Золотой рассвет. Часть 2. Последний Союз

Шел уже четвертый год войны. Сильмариэн родила еще одного сына, очень похожего, как она и мечтала, на ее нового супруга, и назвала малыша Ломизиром; она возилась с ним целыми днями и едва ли не сдувала с него пылинки, а старшей дочери, когда та заглянула в гости, недвусмысленно намекнула, что не хочет ее видеть. — У тебя, дорогая, теперь своя семья, — сказала ей мать, — и тебе нужно проводить больше времени со своим мужем. Я и сама со всем отлично справляюсь, тебе своих детей пора рожать, а не с младшими братьями и сестрами возиться. Не отказывай мужу в постели, и тогда скоро забеременеешь. Девушка не стала рассказывать матери, что у них с Эйтханной все отлично, в том числе и в этом смысле, и молча ушла. Ей казалось, что Сильмариэн настолько ее не любит, что однозначно позлорадствовала бы, если бы у дочери вдруг не сложились отношения с супругом. Утром Ормиен, как всегда, проводила мужа на работу и занялась делами по хозяйству. Она была вполне довольна жизнью и считала свой брак очень удачным, хотя детей у них с Эйтханной пока что еще не было. Впрочем, она не сомневалась, что в обозримом будущем они у нее точно появятся — по опыту своей бабушки Ормиен знала, что довольно часто у людей не получается сразу зачать ребенка. В супружеских отношениях у них тоже все наладилось — ее муж был очень внимателен к жене и всегда интересовался, нравится ли ей то, что он делает. Та в скором времени сама начала желать, чтобы быстрее опустилась ночь и они с Эйтханной могли отправиться в спальню. В тот день она, ожидая возвращения мужа, долго думала, что приготовить на ужин, и в итоге остановилась на курице в сладком соусе — это было одно из любимых блюд Эйтханны. Однако, придя домой, он не поцеловал жену, как обычно, а когда она предложила ему сесть за стол, угрюмо бросил, что не голоден. — Что случилось? — удивилась молодая женщина. — Ты сам не свой. — Ормиен, прости, я не совсем в состоянии об этом говорить, — ответил ее муж. — Сегодня мы, как всегда, принимали больных, а потом ассистент сказал мне, что внизу меня кто-то спрашивает. Оказалось, что мне пришло письмо. Ты ведь помнишь моего старшего брата, Экхенну? — Да, — нерешительно кивнула она, поняв, что произошло что-то очень нехорошее. Ормиен видела старшего брата Эйтханны только один раз на своей свадьбе, но уже успела проникнуться симпатией к этому веселому, жизнерадостному юноше. Ее муж, однако, ничего не ответил и с донельза мрачным видом прошел в дом. — Что с ним? — Ормиен встревожилась не на шутку. — Ранен? В плену? Убит? — Убит, — только и смог выговорить Эйтханна. — Все. Я больше никогда его не увижу. И даже не смогу должным образом почтить его память, как полагается по нашим обычаям. Безвестная братская могила где-нибудь в Земле Огня — все, что от него останется. Я сейчас вспоминаю, как мы играли в детстве, как ходили в школу, и чувствую… извини, я просто даже не в состоянии сказать, что и как. Вот, почитай сама, — он протянул жене письмо. Ормиен не стала приставать к мужу ни с ужином, ни тем более с супружескими объятиями; она молча поела сама и, дождавшись, пока Эйтханна ляжет спать, все-таки развернула послание. Какой-то незнакомый человек, судя по всему, сослуживец или командир Экхенны, скупо изложил в нескольких фразах подробности его гибели — Ормиен прочла все без труда, благо уже неплохо понимала харадский. Осажденные осыпали своих врагов стрелами со стен Барад-Дура, те ответили, естественно, не обошлось без жертв с обеих сторон. Молодая женщина бережно сложила письмо и убрала его в ящик стола. Ей не хотелось думать о том, что сейчас творится в Мордоре и кто в этом виноват — ведь она все равно не в силах ничего изменить. Хорошо, что ее мужа не призовут в армию, он останется здесь, с ней, в безопасности, в то время как его брат, такой юный, красивый, дружелюбный, уже никогда не встанет, не улыбнется, не откроет глаза… Ормиен мало что понимала в военном деле, но, даже