеть, обнять, убедиться, что с ним все хорошо! Время от времени в Имладрис приезжали вестники из Мордора от предводителей Союза — уставшие, запыленные, измотанные дальней дорогой. Они привозили оставшимся в долине женщинам новости о том, что творится на войне и письма от их мужей, сыновей, отцов и братьев. Часто после этого над Раздолом долго не умолкал чей-нибудь жалобный горестный плач: это означало, что очередная эльфийка осталась вдовой или лишилась родича и сердце кого-нибудь из воинов Гил-Галада нашла шальная стрела, долетевшая до союзников из осажденной вражеской крепости. Всякий раз, завидев вестника, Фириэль холодела от страха: что, если в этот раз он привез ей не письмо, а новость о гибели ее дорогого Исилдура или кого-то из детей? С такими же чувствами она выбежала из дома навстречу вестнику этим ранним осенним утром. Дрожащими руками она распечатала письмо. Нет. Все обошлось. Пока обошлось. Шел уже второй год осады, и в этот раз Исилдур написал жене почти то же, что и обычно — сдержанно и сухо осведомлялся о ее делах и здоровье, кратко сообщал о том, что в Мордоре все без изменений, а он сам, дети и отец с братом не ранены и с ними все благополучно. С одной стороны, Фириэль была безумно рада тому, что ее любимый муж жив и невредим, с другой — чувствовала легкую злость и досаду: ведь она ему не чужая, а он как будто не жене пишет, а у кого-нибудь из придворных осведомляется, все ли хорошо в хозяйстве и нет ли в чем недостатка! Хоть бы пару строк черкнул о том, что любит ее и сына, что скучает, что ждет не дождется встречи с ними… Прижимая к сердцу письмо, которое не так давно держали родные, дорогие ей руки, она бросилась в дом — скорее показать его Валандилу, рассказать сыну о том, как отважно сражаются с врагами его отец и братья, как делают все для того, чтобы у него было будущее, родина, семья… — Что, муж письмо прислал? — окликнула ее Линдориэ, сестра Линдира. — То-то ты такая радостная, прямо светишься вся! — Да, прислал! — звонко, как девочка, воскликнула разрумянившаяся от волнения и утреннего холода Фириэль. — Бегу вот сына порадовать — отец и братья живы-здоровы! В голосе эльфийки ей почудилась скрытая зависть, но Линдориэ, видя до сих пор безумно влюбленную в своего мужа Фириэль, совершенно не понимала, как на самом деле все обстоит в семье Исилдура. Ей тоже хотелось такой любви, ей казалось, что старший сын Элендила действительно пишет жене потому, что скучает по ней и жить без нее не может, а не по обязанности, но Линдориэ воистину пребывала в блаженном неведении. Фириэль часто вспоминала о том, как познакомилась со своим мужем, как полюбила его, как они сыграли свадьбу. С одной стороны, ее история напоминала настоящую сказку, с другой — не все складывалось так, как должно было. В тот день, когда она впервые встретила Исилдура, мерзавцы-морэдайн подстерегли ее на улице, и если бы не ее будущий муж, она наверняка не добралась бы до родительского дома живой. Всякий раз, вспоминая об этом, она невольно вздрагивала — ведь с ней могло случиться такое, что и помыслить страшно. Ее могли убить, продать в рабство, изувечить на всю жизнь, а то и надругаться, как над несчастной Исилвэн — Фириэль так и не отважилась рассказать своему супругу о том, кто на самом деле был виновником позора его троюродной сестры, потому что страшно за него боялась и понимала, что в гневе Исилдур может наломать дров. Ее родители, конечно, не были такими извергами, как Нолондил, и не стали бы не только убивать обесчещенную дочь, но даже и попрекать ее тем, что с ней случилось, но… как бы она жила после такого? Нет, жить, может быть, и жила бы — ей никогда не хотелось наложить на себя руки, как бы горько и больно ей ни было, но Исилдур бы уж тогда точно не взял ее в жены, наверняка и он бы не захотел, да и отец ему бы не позволил, кому нужна порченая невеста. И тут пришло чудесное спасение — ее муж всегда был храбрым, порой даже безрассудно храбрым, и он, рискуя собственной жизнью, защитил ее от морэдайн. Она влюбилась в Исилдура с первого взгляда, и ей думалось, что она никогда не видела таких красивых людей. Высокий, широкоплечий, статный, с удивительно прекрасными глазами даже не простого серого, а необычного серебряного оттенка, идеально правильными чертами лица он напоминал ей даже не нуменорца, а принца Нолдор из древних сказаний. Когда Элендил произнес при ней, что она годится в жены его старшему сыну, Фириэль поначалу не поверила и решила, что он просто неудачно пошутил, но потом, когда он и в самом деле пришел к ее родителям просить отдать ее за Исилдура, ей показалось, будто земля уходит у нее из-под ног — настолько она была счастлива. С тех пор она мечтала о своем будущем супруге днем и ночью, пока наконец им не пришло время вступить в брак. Однако безжалостная действительность вскоре заставила молодую женщину спуститься с небес на землю. Свадьба Исилдура, несмотря на его высокое происхождение, не была веселой и пышной и походила скорее на торжественный обед в кругу семьи — все боялись морэдайн и безумного Ар-Фаразона, которые не преминули бы испортить праздник ненавистным Верным. Ее справляли дома, пригласив на бракосочетание лишь самых близких родичей и друзей. Фириэль была в восторге, она вся прямо-таки светилась от счастья, пренебрегая всеми правилами приличия, но ее нареченный