Незначительные

— Вам передали кассету, господин Мори. Никто не слушал, попросили лично в руки. Огай Мори возводит очи на говорившего, кивает и снова утыкается в монитор своего ноутбука. Строчки бегут перед глазами, уже появляются мушки, мешающие сосредоточиться на тексте. Возраст, как ни крути, берет своё. На его стол аккуратно кладут кассету и плеер. Даже наушники прихватили, чему босс Портовой Мафии только рад. Он отправляет восвояси одного из безликих преступников. Нет, имя этого парня он помнит, как и имена абсолютно всех в системе, но лишняя информация такая утомительная… Мужчина надевает наушники, закрывает глаза, но пальцы замирают над заветной кнопкой. Он проверяет внутреннее чутье. Элис он чувствует на подкорке сознания, каждой клеткой тела, каждой ресницей. Она ему мешать не собирается. На столе рядом с плеером возникает старая и потрепанная пачка сигарет. Он бросил давным-давно, Элис претил запах табака, да и сама привычка пагубная, ему ли не знать. Доктор Мори… Он вертит в руке зажигалку и включает на «воспроизведение». Сначала легкое пощелкивание, затем негромкая классическая музыка. Насмешка? Да нет, музыка из забытого прошлого, того, когда он еще работал в нелегальной больнице, когда только мечтал, будучи юнцом. Сейчас же его пальцы спокойно пробегаются по воздуху, будто клавишам рояля, и мелодия ложится в ушах и прямо перед его глазами. — Ринтаро, — тихий шепот сначала мерещится Мори, и тот открывает глаза. В его кабинете пусто. Перед ним его же кресло, справа бурлит своим ритмом Йокогама, слева глухая и темная стена с абсолютно непробиваемой тишиной. — Ринтаро, — еще раз звучит прямо в его голове высокий женский голос, — надеюсь, у тебя все хорошо? Огай даже ответить хочет, но замирает с обрывающимся аккордом. В его наушниках тишина такая же, как и в кабинете. Да только разрезает ее тяжелое дыхание женщины. — Я… ты ведь понимаешь все, верно? Все это… — Ай-яй-яй, госпожа Провидец, нехорошо раскрывать карты раньше времени. Вам-то хорошо, а нашу с господином Мори игру еще выиграть надо, да? — Ты… Слышится скрежет, перешептывания и теперь мужской голос вещает прямо в голову Мори. Доктор складывает пальцы домиком, скрывая мрачную улыбку от самого себя. — Рад, что вы добились цели, доктор. Было… ожидаемо, — голос причмокивает последнее слово, с удовольствием катая на языке. Огай смутно представляет себе эту картину. Он вслушивается в задний фон, где есть звуки шагов, чужое дыхание и что-то еще… — Но сами понимаете, долг платежом красен. Я привел вам Мимик, у вас теперь заветная бумажка, так мило, сейчас слезу пущу, — всхлипывает карамельный голос, а следом слышится удар, — милая Элли пытается прервать нас, будто у кого-то это получится?! — Получится, — самому себе обещает Огай, закрывая глаза. — Я помог вам, не надо оваций. Теперь я хочу вашего невмешательства, просто постойте в стороне и посмотрите, как горит ваш дом, как убивают ваших граждан. Я тоже через это прошел, было сложно, да, но потом… Голос смеется, он явно куда-то идет. Слышится, как захлопывается дверца автомобиля, а через пару секунд отголоски взрыва врываются осколками в черепную коробку Мори. — Эти звуки хаоса прекрасны. Я знаю, что вы со мной согласны. Знаю, потому и хочу с вами договориться. Не вмешивайтесь, я не трону никого из мафии. Уйду, как закончу тут, а дальше правьте на здоровье. Мне всего-то и нужен один человек. Кстати, как он? Думаю, разбит, бедняжка, жаль его, конечно, но вы ведь в курсе всего. Месть сладка, бла-бла-бла и все в таком духе. Ну-с, думаю, вы меня поняли, доктор Мори. Огай усмехается высокомерию своего визави, уже готовясь снять наушники. Но голос продолжает вещать. — Ах, да, тот парень, что передал Вам кассету, зайдет к Вам через минуту, попытается убить. Я сказал ему, что сигареты на вашем столе отравлены, ну те, что в последней полке заныканы. Взрослый человек, босс Портовой Мафии, а до сих боится девчонок… Запись обрывается. Огай снимает наушники, затем покорно зажигает сигарету. Та тлеет в пальцах, разбавляя комнату тяжелым душным запахом. К нему и правда приходят. Преступник идет к столу босса медленно, боится, что заметят. Замирает только у стола, сопоставляя