будучи далеким от этого человеком, прекрасно осознавала, что на войне смерть не выбирает. Ей стало страшно: ведь могло быть и так, что Экхенна погиб от случайной стрелы, выпущенной кем-то из ее родичей или знакомых. Здесь она уже почти успела забыть о войне, но что, если ее отец или дед тоже… Она старалась не думать об этом, усилием воли гнала от себя мысли о том, что с ее родными может что-то случиться. Молодая женщина страшно боялась, что ее отца убьют, но повседневные дела помогали ей хоть как-то отвлечься от тягостных раздумий. И вот теперь — это письмо. Ормиен не стала плакать при муже — ей не хотелось дополнительно его расстраивать, как-никак у него погиб любимый брат, да и на работе он каждый день видит человеческие страдания, а то и смерть, так что с него и так хватит. Поэтому она дала волю слезам сейчас, пока он не видит, чтобы наутро, спокойно и незаметно выплакавшись ночью, суметь поддержать Эйтханну в его несчастье. *** Исилдур буквально каждый день ловил себя на том, что его состояние меняется к худшему с какой-то неимоверной скоростью, сравнимой разве что с полетом сокола или стрижа. Еще совсем недавно он мог спокойно сидеть в темноте, но теперь чувствовал перед ней необъяснимый ужас и ночью всегда зажигал в своем шатре свечи и светильники — так ему было спокойней. Если вдруг по какой-то причине он был вынужден выглянуть ночью наружу, это превращалось для него в кошмарную пытку. Разумом он понимал, что страх темноты ни на чем не основан и в лагере в принципе не может быть ничего опасного, к тому же он, в конце концов, не беззащитное дитя и может за себя постоять, но все равно ощущал его, причем с каждым днем все сильнее. Он не мог взять в толк, в чем все-таки дело, и осознать, как можно с этим справиться. Кроме того, время от времени он ловил себя на том, что ему мерещатся несуществующие вещи. Однажды, разговаривая с Гил-Галадом, он заметил в углу его шатра такого же черного кота с ярко-синими глазами, какого он в свое время видел в Имладрисе. Со страхом он покосился на странное животное; встревоженный эльф тоже внимательно посмотрел в ту сторону, но ничего не заметил. — Что там такое? — удивленно спросил он у Исилдура. — Да нет, ничего, мне показалось, что у вас вон там в подсвечнике свеча стоит криво и вот-вот упадет, — отмахнулся тот. В другой раз он просто сидел за столом и смотрел в пространство, собираясь с мыслями, как вдруг внезапно провалился наяву в очередной кошмар, только, вопреки всем ожиданиям, на этот раз им оказалась не Волна. В своем видении Исилдур оказался в большой полутемной комнате; у противоположной стены стояло большое зеркало. Перед ним сидела какая-то мрачная фигура с длинными темными волосами, плотно закутанная в такой же непроницаемо-черный плащ. Тут человек у зеркала повернулся и выхватил меч, и старший сын Элендила с ужасом узнал Саурона. Вдруг из дальнего угла комнаты вышла еще одна фигура — женщина в длинном черном платье с разрезами по бокам, расшитом золотом и стеклярусом. Ар-Зимрабет. Это был один из худших кошмаров короля Гондора. Вернее сказать — самый чудовищный кошмар изо всех, даже страшнее Волны. Он всю жизнь боялся Врага до полусмерти, хотя не мог в этом признаться даже самому себе, и чувствовал себя перед ним неоперившимся птенцом, которого вот-вот должна съесть голодная злобная кошка. В отчаянии Исилдур отступил к стене и прижался к ней спиной, с немым страхом глядя на остро заточенные мечи в руках Саурона и Ар-Зимрабет. Он пытался найти выход, принялся звать на помощь, но выхода не было. Обернувшись, Исилдур увидел, что стена за его спиной — стеклянная, прозрачная, а за ней стоит Фириэль, пытаясь царапать невидимую преграду ногтями и что-то ему кричать; в глазах женщины застыл страх — страх за любимого мужа. Охваченный звериным ужасом, он бил по стеклянной стене кулаками и при этом краем глаза умудрялся следить за своей троюродной сестрой и Сауроном. Враг не шевелился, по-прежнему ехидно