лишь сдержанно улыбался. Казалось, он совершенно не рад тому, что женится на такой прекрасной девушке. После свадебного застолья молодоженов проводили в спальню. Фириэль, в отличие от других невест, не плакала и не боялась первой брачной ночи — она по-прежнему сияла от радости, но ее теперь уже супруг смотрел на девушку, казалось, даже со скрытым раздражением. Он устал от всей этой праздничной суеты, ему хотелось спать, но он понимал, что утром отец потребует предъявить доказательства того, что брак должным образом состоялся, да и демонстрировать пренебрежение своей невестой ему не хотелось — потом еще люди решат, что с ним что-то не в порядке как с мужчиной. Поэтому он, изо всех сил стараясь изображать нежность и пылкость, снял со своей невесты нарядные праздничные одежды и сделал то, что должен делать молодожен в супружеской спальне. Утром Фириэль проснулась еще более счастливой: ведь этой ночью она стала женой человека, которого любит всем сердцем! Более того, она недоумевала, почему про супружеское ложе порой говорят что-то нехорошее, а все молодые девушки так боятся первой брачной ночи. Она сама, к своему удивлению, не только почти не почувствовала боли и неловкости, но и испытала пока что казавшееся ей очень странным наслаждение, а потом сама удивилась, увидев на белой простыне пятна крови. Может, это потому, что она действительно любит своего мужа и не мыслит себе жизни без него, а не увидела его впервые на собственной свадьбе? Исилдур же выглядел отнюдь не таким радостным, а скорее устало-равнодушным, и тогда в душу молодой женщины впервые закралась мысль о том, что она безразлична своему обожаемому супругу. Впоследствии она окончательно убедилась в этом — безусловно, ее муж был очень хорошим человеком, он не кричал на жену и не ссорился с ней по любому поводу, не поднимал на нее руку, не придирался к мелочам, не ходил к другим женщинам и заботился о детях, но в то же самое время неохотно делил с супругой ложе, мог надолго запереться в комнате один, не пуская к себе никого из родных, а порой и вообще держался холодно и равнодушно, словно Фириэль не его жена, с которой он прожил долгие годы, а всего лишь его случайная знакомая. Одно время она чувствовала жгучую ревность, когда ее муж общался с соседкой-мораданэт, но потом поняла, что и Нилуинзиль для него ничего не значит и тоже безразлична ему как женщина — к удивлению своей жены, Исилдур действительно воспринимал девушку как друга в юбке. Нилуинзиль была очень неплохим человеком, отнюдь не таким, как большинство морэдайн, и с сочувствием относилась к Верным — один раз она и ее отец, рискуя своей честью и репутацией, даже солгали Тайной Страже, чтобы спасти жизнь своим соседям. Однажды Фириэль, набравшись храбрости, все-таки спросила мужа, как он относится к Нилуинзиль, и тот, вопреки ее ожиданиям, отреагировал на это совершенно спокойно. — Она мой друг, — невозмутимо ответил он. — Фириэль, если ты боишься, что я тебе с ней изменяю, то я повторю тебе еще раз: ты — моя первая и единственная женщина. С Нилуинзиль у меня ничего нет и никогда не было. И не будет, потому что я ее не люблю. Вернее, люблю, но именно как друга, а не как женщину. Да и я ей триста лет не нужен, так что успокойся. У нас с тобой все хорошо. Фириэль никак не могла взять в толк, как Исилдур может так жить и не чувствовать ни капли любви в своем сердце к тем прекрасным женщинам, с которыми его сталкивала судьба — ведь его отец безумно любил его мать! — и лишь беспомощно вздыхала: ей достался в мужья тот, о ком она мечтала, а вот он к ней равнодушен. Ну что ж, тут ничего не поделаешь, нельзя внушить себе любовь к кому-то, если ее нет, это так же бесполезно, как пытаться поменять лето на зиму. Придется смириться с тем, что есть, в конце концов, она же замужем за любимым, а не за тем, кто безразличен ей самой, и не имеет никакого права осуждать своего мужа. В основном его поведение по отношению к жене и детям было безупречным, а то, что он не любит Фириэль, изменить нельзя, ведь сердцу не прикажешь. Фириэль старалась быть всегда приветливой и не перечить мужу, стремилась одеваться дома как можно лучше и наряднее, чтобы постоянно оставаться для него привлекательной как женщина, но понимала, что у нее нет никакой надежды на то, что Исилдур когда-нибудь ответит ей взаимностью. Конечно, ей повезло, ведь ее не искалечили и не убили морэдайн, она стала женой того, кого любит, у них есть дети, она живет в достатке, но… ей по-прежнему было тяжело и тоскливо, в особенности после того, как ее ненаглядный супруг после гибели Нуменора начал вести себя более чем странно. Ночные кошмары, страх темноты — порой он справлялся с этим, а иногда и сидел всю ночь с зажженным светильником, необъяснимые приступы ярости… Он пытался это скрывать, жена понимала, что ему нужна помощь, но боялась заговорить с мужем об этом, не решалась задавать вопросы — а вдруг станет еще хуже? Вдруг он разозлится на нее, а то и ударит? Валандил, младший сын Исилдура, сидел на полу в их с матерью комнате и увлеченно возился с игрушками; увидев на пороге Фириэль, он бросил игру и радостно кинулся к ней. Наверняка мама такая веселая, потому что отец снова ей написал, и сейчас она расскажет ему, как он сражается в Мордоре с Черным Властелином. — Какой ты у меня уже взрослый, Валандил, — улыбнулась