факты. Зажженная отрава в руках и отключившийся мужчина лицом в стол. Идеально, чтобы добить и править. Чтобы стать тем самым, единственным боссом, и никакой коллегии, никаких эсперов, никакого Осаму… Мужчина подходит ближе, его пальцы сначала зависают в воздухе, не решаясь дотронуться. А затем он слегка толкает Мори. Потом еще, еще и еще, ожидая, что босс очнется. И когда он понимает, что Огай уже не восстанет, а вакантное место свободно, что перед ним тысячи возможностей и путей, тонкий скальпель скользит по его шее. Тело падает, ударяясь о край стола, и кровь заливает пол и черные ботинки Мори. Босс брезгливо морщится и встает, делая первую затяжку. Йокогама так прекрасна, переливается ночью всеми цветами, рябит звуками и бежит вниз, куда-то в ад. Мори смотрит на город, и взгляд его не цепляется ни за что вокруг. Может, стоит покинуть город на пару месяцев? Развеяться, показать Элис Диснейленд, Колизей и статую Свободы? Ведь когда-то очень давно он обещал кому-то объездить весь мир… Перед тобой Земля, Ринтаро, всё, что захочешь, а ты хочешь только этого? Утонуть в крови Йокогамы и своей собственной? А как же мир? Как же мы? — Ринтаро, — звонкий голос разбивает тишину на мелкие осколки, заставляя от неожиданности подскочить. Мори, словно школьник, прячет сигарету за спину, абсолютно не обращая внимание на труп. — Ты что, снова куришь? — упирая руки в бока, спрашивает девочка. — Элис, дорогая… — только заикается мужчина, как встречает грозный взгляд голубых глаз. — Ты же обещал! Мори только пожимает плечами, абсолютно невинно. Обещал и обещал, было, да, давно очень, уже и не вспомнишь. Мори Огай и не помнит разные там обещания, данные когда-то уже мертвым людям. — Всё так плохо? — глаза его Элис светятся ярким голубым. Она спрашивает грустно-грустно, словно ей действительно все известно. Ответом ей служит кивок. Легкий и едва заметный. Мори делает еще одну, последнюю, затяжку. А затем растирает сигарету в пальцах, не чувствуя жжение, и отправляет в мусорную корзину. Там этим всем привычкам самое место.

***

Стук в дверь подобен выстрелу. В глухой тишине, где даже телек работает беззвучно, можно услышать и приближение шагов к входной двери. Только Исихара боится услышать разные звуки. Она вообще игнорирует их, как может. Ее глаза бегают по монитору, ищут информацию о Вестнике и находят только слухи, догадки и уж совсем странные теории. В архивах же пусто, Вестника не знают до сих пор, знают только как страшного маньяка. Но кто это был, загадка века. Девушка отпивает кофе, замирая взглядом на своем отражении. Она держится и не плачет, даже когда видит бледное лицо в мониторе или зеркалах. Кажется, Исихара даже слышит детские голоса на кухне, но она точно знает, что это лишь разум играет с ней. Все просто. Очень. Детей больше нет, до Одасаку она не дозвонилась, значит, его тоже скорее всего нет. Эгоистичная жалость к себе просыпается волнами и засыпает под ненависть к себе же. Митико старается поскорее пережить эту ночь, чтобы потом выйти на работу, поймать убийцу Томиэ и уехать из этого города так далеко, как только можно. Потому стук в дверь подобен выстрелу. Митико идет на него, замирая в коридоре. На секунду она закрывает глаза, собираясь с последними крохами сил, щелкает замком, и видит в проеме Дазая. Бледнее обычного, без своей повязки на лице, без своего черного длинного плаща. Он стоит, облокотившись об косяк, затем делает шаг в коридор. Будто приведение, мертвец, гребанный зомби. Непохожий на себя, кривая и неумелая карикатура, двигающаяся, словно марионетка на ниточках. А затем они встречаются взглядами. Митико сразу понимает, что случилось. Ей даже спрашивать не надо. Она видит картину смерти в самом Дазае, на дне его потухшей темной радужки и расширенного зрачка. А его будто оставляют последние силы. Осаму упирается рукой в стену, ждет, когда дверь за ним закроется, а затем медленно съезжает по стене. Марионетка с обрубленными нитками. Они остаются в тишине темного коридора: Митико прирастает к полу, к дверной ручке, застывает, как мороженое, в надежде на страшный долгий сон. Ей хочется расплакаться, так хочется, но взгляд упирается в Дазая, и вспышка чего-то