ухмыляясь, а Зимрабет подняла свой страшный двуручный меч, и Исилдур понял, что следующее мгновение станет последним в его жизни. С диким криком и бешено колотящимся сердцем он вернулся к реальности. Саурон был для старшего сына Элендила ожившим олицетворением ужаса. Он был уверен, что однажды Враг непременно его убьет. Видение исчезло столь же мгновенно, как и появилось — Исилдур снова очутился в безопасном лагере Союза, в своем шатре, никакого Врага с его благоверной… с чего бы он вдруг такое увидел, неужели спал среди бела дня с открытыми глазами, сидя на стуле? Исилдур отчаянно затряс головой, отгоняя кошмар, но через несколько дней снова увидел нечто ужасное. Как-то вечером он зашел к своему старшему сыну Элендуру, чтобы пожелать ему доброй ночи и заодно перекинуться парой слов по поводу насущных дел. Тот уже лег в постель, и внезапно его отцу померещилось, что белая простыня и пододеяльник залиты кровью, а лицо Элендура, который мгновение назад выглядел вполне спокойным и здоровым, искажено страшной болью и побелело, зубы стиснуты, на лбу выступили бисеринки пота. — Элендур! — воскликнул его испуганный отец и тут же осекся: все было в порядке, сын жив и здоров и смотрит на него с изумлением, смешанным со страхом. — Что с тобой? — недоуменно спросил Элендур. — Отец, на тебе лица нет, ты сейчас смотрел на меня так, словно я делаю что-то ужасное или со мной что-то случилось! — Нет, все в порядке, — вздрогнул Исилдур. — Просто… не обращай внимания, все хорошо. Попрощавшись с сыном, он пошел к себе, понимая, что все совсем не хорошо, хотя он изо всех сил пытается убеждать и себя, и Элендура в обратном. Он не пытался ни с кем об этом говорить — боялся, что его высмеют или сочтут безумным. Элронд и Анарион однозначно наговорят гадостей и покрутят пальцем у виска, отец наверняка посоветует взять себя в руки и прекратить маяться дурью, а Гил-Галад… Интуитивно Исилдур ощущал, что именно он может хоть чем-то помочь, но не решался ему ни в чем признаться. Король Нолдор, конечно, называет себя другом Верных и всячески показывает им свое доброе расположение, но кто он и кто они? Смертному, даже высокого рода, подобает знать свое место и не говорить наследнику рода Финвэ о своих тяготах и горестях, благо тот и так оказал нуменорцам неоценимую помощь. По дороге в свой шатер Исилдур почувствовал, что за ним кто-то идет. Он положил левую руку на эфес меча, мысленно порадовавшись, что не снял кольчугу, огляделся, светя вокруг себя факелом. Надо было взять с собой Арандура — своего верного телохранителя. Наверняка в лагере лазутчик, ведь свой не станет тихо красться в темноте. Придется, если что, вернуться и защитить Элендура, иначе враги зарежут его спящим. Как дозорные вообще проворонили засланца? Он долго осматривался, но вокруг никого не было. Тишина. Опять показалось? Или он, словно маленький ребенок, попросту испугался собственной тени и принял ее за преследователя? Как-то раз на шестой год войны предводителям Союза нужно было отправиться в расположение своих войск близ озера Нурнон — это мордорское озеро, или внутреннее море было соленым, в него впадала текущая с гор река Нурн. На рассвете Исилдур решил немного прогуляться — ему хотелось побыть в одиночестве. День был жаркий, и он подумал, что неплохо было бы дойти до берега и, возможно, даже искупаться. Было раннее утро. В небе медленно плыли редкие облачка, да и те вскоре растаяли. Многие люди и эльфы в лагере Союза еще спали, и Исилдур люто им завидовал — счастливчики, они знают, что такое спокойный сон, и могут выспаться! Он, казалось, уже давно забыл об этом — все осталось там, в Нуменоре, в другой жизни. Остановившись у самой кромки воды, старший сын Элендила долго вглядывался в подернутый дымкой горизонт, вспоминая море в Роменне, с наслаждением вдохнул свежий воздух, потом наклонился, поднял с земли обкатанный волнами белый камень с темными прожилками, долго рассматривал его, держа на ладони. Затем он, отойдя