она и поцеловала ребенка — Отец вернется, так тебя и не узнает, ты растешь не по дням, а по часам. Пойдем завтракать, а потом я тебе его новое письмо прочитаю. — Сколько он убил орков? — спросил мальчик. — Много тысяч? — Наверное, — ответила Фириэль, про себя думая, что маленький Валандил едва ли представляет себе, что такое даже одна тысяча. — Много-много! — А отец скоро вернется? — Скоро, милый. Надеюсь, что скоро, — женщина побледнела, надеясь, что ее сын этого не заметил. Великие Валар, там же война, Валандил даже не понимает, что это такое! Пусть Исилдур ее не любит, она и так проживет, главное — чтобы живым вернулся! Сколько ей еще придется ждать, пока она наконец увидит своего ненаглядного мужа, услышит его голос? Валандил, к счастью, действительно не заметил, что мать расстроена и переживает. — А скоро — это когда? — Ну, наверное, через несколько месяцев… — растерянно пробормотала Фириэль, в то мгновение даже не подозревая о том, что война продлится еще пять долгих лет. *** В отличие от своей бесстрашной матери, Келебриан осталась в Лориэне. Она тревожилась за своих родителей, но куда больше — за Элронда. Каждый день она занималась своими обычными делами или просто гуляла по лесу, однако все ее мысли были заняты возлюбленным, по которому дочь Келеборна сильно тосковала. Тот, воспользовавшись ситуацией, чуть ли не ежедневно писал девушке, и та в какой-то мере была даже рада отсутствию родителей, потому что могла читать страстные признания Элронда и отвечать ему, не выслушивая постоянных нотаций отца и матери, которые терпеть не могли ее любимого. В своих посланиях герольд Гил-Галада неустанно твердил, как обожает Келебриан и скучает по ней, и та в свою очередь не скупилась на нежные слова. Элронд рассказывал Келебриан о ходе сражений. Та, в отличие от своей матери, не умела обращаться с оружием, предпочитала мечу пяльцы и мало что понимала в военном деле, но благодаря ему знала, что войска Союза уверенно победили в битве у Врат Мордора. Ее отец и мать были живы и не ранены, однако окончательно одержать верх над злом людям и эльфам Запада, как писал герольд Гил-Галада своей любимой, удастся еще не скоро — Саурон прочно окопался в неприступном Барад-Дуре. Никто не знает, как он там живет и что едят его приспешники, но одно очевидно: пока что вражья крепость держится. В Лориэн пришла осень, и листья — алые, золотые, коричневые — засыпали все дорожки, по которым так любила бродить погруженная в свои мечты юная эльфийка. Ведь война непременно скоро закончится, год, два — и ее любимый Элронд вернется к ней, а Нэрвен и Келеборн, которые сейчас наверняка видят, как он отважно сражается с врагами, сменят гнев на милость и дадут свое согласие на брак дочери с герольдом ее троюродного брата. А потом они поженятся… да, обязательно поженятся! В своем воображении Келебриан уже рисовала себе картины будущей свадьбы, представляла себе, как наденет красивое платье, вложит свою руку в руку любимого и даст ему клятву именем Эру, после чего состоится большое торжество — свадебный пир, музыка, танцы и, конечно же, первая брачная ночь. Об этом девушка, сама того не осознавая, мечтала больше всего — ведь это же так прекрасно, наконец остаться со своим возлюбленным наедине и, сняв с себя нарядные свадебные одежды, отдать своему супругу и душу, и тело. Дочь Келеборна решила не терять времени зря и занялась тем, что любила с раннего детства — рукоделием и шитьем. Взяв белое льняное полотно, она раскроила его и сшила платье себе и рубашку Элронду; по вороту, подолу и рукавам она украсила их вышитыми узорами в виде листьев, цветов и плодов. Ее подруги, которых она уже заранее успела пригласить к себе на свадьбу, пусть о времени торжества еще и не было объявлено, восхищались ее мастерством и умением. Закончив эту работу, она взялась за новую — молодоженам после брачной церемонии, когда они будут жить своим домом, понадобится много постельного белья, полотенец и прочих полезных в хозяйстве вещей. Все готовые вещи она со счастливой улыбкой на лице бережно, стирала, аккуратно складывала и убирала, чтобы потом достать их после свадьбы и лечь спать с любимым мужем на новых мягких подушках, укрывшись вышитым одеялом, а наутро сесть завтракать за стол, накрытый кружевной скатертью. Делая каждый стежок, вдевая в иголку нитки, она с нежностью думала об Элронде и была уверена в том, что и его мысли наверняка все время заняты не столько войной, сколько его прекрасной невестой. Скорее бы все закончилось, тогда они наконец смогут не писать друг другу письма, а держаться за руки и спать в одной постели! Многие подруги Келебриан сильно переживали из-за того, что в это время творилось на востоке: к счастью, Галадриэль и Келеборн были живы и невредимы, но уже многие люди и эльфы пали от рук приспешников Саурона, погибли Амдир Малгалад и Орофер. Она же, напротив, надеялась на лучшее, стремилась всех подбодрить и была уверена, что Врагу скоро придет конец. — Не переживайте так, — говорила она другим девушкам и женщинам. — Мои родители обязательно вернутся с победой, и тогда мы с Элрондом сыграем свадьбу! *** Через месяц после сговора, как и было условлено, Ормиен вышла замуж. По совету Алмариэль, с которой у нее сложились относительно доверительные отношения, она старалась проводить со своим нареченным как можно