неправильного словно осветляет коридор. Кто-то должен быть сильным. Хотя бы сейчас. Исихару накрывает и страх, и жалость, и принятие, и спокойствие, и гнев, и что-то еще, когда Осаму все-таки аккуратно выпрямляется. Пошатывается, будто выпил в ближайшем баре весь запас алкоголя и теперь ловит отличные головокружительные приходы. Полицейский кидается к нему, пытается удержать, но вместо этого чувствует, как его руки смыкаются на ее талии. Исихаре бы сказать что-то, но слова застревают поперек горла, и девушка только едва слышно шепчет, что рядом. Да, она будет рядом. Будет. Рядом. И гладить по волнистым темным волосам, и прижиматься ближе, и чувствовать чужие трясущиеся руки. Но помимо чужой боли и горя есть своё. Митико чувствует прохладу своих слез. Они катятся по щекам и срываются вниз, не остановить. Безмолвно бой проигран, в одиночку тем более и давно, и сейчас ее дрожащие пальцы зарываются в темные волосы Осаму, и неосознанно девушка прижимает его ближе. Еще ближе, и хочется раствориться здесь, в темном коридоре, в человеке, пропахшем смертью и улицами, сладостями и кровью. Последним ее желанием было бы защитить его самого. От себя, в первую очередь, ведь убить Дазая способен только сам Дазай, от врагов, от друзей, от собственных низких чувств, от беды… Исихара замирает так, и они стоят, застывшие в своем покое. Абсолютно покинутые, абсолютно одинокие и ненужные целому миру. Абсолютно растратившие что-то светлое, обозленные и убитые горем. Спустя долгое время Дазай первым отпускает Митико, и девушка тут же делает шаг в сторону. Осматривает, ищет раны, кровотечение, синяки, но ничего. Только засохшая кровь на рубашке. Исихара сразу же догадывается, кому эта кровь принадлежит. — Иди, — тихо шепчет Митико, и Осаму, повинуясь, идет. Он не видит пол, он привык к этой темноте в этой квартире. Садится на кровать, слыша, как вода бьет в кране. Исихара появляется через пару секунд, в ее руках губка и небольшой тазик. Она помогает избавиться от рубашки, расстегивая мелкие пуговички дрожащими пальцами. Кровь на шее и на груди уродует худое мужское тело, бинты также пропитаны и испачканы бурым. Это заставляет помнить, кто перед ней, что перед ней и смело закрывать на это глаза. Распутать эти бинты аккуратно, когда чужая кровь уже засохла и впиталась в них кажется Исихаре кощунством. Она подцепляет первый бинт на шее, но ее пальцы тут же перехватывают. У Дазая горячие пальцы, горячая шея и горячий лоб. Девушка уверена, что у него лихорадка, но она покорно ждет, когда Осаму сам снимет с себя бинты. Один за одним они оказываются на полу, ровно у ног преступника. Митико выжимает губку и аккуратно стирает следы крови сначала с груди, затем с лица Дазая. Тот не сопротивляется, не разговаривает, иногда даже не дышит. Он — пустая оболочка. Только наполни ее либо тьмой, либо светом. — Осаму? Митико страшно, но она решается его позвать, когда последние капли убраны с его лица. Прекрасного и словно неживого. Он открывает глаза, темный взгляд вдруг становится непроглядно черным и уставшим. Она тоже потеряла друга, потеряла за сегодня больше, чем за всю жизнь. И, кажется, скоро потеряет и Дазая. — Да, он мертв, — все, что говорит Дазай и снова закрывает глаза. Теперь он первым чувствует чужие руки на плечах. Его обнимает впервые за долгое время, за бесконечно долгое пребывание во тьме. Тепло укутывает его, как одеяло, и парень валится назад, на спину, утаскивая за собой Митико. Зарывается носом в волосы и дышит, прижимаясь сильнее. Глупая слабость человечества — потребность в тепле. Он-то думал, что выкорчевал ее из себя, что сильнее первородных инстинктов. Женщины — слабость. Нет, не так. Чувства к женщине — вот слабость. Чувства в принципе. Голос Одасаку все еще звучит в ушах Дазая, как по радио. Ни зло ни справедливость не значат для тебя многого, я знаю… но это бы сделало тебя хоть немного лучше… Осаму закрывает глаза, проваливаясь в беспокойный сон. Где-то во сне его ждет семья, брат и сестра, родители, друг и спокойствие. Где-то во тьме его ищут враги. Где-то в чужой квартире, в чужой спальне и на чужой кровати, в объятиях женщины, он вдруг станет свободнее. А смерть вдруг станет на шаг ближе.