чуть подальше на песок, решил все же немного поплавать и начал развязывать ворот рубашки, но тут замер в недоумении: вдалеке в озерной воде виднелось что-то большое и темное. Поначалу Исилдур подумал, что это Нурнонская башня — одна из построек Саурона, расположенная на острове посреди озера, в хорошую ясную погоду ее было хорошо видно, но, приглядевшись, понял, что это нечто совсем иное — башня не могла находиться так близко, да еще и плыть к берегу! Может, кто-то из своих вышел в дозор или половить рыбу на лодке, благо врагов в окрестностях Нурнона не было видно уже года два? Однако, приглядевшись, он понял, что искупаться ему сегодня однозначно не удастся, хорошо, если вообще не придется вступать в бой с очередной вражьей тварью: в его сторону быстро двигалось нечто черное и огромное, похожее не то на гигантского осьминога, не то на каракатицу. Зрение у Исилдура было острое, и вскоре он смог хорошо рассмотреть покрытую слизью толстую черную шкуру, маленькие злобные глазки и длинные щупальца чудовища. Что делать? Бежать и поднять тревогу, может быть, это создание живет только в воде и не вылезает на берег? Швырнуть в тварь камень побольше, вдруг она уплывет? Попробовать убить гадину, благо оружие у него с собой? А пробьет ли меч его кожу? — Исилдур, что ты стоишь, беги! — кто-то внезапно тронул его за плечо; обернувшись, он увидел своего отца. — Это же озерный монстр! — Какой монстр? — сразу же вслед за этим он услышал голос Гил-Галада. — Вы что оба такие напуганные? Нет там никакого монстра, кажется, вы на солнце перегрелись, вам точно не повредит искупаться! — Но там же… — в один голос произнесли Исилдур и Элендил, сначала повернувшись к королю Нолдор, а потом снова к озеру. Нуменорцы переглянулись, потом протерли глаза. Вода была чистой, никакого чудовища там не было. Исилдур ничего не мог понять: хорошо, он действительно мог в очередной раз не выспаться, перегреться на солнце, и привидеться ему могло все что угодно — и озерный монстр, и несуществующий кот. Однако почему его отец видел то же самое, а Гил-Галад вот совсем ничего? Король Нолдор, будучи эльфом деликатным и умеющим себя вести, попытался обратить все в шутку — мало ли что кому может померещиться, ведь в тот день действительно было очень жарко, но Элронд, которого природа не наделила чувством такта, а родители даром тратили время, пытаясь привить сыну хорошие манеры, естественно, высказал своим нуменорским родичам все, что думает по этому поводу, не стесняясь в выражениях. — Вы оба что, совсем свихнулись? — презрительно бросил он. — Какой еще монстр? Пить меньше надо, а у сынка твоего так совсем уже чердак съехал, — сказал он уже Элендилу. — Помню я, как его еще у меня в Имладрисе дух Тевильдо преследовал! Тут Гил-Галад в кои-то веки разозлился. — Элронд! — он грозно сдвинул брови. — Ты как с нашими родственниками разговариваешь? По-моему, это ты на солнце перегрелся или перебрал! Кроме того, ты прекрасно знаешь, что Элендил не пьет ничего крепче чая! Тот, однако, не унимался. — Да они просто чокнутые! Вы что, сами не видите? — А ну, замолчи! — король Нолдор уже давно понял, что с его друзьями действительно что-то не в порядке, но, в отличие от своего герольда, всегда старался поддерживать людей в беде, а не поднимать на смех. — Будь любезен извиниться! — А за что мне извиняться? — Элронд с деланным безразличием пожал плечами. — За то, что я правду сказал? — За то, что высмеиваешь людей, не чужих нам по крови, — продолжал злиться эльф. — Даже если им и привиделось то, чего нет, это не их вина, а их беда, ты вообще представляешь, что им пришлось пережить по вине Саурона? Элронд решил сменить тему, поняв, что короля не переспоришь — Гил-Галад был упрям, как и всякий нолдо. — Да какие они нам родичи, так, седьмая вода на киселе! Гил-Галад гневно сжал кулаки, стиснул зубы — казалось, он близок к тому, чтобы ударить своего герольда. — Который раз ты уже это повторяешь? Хватит! Они мои родичи, пусть