больше времени. — Я вышла замуж за Мортаура почти сразу после нашей первой встречи, — сказала она, не вдаваясь в подробности — ей до сих пор даже по прошествии многих лет было не слишком приятно вспоминать обстоятельства знакомства со своим супругом. — У нас не было возможности гулять под луной и ходить вместе в таверны. Слишком было опасно. Да и потом, когда мы уже поженились, по большей части не выходили из дворца, вся столица прямо-таки кишела безумными последователями Ар-Фаразона, которые убивали людей за просто так, а порой от нечего делать дрались друг с другом по любому поводу. Я очень рада, что уехала оттуда. По крайней мере, когда мы с Мортауром добрались сюда, то смогли свободно вздохнуть. И это при том, что мой муж никогда не причислял себя к Верным. Каково там приходилось твоим отцу и деду, которые оставались в Нуменоре до самого конца — я даже и представить себе боюсь. Алмариэль казалась Ормиен очень неплохой женщиной — она отнеслась к своей племяннице очень сердечно и объяснила ей многие вещи, о которых девушка ничего не знала, а родная мать не могла доверительно поговорить об этом с дочерью. В том числе она рассказала Ормиен много полезного о том, как правильно вести хозяйство, следить за домом и за собой, общаться с мужем и что нужно делать в ожидании ребенка и тогда, когда дети уже появились; благодаря ее советам девушка перестала бояться и предстоящих супружеских отношений. Кроме того, Алмариэль дала ей почитать ту самую книжку, которую сама изучала в самом начале своего брака. Однако от нее Ормиен узнала в том числе и не самые приятные подробности о жизни людей в прекрасной Эленне. — Я никак не могу взять в толк, чего наши родичи так переживают из-за этого проклятого Нуменора, — говорила Алмариэль, — мой муж прав: радоваться надо, что избавились. Место было, должна сказать, просто мерзейшее. Когда мы с Мортауром узнали, что этому сборищу выродков пришел конец и гнездилище кошмаров наконец сгинуло в море, то чуть ли не плясали от радости, он принес бутылку коньяка, я приготовила мясо в чесночном соусе, и мы от души отметили это событие. Наконец-то королю Фаразону и его мерзким подпевалам пришел конец, так им и надо, они это заслужили, надеюсь, что подыхали они долго и мучительно! Ненавижу Нуменор! А кто-то вон горюет, слезы льет… нашли повод, давненько их, бедненьких, убить не пытались. Ормиен, услышав такое, была в высшей степени удивлена: в родительском доме она привыкла к тому, что беглецы из Нуменора относились к своей исторической родине как к святыне — с величайшим благоговением, и говорили о ней с почтением и скорбью. Прекрасный благословенный остров, навеки утраченный дар, его гибель — страшная трагедия, и говорить об Эленне дурное для них было так же немыслимо, как черпать воду решетом. Каждый год в день гибели Нуменора все надевали траурные одежды и с глубокой печалью вспоминали это ужасное событие; никто не зажигал огня, а разговаривали люди только шепотом. С детства девушка думала, что сгинувший в морской пучине Остров и в самом деле был самым лучшим уголком Арды, и то, что она узнала от родственницы, повергло ее в полное недоумение. Однако на этом все не закончилось; как-то раз ее тетка, разоткровенничавшись, все-таки поведала ей о том, как познакомилась с Мортауром. — Знаешь, на самом деле тебе очень повезло, — сказала она, — а твоим детям повезет еще больше, что они родятся здесь, а не в этом проклятом Нуменоре. Ведь у меня не было ничего из того, что есть у всех обычных детей. Я не ходила в школу, читать и писать меня научила дома мама. Мне не покупали кукол, потому что моим родителям хватало денег лишь на налоги и еду, и я сама мастерила их дома из тряпок. Если бы я вдруг заболела, ко мне не позвали бы врача, и я не бродила со своим мужем по городским улицам просто так, не опасаясь за свою жизнь. Так что радуйся, родится у тебя дочка — пойдешь в лавку и купишь ей красивую куклу. Когда я была маленькой, то мечтала о таком подарке, а потом — что куклы будут у моей дочки, но у меня только сыновья. Может, потом рожу еще девочку и куплю ей самых лучших кукол. И самые лучшие платья тоже. — А вы… любите своего мужа? — недоверчиво поинтересовалась Ормиен; в общем-то, ответ на этот вопрос был для нее очевиден, но она все еще не верила, что можно действительно испытывать теплые чувства к человеку, с которым ты познакомилась при таких жутких обстоятельствах. — Конечно, люблю, — ответила та. — Не любила бы, так давно бы уже с ним не жила. По нашим законам, кстати, допускается развод по взаимному согласию супругов или даже по желанию одного из них, если он просто не хочет больше жить со своим мужем или женой. Поэтому, если вдруг вы с Эйтханной друг другу разонравитесь или кто-то из вас полюбит другого человека — незачем мучиться, разошлись и все. Встречаясь со своим нареченным, Ормиен чувствовала, что он нравится ей все больше и больше; несмотря на это, многое в поведении и взглядах ее будущего супруга оставалось ей непонятным. Однако девушка решила закрыть на это глаза. В целом он хороший человек и ее любит, а то, что дурно отзывается об Эру и Валар, считая первого не творцом Арды, а жалким самозванцем, его же прислужников — зловредными демонами, было для нее не столь принципиально. В конце концов, не от Манвэ же с Вардой ей детей рожать, а какие там они на