А я всего лишь люблю его...

Тишина больничной палаты больно давила на сознание, а холодная маленькая ладошка не прибавляла уверенности. Мальчик лежал здесь уже около недели, но его близкие не переставали надеяться. Он обязательно очнется. Пусть не сейчас, но так и будет. Ведь какое право он имеет бросать их на произвол судьбы? Пусть те уже и взрослые, но без этого лохматого солнца им не мил этот мир. А потому он вернется. Как и в тот раз. — Малыш, — хриплый от долгого молчания голос нарушил тишину. — Ты ведь проснешься, я знаю. Ты ведь не можешь оставить меня надолго. Я же как цветок. Не будешь дарить мне свет и поливать нежностью — завяну. А ты просто не можешь сделать все так. Я только из-за тебя вновь могу дарить любовь. Но кому ее теперь дарить, если не тебе? Спокойное дыхание и звук приборов для поддержания жизни заставили его замолчать. Дин не мог поверить в то, что жизнь может так ловко играть с ним. Он легко может проиграть, ведь очень быстро лишается своих любимых людей. — Солнце мое, я знаю, ты меня слышишь. Но почему ты не проснешься, милый? Мы же так мечтали о совместной жизни. Ты же помнишь, как мы лежали вместе и, смотря в потолок, мечтали? Ты сказал, что хочешь провести со мной всю жизнь, а я представил тебя в свадебном платье, — грустная усмешка и его печальные глаза устремились в потолок. — А знаешь, ты неплохо в нем смотрелся. Помню, как ты после этого ударил меня подушкой, но мы были счастливы… Равнодушное лицо Кастиэля и его бледное лицо заставляли Дина взвыть от горя, но он не мог. Все будет хорошо. Кас очнется, и они будут счастливы, вспоминая это как плохой сон. — Ты сказал, что хотел бы дочку. Чтобы наряжать во всякие платьица и делать красивые косички. Котенок, прошло бы несколько лет, и мы бы усыновили прекрасных детишек. Сколько бы ты захотел, лишь бы был счастлив, — парень крепко сжал маленькую ладошку, холод которой пронзал его тело. — А знаешь, я ведь дурак. Хотел тебе подарок сделать после выпускного. У меня остались деньги, и мы могли бы съездить на море. Или куда-нибудь еще, душа моя. Помню, ты говорил, что хочешь побывать в Греции. Детка, куда захочешь, только проснись. Ноль реакции. Ни-че-го. Не улыбнулся, не нахмурился. Кастиэль продолжал лежать, находясь в своем отдельном мирке, а Дин громко страдал от осознания того, что его любовь возможно больше никогда не проснется. — А я ведь наблюдал за тобой, когда ты спал. Даже когда мы еще не были в отношениях, а ты был моей…шлюхой. М-да, не ценил я тебя, родной. Но ты спал так, что у меня прерывалось дыхание. Ты и без того был маленьким, но во сне ты был еще более открытым, и мне так хотелось тебя затискать, потому что, о, Боже, ты был слишком клевым, солнце, — вдруг он вспомнил о том, по какой причине они здесь. — Кас, ты идиот. Я ведь тебя предупреждал. Ты должен был пойти домой. Ну почему ты пошел к этой Анне? Я же тебе подробно объяснял — иди домой. Но ты — упертый баран — решил, что умнее меня. Придурок и кретин ты, любовь моя. Но не волнуйся, Анна теперь в тюрьме, но судя по количеству убийств, ее убьют и замнут это. Малыш, я тебя так люблю, но когда ты очнешься, поверь мне, твоя попа будет кроваво-красной, и ты долго не сможешь сесть. Кас, малыш, проснись... Аппарат, показывающий сердечный ритм, оповещал, что сердцебиение в норме, а внутри Дина все перевернулось. Кас все еще спит... Он уткнулся в его холодную, медленно поднимающуюся и опускающуюся грудь и заплакал, увлажняя больничную сорочку.