и дальние, и я буду всегда считать их членами моей семьи! Еще раз услышу такое — пеняй на себя, а теперь убирайся с моих глаз долой! Элронд снова непонимающе пожал плечами и медленно побрел прочь по прибрежной полосе. Гил-Галад, который из-за его выходки чувствовал себя более чем неловко и неудобно, принялся церемонно извиняться перед Элендилом и Исилдуром. Те в свою очередь, чтобы не раздувать ссору, сказали, что наверняка просто неправильно поняли Элронда и тот, скорее всего, просто неудачно пошутил. *** Где-то через полгода в некотором отдалении от основного лагеря Союза произошло нечто совершенно ужасное. Разведывательный отряд дунэдайн в поисках вражеских лазутчиков случайно наткнулся на какую-то заброшенную деревушку. Люди внимательно осмотрели все дома во избежание неприятных сюрпризов и прячущихся по подвалам диверсантов, но лишь в одном пыльном здании обнаружили какую-то орчанку на большом сроке беременности. Было непонятно, почему она не ушла на восток вместе с большинством местных жителей, не служивших в армии Врага, возможно, плохо себя чувствовала, отстала или ей было тяжело передвигаться. Впрочем, опасности для воинов Запада эта женщина не представляла — когда они заглянули в дом, она продолжала сидеть на лавке и прясть, лишь время от времени искоса поглядывая на вооруженных людей, вреда никому причинить не могла, а прислужников Саурона в этом месте так и не нашли, и Верные хотели было уйти, но один из них, невзирая на попытки товарищей его остановить, отсек ей голову. Командир отряда, вернувшись в лагерь, сразу же доложил обо всем Элендилу. Тот приехал на место происшествия вместе со своим лучшим другом Гил-Галадом и пришел от увиденного в ужас — ему сразу вспомнилась его покойная жена Алдамирэ, которая тоже так и умерла с нерожденным младенцем в утробе, пусть и своей смертью. — Мерзавец! — принялся он кричать на юного убийцу: это был Гилдор, сын одного из приближенных Анариона. — Как ты мог? Как у тебя рука-то поднялась, негодяй! Матери у тебя, что ли, нет? И тебя родила женщина! Перед тобой был не враг с ятаганом! Гил-Галад, будучи эльфом в высшей степени благородным, всегда считал, что нет хуже поступка, чем обидеть ребенка или женщину, даже будь они из числа врагов, тем более если они не воевали. Он был в ярости от содеянного Гилдором, поскольку к тому же постоянно думал о своей любимой Эрилиндэ и очень за нее боялся. Раскайся юноша в содеянном, для него все, может быть, еще бы и обошлось, но вместо этого он принялся доказывать Элендилу, что был прав, чем разозлил его еще сильнее. — Так это ж орчанка, а не человек, — хмыкнул он, — к тому же со своим отродьем в брюхе. Вот оставил бы я ее в живых, она б еще одного орчонка родила, а там и других бы плодить стала — чтоб они вас же и прикончили. Элендил не выдержал и влепил юноше пощечину. — Выродок, — коротко и резко сказал он. — Я не думал, что ты на такое способен. Я все понимаю, но есть здравый смысл! Да, она может нарожать еще врагов, которые убьют кого-то из нас, но все равно нельзя поднимать руку на женщину, тем паче беременную! У нее не было оружия, и она не могла сопротивляться! Оскорбленный Гилдор продолжал настаивать на своем. Элендил по характеру был человеком довольно спокойным и добрым, не склонным к вспышкам ярости и тем более к жестокости, но тут не выдержал. Недолго думая, он перекинулся парой слов с лучшим другом и приказал повесить негодяя на первом же суку, чтоб другим неповадно было. Гил-Галад полностью поддержал верховного короля дунэдайн в его решении, потому что тоже считал выходку Гилдора верхом запредельной бессмысленной жестокости. Не говоря ни слова, он подошел к телу убитой, хотя у него от потрясения дрожали руки и подкашивались ноги, поднял с залитого кровью дощатого пола отрубленную голову, закрыл ей глаза и аккуратно приложил ее к шее — в это мгновение ему вдруг показалось, будто женщина спит, а не мертва. — Давай выкопаем могилу и похороним ее в этой деревне, где