самом деле — кто его знает? Одни люди верят в одно и говорят одно, другие утверждают прямо противоположное, а в итоге все оказывается отнюдь не так, как все себе представляли. Ее саму вон с детства учили, что Нуменор — святыня, а Алмариэль его ненавидит и с отвращением вспоминает, как прислужники Ар-Фаразона убивали людей совершенно ни за что. Свадьба Ормиен была довольно скромной, но в целом веселой. Звучала радостная музыка, все желали счастья новобрачным, а жених смотрел на невесту и смущенно улыбался. Когда торжество подошло к концу, родственники проводили молодых в их новый дом. Оставшись наедине с мужем в спальне, девушка села на кровать и стала растерянно водить пальцем по тонкому льняному покрывалу. Ну вот, теперь она замужняя женщина, и что ей с этим делать? В душе она надеялась, что ее муж возьмет инициативу в свои руки, но он тоже стеснялся. Конечно, супружеская жизнь уже не была для нее тайной за семью печатями, книгу Сариеми-анни она читала, да и Алмариэль рассказала много интересного, но одно дело — слова, другое — реальная жизнь. Ормиен немного волновалась перед тем, что рано или поздно должно было случиться, и в нерешительности смотрела куда-то вдаль. — Устала? — спросил Эйтханна, садясь рядом с ней. — Честно говоря, я тоже утомился за все время этого торжества, хотя праздник получился хороший. Ормиен положила голову ему на плечо, вспоминая, как сегодня после полудня они по харадскому обычаю соединили свои руки в храме над священным огнем, после чего их объявили мужем и женой. — Да нет, не очень. — Я тебя люблю, — тихо сказал он. — Теперь каждое утро я буду просыпаться и видеть тебя рядом. Он обнял и поцеловал девушку. — Слушай, а можно неприличный вопрос? У тебя до меня было много женщин? — Ни одной, — застенчиво ответил Эйтханна. — До тебя я ни в кого не влюблялся и ни с кем не спал. Ормиен слегка отстранилась, медленно стянула с себя платье и нижнюю рубашку и улыбнулась своему молодому мужу. Тот тоже снял с себя одежду, оставшись обнаженным. Девушка в смущении опустила глаза, боясь сама признаться себе в том, что ей очень нравится смотреть на своего юного красивого супруга. Его прикосновения были нежными и приятными, и первая ночь в итоге оказалась вовсе не ужасной, как рассказывала Ормиен мать, хотя все закончилось очень быстро и новобрачная даже не успела толком ничего понять. Впрочем, примерно об этом ей и говорила Алмариэль — поначалу так и должно быть, лишь со временем и опытом молодожены понимают, что радует их на супружеском ложе. На следующий день они проснулись довольно поздно, поскольку и в самом деле слишком устали во время празднества и заснули далеко за полночь. Эйтханну на несколько дней освободили от работы — все знали, что он собирается жениться, и поэтому молодые супруги смогли провести какое-то время вместе. Каждое утро Ормиен вставала, готовила завтрак, занималась домашней работой, а когда ее мужу пришло время вернуться к делам, встречала и провожала Эйтханну и собирала ему с собой обед. Она видела, что многие женщины харадрим и вастаков живут совсем иначе и тоже работают, как и их мужья, а некоторые из них даже держали лавки и служили в армии, но в силу воспитания ее не тяготило то, что она сидит дома и ведет хозяйство, тем более что ее муж хорошо зарабатывал. Новая жизнь вполне нравилась молодой женщине, но время от времени она все же тосковала по отцу и другим родичам, которых ей, как она думала, было уже больше никогда не суждено увидеть. *** Когда Тхэсс наконец уехал на войну, Ормиен думала, что ее мать наконец-то вздохнет с облегчением и станет прежней — ведь в глубине души она по-прежнему была уверена, что та всего лишь изображала любовь к своему новому супругу, чтобы ни с ней самой, ни с ее младшими детьми ничего не случилось. Однако она жестоко ошиблась. Как-то раз летним вечером она, закончив все дела по дому, накормив мужа ужином и проводив его на работу в ночную смену, отправилась навестить сестру и братьев. Подходя к дому, она услышала голос матери — та разговаривала в сумерках с соседкой у ограды. Ормиен остановилась и прислушалась. — Не повезло тебе, муж твой на войну ушел, а детей нет, — с сочувствием произнесла Сильмариэн. — Ведь случись что, после него ни сына, ни дочки не останется. Раздались жалобные всхлипывания. — Да я совсем мало с ним прожила! — произнес женский голос с сильным акцентом. — Всего три месяца, надеялась, что у нас ребенок будет, но полторы недели назад поняла, что мне действительно не повезло. Сильмариэн вздохнула. Ормиен не видела ее лица, но по тону матери поняла, что та расстроена. — Мы с мужем тоже не так чтобы уж долго вместе жили, но мне повезло больше, — ответила она. — Он мне хоть прощальный подарок оставил. Денег у нас достаточно, так что, если вдруг он не вернется, мы с голоду не умрем, да и найти себе какое-никакое занятие, за которое платят, здесь нетрудно — не сравнить с Минас Итилем, где я раньше жила, — продолжала Сильмариэн, — но не в этом дело. Я поначалу, когда мой муж уехал, ночами в подушку плакала и думала: если его убьют, как я тогда буду жить? Ведь он для меня единственный родной человек, которому я могу полностью довериться. А потом я поняла, что теперь не одна, и даже если с Тхэссом что-то случится, у меня останется его сын или дочь. Хотелось бы мне, чтобы наш ребенок был на него похож — вдруг мужа больше не увижу, так хоть на малыша смотреть буду и вспоминать его отца. Замерев на месте, Ормиен напряженно следила за ходом разговора, боясь случайным движением, вздохом или чем-то еще выдать свое присутствие. Сейчас, выйдя замуж сама, она наконец начала понимать, почему мама относится к ней с неприязнью. Значит, причина была в ее родном отце? В том, что мать не любила и его и жила с ним лишь по обязанности? Ей подумалось, что она ровным счетом ничего не знает о жизни и людях. Столько лет проведено в клетке… Ормиен напоминала себе птицу, которую долгое время держали в неволе, а потом выпустили в лес, и теперь она не имеет никакого представления о том, как ловить жучков и мошек, где вить гнездо и в каком месте безопасно прятаться от непогоды. Ей нужно было с кем-то поговорить и посоветоваться, но она не знала, с кем. Мать ее не любит и не принимает, хорошо еще, что вообще пускает в дом, сестра слишком юна и неопытна, свекровь казалась Ормиен очень неплохой и приятной женщиной, но они были пока что еще очень мало знакомы и не слишком близки. Муж? Эйтханна, безусловно, ее любит и у них все хорошо, но Ормиен, воспитанная в несколько иных правилах, думала, что не стоит рассказывать супругу о своих неприятностях и горестях. В конце концов, у мужчин и без того в жизни много тягот, и им недосуг вникать в трудности своих жен. Оставалась лишь Алмариэль, которая казалась Ормиен неплохой и довольно доброжелательной женщиной и не раз давала племяннице полезные советы. Сейчас, когда ее муж тоже был на войне, она осталась в безопасной Нуут-Улиме. Может, пойти к ней? Час еще далеко не поздний, и Алмариэль наверняка пока что не спит. Немного поразмыслив, она дождалась, пока мать закончит болтать с соседкой и уйдет в дом, а потом развернулась и быстрыми шагами направилась в сторону улицы, где жила ее тетка. *** Ормиен считала своих старших братьев Исилендила и Менельдура давно погибшими, однако и в этом она тоже ошибалась. Они жили далеко от нее под бдительным надзором Морнэмира, которого Исилендил поначалу до полусмерти боялся. Однако когда он немного отошел от первоначального потрясения, ему даже начало казаться, что полумайя не такой уж и плохой — любит пошутить и посмеяться, когда к этому располагает обстановка. Впоследствии нашлось объяснение и всем его странностям — и помешанности на чистоте и порядке, и периодам угрюмо-злобного настроения, и любви заставлять других все время убираться вместе с ним. — Чтоб у меня тут было всегда чисто! — говорил он Исилендилу и своему ассистенту, молодому орку Горхаугу. — В комнате у себя не есть и чай не пить, только на кухне, за собой все сразу убирайте и посуду мойте, нечего мне тут разводить мышей и тараканов! Женщин не водить, хотите трахаться — я вам не мешаю, но в нерабочее время и так, чтобы я не видел! Исилендил чувствовал жуткое унижение, отвращение и страх, когда Морнэмир в очередной раз приказывал ему вымыть окровавленный пол или сжечь в печке использованные бинты, но выхода у него не было — приходилось делать то, что велят. — Видел бы меня сейчас мой прадедушка с ведром и тряпкой, — как-то раз в сердцах сказал он Горхаугу, — представляю себе выражение его лица. — Э, да ты не переживай, — успокоил его тот. — Все хорошо. Когда Морнэмир был еще ребенком, его точно так же использовал для черной работы дядя, Властелин наш. Заставлял мыть окна до хрустальной чистоты и полы в операционной и коридоре. И, поверь, ему приходилось куда хуже, потому что у нас здесь тепло, а в Аст Ахэ не топили, и Морнэмир грел воду на огне, но это мало помогало. Тот, случайно услышав их беседу, вопреки ожиданиям Исилендила не разозлился. — Если твой дедушка свихнулся от горя, — сказал он, смерив своего подневольного помощника пристальным взглядом, — то у моего изначально вместо головы была жопа. Если что, я имею в виду Мелькора, отца моей матери, хотя и Арафинвэ не лучше — у того под черепом не мозг, а творог. Я родился в крепости Аст Ахэ, то есть в Ангбанде, и все было именно так, как говорит Горхауг, потому что мой дедушка не удосужился провести в огромном здании водопровод и канализацию, а также озаботиться вопросами отопления. Ну, а теперь дай волю воображению: вода из колодца либо талый снег, который все таскали с улицы, если тебе потребовалось отлучиться по естественной надобности, то для всех дел либо ведро, которое потом надо выносить, либо беги на улицу, где зимой на холоде ты рискуешь отморозить себе жопу и яйца. Про то, как обогревать огромную крепость, дедушка изначально не подумал, потому что его интересовала лишь вселенская скорбь, и когда мама с дядей начали орать, что зима близко, он удосужился сложить в Аст Ахэ камины. Сам понимаешь, помыться самому, помыть руки и посуду было очень затруднительно, а если учесть, что дядя у меня делал сложные операции, чистота была необходима. Вот я и отмывал полы в его лаборатории и в коридоре, а когда выжимал тряпку, она у меня от холода в руках деревенела. Камины не спасали от стужи, и пол, который я протирал, покрывался тонкой корочкой льда. Однако я молчал и не спорил с дядей — от него могла зависеть жизнь кого-то из моих близких, ведь он моего отца на ноги поставил, когда тот был тяжело ранен в Дагор Браголлах. Дядя резал полутрупы, а я наводил чистоту и набирался опыта. — И наверняка в душе вы