она жила, — медленно сказал он Элендилу, указывая на тело, — не думал я, что некоторые люди, не прислуживающие Саурону, способны на такое злодеяние. Мне всегда казалось, что зверства — удел лишь приспешников Врага, да и то не всех, а лишь тех, кто окончательно утратил стыд и совесть. Его друг лишь покачал головой. Он знал покойного отца Гилдора, погибшего в сражении у Врат Мордора, и думал, что его сын — тоже хороший человек. Однако вон оно как оказалось. — Вы правы, aran, те же морэдайн — звери и чудовища, но это не значит, что мы должны им уподобляться и убивать женщин и детей, — сухо произнес он. — Лишать жизни можно лишь тех, кто поднял против тебя меч. Я тоже не думал, что один из моих подданных совершит такое! Элендил чувствовал себя раздавленным и измученным. Он не думал, что когда-нибудь сможет забыть свою несравненную Алдамирэ, но повседневные заботы хоть как-то притупляли страдания, позволяя отвлечься от тягостных воспоминаний и не думать постоянно обо всем произошедшем. Теперь же, стоило ему увидеть убитую орчанку на сносях, как боль тут же вернулась с удвоенной силой. Он смотрел, как мертвую опускали в могилу, и ему сразу представилась на ее месте одетая в белый саван жена с закрытыми глазами и сложенными на груди холодными руками. Вечером о произошедшем узнали Исилдур, Анарион и Элронд. Увидев болтающееся в петле тело Гилдора с раздувшимся посиневшим лицом, к которому уже слетелись вороны, второй сын Элендила принялся яростно заступаться за приближенного. — Отец, ты что — спятил? — возмутился он, запустив камнем в жирную ворону с грязными сальными перьями, которая сидела на голове у казненного, старательно выдергивая из его глазницы глаз. — Ты приказал его повесить из-за какой-то жалкой орочьей подстилки? — Нет, сын, это ты спятил! — жестко ответил тот. — Вернее, это я дурно тебя воспитал и не сумел тебе объяснить, что нельзя поднимать руку на женщин! — А это не женщина, а орчанка, орки вообще животные, — брезгливо произнес Анарион. — Гилдор правильно сделал, не убей он ее, она б еще три отряда Саурону для армии нарожала! — Животные они или нет, а ты, братец, попросту подонок, — осадил его Исилдур. — Нашел за кого заступаться. Даже если речь идет о животных, ты должен знать, что на беременных самок не охотятся и на мясо их не забивают. Элронд попытался поддержать Анариона и начал толкать речь о том, что орки — это не просто животные, а еще и вредные животные, которых надо уничтожать безо всякой жалости, не глядя на то, женщина перед тобой или вооруженный солдат, но быстро осекся под грозным взглядом Гил-Галада. Исилдур же в свою очередь от души накричал и на брата, и на Элронда, добавив, что людям и эльфам Запада не подобает так поступать, иначе чем они отличаются от морэдайн и прочих изуверов, которые не щадили ни детей, ни женщин? Ему тоже вспомнились события многолетней давности, когда он постоянно боялся то за беременную жену, то потом уже за маленького Элендура. А уж что случилось с Исилвэн… дядя Нолондил, конечно, был самым настоящим безумцем, лучше об этом вообще не думать даже по прошествии не одного десятилетия. — Не зря ты взял себе жену из арузани, наверное, с них пример берешь и Гилдора научил, — сказал он брату. — Это они очень любят истязать других, а чтобы придумать оправдание для своих злодеяний, начинают придумывать всякие поводы: одних можно пытать и убивать за то, что они не хотят поклоняться вместе с ними Тьме и Морготу, других — за то, что они якобы животные, третьих — еще за что-нибудь, было б желание кого прикончить, а уж основания в пользу этого всегда можно найти. Я сейчас говорю с тобой, но слышу не своего родного брата, а его супругу! Ты произносишь ее слова! — Не смей трогать Тиндомиэль! — побагровел от злости Анарион. — Я ее и не трогаю, просто говорю тебе, чтобы ты перестал так себя вести и защищать того негодяя, что пошел на корм воронам! — выкрикнул его брат. — Существуют границы разумного поведения, и вы с