мечтали, чтобы Мелькор поскользнулся на этом полу и сломал себе шею, — пошутил Горхауг. — Если бы он сломал себе шею, нам всем стало бы намного легче жить, — подтвердил Морнэмир. — Он бездарно просрал все, что мог. — Мелькор — ладно, про него и так много веселого болтают, а Арафинвэ чем провинился? — полюбопытствовал его ассистент. — Все говорят, что он очень неплохой эльф. — Неплохой, да тупой, — махнул рукой тот. — Чтоб по доброй воле в Валиноре остаться, да еще после того, что натворили Нолдор, надо иметь вместо мозга хрен. Дедушка же у меня, если судить по рассказам отца, еще и правдолюбец, держать за зубами свой не в меру длинный язык, когда это надо, не умел, ну и результат налицо. Поговаривают, что он был наделен даром предвидения и ляпнул Манвику что-то нехорошее, а тому не понравилось. Он нашего верховного короля Нолдор Валинора в каземат и бросил, чтоб остальные были посговорчивее. Отчасти мне его жалко, с другой стороны — он получил поделом. Не будет болтать то, чего не следует… если, конечно, выберется из застенков Амана живым и не очень покалеченным, а то разные слухи ходят. Исилендил не стал задавать Морнэмиру никаких вопросов или с ним спорить — себе дороже, да к тому же от этого полумайа зависела жизнь тяжело раненного Менельдура. Он с детства был очень привязан к своему брату, они всегда отлично ладили, никогда не ссорились и не дрались, и мысль о том, что он может его потерять, была для Исилендила совершенно невыносимой — в особенности теперь, когда он считал, что никого из его семьи уже нет в живых. Вместо этого он молча пошел мыть склянки, а когда закончил работу, решил немного посидеть с братом, благо тому было уже намного лучше и он был в состоянии разговаривать. — Ты как? — осторожно спросил он, садясь на табуретку рядом с кроватью Менельдура. — Все говорят, что жить будешь. — Буду, — тихо ответил тот. — Жара у меня уже вроде нет, даже начинает хотеться есть. Дождусь, когда все окончательно заживет, — еле слышным шепотом продолжал он, — и сбегу к прадедушке в Арнор. Исилендил схватился за голову. — Менельдур, теперь у тебя крыша поехала. Только не туда. Тот с недоумением посмотрел на брата. — Почему это? — Тебе хочется новых неприятностей? Если уж и бежать отсюда, то в такое место, где нас обоих никто не знает, никогда не видел и не станет допытываться, кто мы да откуда. Мне совсем не хочется оправдываться даже перед своими, если я ни в чем не виноват, а ты говоришь так, словно ничего не понимаешь, вчера родился и ни одной книги за всю свою жизнь не прочитал, да и родственников наших не знаешь. — О чем ты? — Менельдур удивился еще больше. — Историю вспомнил, — пожал плечами Исилендил. — Как раньше относились к тем, кто сбежал из Ангбанда? Сам знаешь — вместо того, чтобы поддержать и утешить людей и эльфов, которые, возможно, и без того натерпелись всякого, им устраивали проверку, настоящий допрос и хорошо, если не травили и не шарахались от них так, словно они больны чумой. Теперь я понимаю, почему Айканаро решил лишний раз не дергаться. Незачем прыгать из огня да в полымя, уж лучше Тхурингветиль в жены, чем выслушивать всякие позорные обвинения в том, чего ты не делал, и терпеть унижения от собственной родни. Ну, пришел бы он к Ородрету в Нарготронд, и что бы тот ему сказал? Ты думаешь, тебя в Арноре встретят с распростертыми объятиями — надо же, правнучек из плена вернулся, давайте это отпразднуем и пожалеем бедненького? Ага, встретят и начнут приставать с ножом к горлу, расспрашивая, что да как. На всякий случай напомню, что с такими ранами, как у тебя, вообще-то не живут, — зло проговорил юноша. — Готов отвечать на неудобные вопросы? Скажешь правду? Тебе никто не поверит, — подчеркнул он. — Никто. Люди верят в то, во что хотят и к чему привыкли, и даже если принести доказательства и положить у них под носом, они по-прежнему будут все отрицать. Поэтому замолчи и забудь думать про Арнор. Я сам туда не пойду и тебя не пущу, а ты будь добр меня слушаться, потому что я прав! На осунувшемся лице Менельдура мелькнула какая-то детская обида. — Зачем ты так? — Затем, чтобы ты не наломал дров. Ты думаешь, тебе поверят, если ты расскажешь всем про сына Айканаро? В детстве я читал о том, что на юге на деревьях растут алые плоды со вкусными сочными семенами. Ты можешь протянуть руку и сорвать их, — продолжал Исилендил, поправляя брату одеяло. — Когда прадедушка приезжал к нам в Минас Итиль, я сказал ему, что хотел бы попробовать один такой. Помнишь, что он мне ответил? Что это все сказки и такого не бывает, и чтобы я поменьше думал о всяких глупостях и не забивал себе голову. Так вот, вчера Морнэмир угостил меня одним таким. Очень вкусно, кстати. Ты думаешь, что если бы я принес прадедушке один такой, он бы даже тогда мне поверил? Тоже бы что-нибудь выдумал. Да ты к тому же вспомни, как он с нашим дедом всегда разговаривал. Отчитывал его, как нашкодившего ребенка. С нами все будет гораздо хуже, это уж точно. Мы с тобой не просто ослушались старших или воровали яблоки в чужом саду, мы побывали в плену и вернулись оттуда живыми и не изуродованными. Вот и оправдывайся потом в том, чего не делал. Будь уверен, нас впридачу ко всему еще и обвинят в том, что мы не защитили маму, сестер и Кириандила. — Мы в это время оба лежали без сознания и не смогли бы никого защитить, даже