Гилдором и Элрондом их перешли! — Да Гилдор вовсе не негодяй! Он правильно поступил, а наш отец велел казнить его безо всякой вины! — продолжил гнуть свою линию второй сын Элендила. — Слушай, ты, — прошипел Исилдур, глядя в глаза младшему брату, — если тебя завтра убьют, я не стану тебя жалеть и оплакивать, потому что ты этого недостоин. Я ненавижу тебя и твою жену. Не удивляюсь, что из множества женщин ты выбрал именно ее — ты такой же, как она. Или это она такая же, как ты. Впрочем, это уже не важно. Вы нашли друг друга! Сдохни побыстрее, я буду только рад! Пошел вон отсюда! С этими словами он толкнул Анариона так, что тот едва не упал. Младший брат Исилдура ожидал, что отец поставит своего старшего сына на место, но вместо этого заметил, что направленные на него и Элронда взгляды Элендила и Гил-Галада полны негодования и осуждения — оба и не думали заступаться за Анариона. — Нда, — только и смог выговорить Элендил. — Не думал я, что у тебя, дорогой мой Анарион, такая гнилая душонка. Чудовище — оно не в озере Нурнон водится. Чудовище — это Гилдор, а еще одно все эти годы жило рядом со мной. Сначала ты взял в жены дочь Нардуминала, потом под благовидным предлогом спрятал своего сына от войны, теперь защищаешь убийцу. Иди-ка ты с глаз моих куда подальше, пока я еще больше не разозлился, и подумай над своим мерзким поведением. *** Где-то дня через два Исилдур проснулся утром в своем шатре, едва забрезжил рассвет — ночью он опять спал от силы часа три, и его постоянно преследовали уже ставшие привычными, но от того не менее невыносимыми кошмары. Не успел он умыться, как Эстельмо, оруженосец его сына Элендура, осторожно приподнял полог. — Простите, что побеспокоил вас, мой король, — робко начал юноша, — но с вашим братом беда. Исилдур взял полотенце, вытер руки. Он смутно помнил, что совсем недавно они с Анарионом поссорились, но почему? Тот день совершенно выпал из памяти, казался ему каким-то серым пятном. Кажется, дело было в жене Анариона, этой надменной мораданэт. — Что случилось? — строго спросил он. — Сегодня ночью вашему брату на голову со стены Барад-Дура скинули огромный камень. Там… — Эстельмо не договорил, по выражению его лица было заметно, что ему страшно. Исилдур быстро набросил плащ и пошел за юношей. Трупы убитых во время ночной стычки уже успели перенести в безопасное место, и вокруг толпились их друзья и родичи. Он увидел своего отца, молча стоящего возле носилок, на которых лежало что-то темное. Подойдя ближе, Исилдур понял, что это тело его брата, накрытое длинным широким покрывалом. Элендил коснулся руки своего теперь уже единственного сына. — Не смотри, — чуть слышно сказал он. — Не надо. Лицо его побелело, казалось, он вот-вот лишится чувств. Однако Исилдур, не обращая внимания на его слова, приподнял край черной ткани. Ему много раз доводилось видеть смертельные раны и изувеченные тела, и он уже успел привыкнуть к страшным зрелищам, поэтому не вздрогнул, не вскрикнул от ужаса, пусть увиденное и в самом деле было в высшей степени жутким. Украшенный золотом и бриллиантами шлем с крыльями чайки был расплющен ударом огромного булыжника, большая часть черепа раздавлена, осколки костей смешались с волосами, ошметками кожи и мозгом в кровавую массу, по виду чем-то напоминавшую свекольный салат с орехами, левый глаз вытек, но даже наименее пострадавшая часть лица выглядела настолько безобразно, что в убитом едва можно было опознать красавца Анариона. Длинная, аккуратно заплетенная черная коса лежала как бы отдельно сбоку от него, что создавало впечатление какой-то чудовищной неестественности происходящего. Исилдур медленно опустил покрывало на изуродованную голову брата. Почему-то, как ни странно, он не ощущал ни страха, ни жалости, ему не хотелось плакать — он по-прежнему отчаянно пытался вспомнить подробности недавней ссоры с Анарионом. Что все-таки произошло? — Надо бы сообщить его жене и детям, — проговорил он, отходя от тела. — Я им напишу.