если бы очень захотели, — Менельдур нахмурился, между бровями залегла морщинка. — А ты поди докажи, — стиснул зубы его брат. — Докажи, что не мог ничего сделать, потому что был без памяти. Никто не захочет тебя слушать. А потом я еще и представляю себе, что скажет наш прадедушка, когда узнает, что я тут мыл полы у Морнэмира в госпитале. Он точно выдаст нечто наподобие того, что я обязан был умереть с честью, но не унижаться до такой степени перед врагом и что никто из нашего рода никогда в жизни не возился с грязными тряпками! Знаешь, мне еще пока что не так много лет, и я жить хочу! Пусть и с тряпкой в руках! — гневно закончил он. — Ладно, прости. Не хотел тебя обидеть, тем более что тебе и без того плохо и я не должен тебя утомлять. Менельдур долго молчал, а когда заговорил, в голосе его звучала мольба. — Хорошо. Только если ты все же соберешься куда-нибудь сбежать, не бросай меня здесь одного. — Обязательно. Какое-то время, пока ты не встанешь на ноги и не выздоровеешь окончательно, я буду мыть полы у Морнэмира, — Исилендил слегка сжал руку брата. — А там посмотрим, но своим на глаза нам показываться нельзя. Отдыхай. Пока что ты еще слишком слаб. Дождавшись, когда Менельдур заснет, он тихо вышел из комнаты. *** Морнэмир провел довольно много времени в Минас Итиле, но оба его пленника так и не повидались с родными и не узнали, что те живы и здоровы — Исилендил по-прежнему побаивался полумайа и опасался навлечь на себя его гнев, поэтому не выходил на улицу. В какой-то момент Морнэмир объявил, что его переводят в другое место, и все его помощники отправятся вместе с ним. Менельдур, узнав об этом, запаниковал. — Теперь нам от него никуда не деться, — сказал он брату. — На запад — точно не деться, — спокойно ответил тот. — Ну так нам туда и не надо! Сам ведь слышал, грядет война. Вот и хорошо, что мы не подались в Арнор, а то пришлось бы нам снова за меч браться. С меня одного раза хватило — такого ужаса я в жизни не испытывал. Менельдур смутился, но понял страх брата. — Я очень боюсь снова когда-нибудь оказаться в настоящем сражении. Я был не готов к этому, и мне это теперь каждую ночь снится. Прадедушка наверняка бы сказал, что я трус и недостоин зваться мужчиной, но… знаешь, я еще очень боюсь, что со мной опять что-нибудь случится. Ты себе даже не представляешь, как мне тогда было больно, но я даже кричать не мог, потому что от этого, — он чуть помедлил, — еще хуже. Поэтому ты, наверное, прав. Надеюсь, что этот Морнэмир ничего нам не сделает. Незадолго до отъезда своего племянника навестил сам Саурон. Полумайа с гордостью рассказал ему о том, как поставил на ноги почти безнадежного раненого. — Не знаю, сколько времени этот парень провел без помощи, — радостно произнес он, — сам понимаешь, глубокая колото-резаная рана брюшной полости с повреждением внутренних органов и присоединившимся воспалением, нанесена, скорее всего, мечом или ятаганом. Однако у меня все получилось. — Молодец, дорогой племянник, — похвалил его Саурон, — я в тебе и не сомневался. Как тебя зовут? — поинтересовался он у перепуганного Менельдура. — А он сам не помнит, шок вызвал провал в памяти, — ответил за него Морнэмир. — Я зову Халмиром. — Морнэмир, ты, конечно, прекрасно справляешься со своей работой, но кое за что я тебя все же отругаю, — сказал племяннику Черный Майа. — Во-первых, ты что, пожалел на него снотворного и обезболивающего? Сделай, пожалуйста, так, чтобы у тебя люди впредь вследствие травматического шока память, а тем паче рассудок больше не теряли. Во-вторых, чем ты обрабатывал рану? Садовыми ножницами? — съязвил он, рассматривая грубый уродливый шрам на животе Менельдура. — Сколько я тебя учил: швы должны быть аккуратными! Ты не мешок для картошки зашиваешь, а людей лечишь! Чтоб в следующий раз я такого не видел! Впрочем, у меня для тебя и подарок есть. Переезжаешь ты в город Найр на восток, там у тебя будет своя личная лаборатория… — Наконец-то! — не сдержал восторга Морнэмир. — Не перебивай меня, — властно ответил Саурон. — Да, у тебя будет своя личная лаборатория, потому что у тебя теперь достаточно опыта. Более того, я одобряю твои идеи с разработкой заменителя крови для лечения людей с серьезной кровопотерей. Займись делом. Скоро начнется большая война, и я тебе обещаю — подопытных тушек для обкатки материала тебе поставят предостаточно. Следи за тем, чтобы они у тебя не дохли, уж будь так любезен. — А что, у меня подопытные разве дохнут? — виновато возмутился Морнэмир. — Успокойся, это я так, на всякий случай, чтобы уж точно не дохли, — ухмыльнулся Черный Майа. — Если что понадобится, обращайся. А ты окончательно выздоравливай, — сказал он покровительственным тоном и погладил онемевшего от ужаса Менельдура по голове. — Кстати, память к тебе может вернуться внезапно. Юноша, с одной стороны, был рад тому, что ему все же удалось убедительно разыграть перед Сауроном потерю памяти, с другой — он почувствовал, как немного отступивший было страх вернулся с новой силой. А вдруг Морнэмир вновь будет проделывать с ним что-то столь же ужасное и болезненное, что и раньше, и ставить на нем жестокие опыты? Однако он отогнал эти мысли усилием воли, заставив себя об этом не думать — жаловаться ему было некому, если не считать Исилендила, такого же бесправного пленника, а бежать пока что некуда.