Credence Clearwater

Выскочив из-за одной из соседних крыш, в просвет между белыми больничными занавесками ударило слепящее дикое солнце города. Совершенно одновременно с ним в палату с шелестом и скрипом вкатился этот странный человек. Вид у него был вороватый и виноватый, он будто убегал от кого-то и будто боялся, что помешал, он клонил кудлатую голову набок и избегал смотреть прямо. Он двигался как-то то ли нарочно смешно, то ли просто неловко, то ли через мешающие ему руки и ноги. Да и вообще он выглядел чудаковатым и забавным, типичным волшебником, иностранцем и безумцем. Грейвс встречал это новое утро с безразличием. Избегая дурных снов, он спал совсем мало. В основном он читал, пытаясь отвлечься, а по утрам принимался за дело — по совету психолога, он каждый день «заглядывал внутрь себя» и искал там то, что позволило бы магии вернуться в его жизнь. Грейвс не то чтобы не верил в успех этих поисков, он просто получал результат, не внушавший надежды: воспоминания приходили только лишь о боли, о темноте и о чём-то уж совсем фантасмагоричном, чего не могло быть — о языческих кострах, взлетающих до неба, о жутких монстрах подводных глубин и богохульственных выкриках, оглашающих древние пустоши. Доктор, услышав об этом, предположил, что Гриндевальд мог осуществлять ритуал слияния разумов, частичные воспоминания о котором у Грейвса остались, заменив собой то, что было полностью снесено и стёрто. Чем именно был эти видения: снами Гриндевальда, его больными фантазиями или чем-то, что он вычитал или где-то увидел, — было не ясно, но нужно было как-то с этим бороться, а для этого необходимо было понять. Погружаться в эти чуждые современному миру бездны было только лишь страшно и до животной дрожи жутко, но ещё более неприятно было таскать зияющие чернотой провалы внутри. Аккуратно подступать к их краю, предварительно закрыв глаза, задержав дыхание и крепко сцепив в замок пальцы, можно было только по утрам, когда обесцвеченное, но липко греющее солнце создавало в комнате иллюзию безопасности и хоть немного сквозь сомкнутые веки освещало бездонную тьму, только меленькая часть которой была доступна для мысленного взгляда. Подобная мучительная медитация требовала тишины и полного спокойствия, что тоже могло обеспечить только раннее утро. Было слишком рано для посетителей, но этот человек с тихим шумом и прирученным ураганом ворвался, причём с таким видом, будто только что сошёл с корабля. Грейвс кисло осмотрел его запылившееся лазурно-серое пальто и беспорядок рыжих волос, тоже словно бы запылившихся, но в свете солнца сияющих и светлых. Лицо этого человека было необыкновенным, запоминающимся, но в чём-то неправильным. Так же немного неправильной была худоба, болезненность его неуверенной улыбки и постоянно что-то скрывающих, быстрых отчаянных глаз. По этому человеку видно было, что он привык всюду появляться не кстати и отовсюду сбегать. Он поставил посреди комнаты потрёпанный чемодан и сел на него сверху, удерживая крышку, весьма своевременно, должно быть, ведь под ней что-то грохотало, ревело и било крыльями. — Здравствуйте, мистер Грейвс, — незнакомец улыбнулся как-то беспомощно. На правах человека с амнезией, Персиваль привык не подвергать сомнению всё, что ему говорили люди. Все те, что назывались его друзьями, коллегам и постоянно рассказывали, как они вместе с ним что-то делали, куда-то ездили и разделяли приключения. Грейвс ничего из этого не помнил и ничего не чувствовал, но с безразличным спокойствием со всем соглашался, не раздумывая над тем, что является правдой, а что преувеличением. Теперь этот человек, назвавшийся Ньютом Скамандером, поведал ему историю последних недель, о которой Грейвс и так знал. Вообще странно и удивительно было знакомиться с людьми, с которыми успел сойтись Гриндевальд. Он и Грейвс не были одним и тем же, было немыслимо такое даже предположить, однако к Персивалю то и дело наведывались те, кто знал его всего пару недель — то есть те, кто знал обманщика и к этому обманщику успел проникнуться. Это не мешало им сочувствовать и пытаться помочь Грейвсу. Всё это отдавало настоящим абсурдом. Грейвс был изначально влиятельным, сильным и достойным магом, дружбы с которым многие искали. Гриндевальд сделал его имя ещё важнее и сильнее. Теперь от Грейвса не осталось ничего, на работу он вернуться не надеялся, но его всё никак не хотели забывать. А он и хотел порой, чтоб забыли. Чтоб считали мёртвым и отпустили наконец куда-нибудь. Вот и этот Скамандер, которого Гриндевальд приговорил к смерти и против которого затем сражался, приехал помогать Грейвсу, хоть никогда по-настоящему не был с ним знаком. (Однако он со своей кривоватой несчастной улыбкой выдал ту же банальность, от которой было тошно, что и все остальные: «Вы ничуть не изменились, мистер Грейвс.») Выяснилось, что Тина Голдштейн (ещё одна из числа тех, что за пару месяцев к Гриндевальду успела приблизиться больше, чем за годы к Грейвсу, и потому считала себя обязанной часто его навещать и поддерживать) написала своему британскому приятелю в письме о беде, постигшей Грейвса, и попросила о помощи. Для них это, должно быть, был весомый повод снова встретиться, поэтому Скамандер тут же отправился в Сибирь на поиски редкого дракона, чей толчёный зуб издревле являлся лучшим средством от подагры, несчастной любви и последствий тяжёлых заклятий. В Нью-Йорк Скамандер вновь прибыл не совсем легально и вновь притащил с собой уйму неуправляемых фантастических тварей. Его улыбка была разбитой и отчаянной, когда он предложил Грейвсу спуститься в чемоданный зверинец. Очевидно Ньют думал, что услышит возмущённый отказ и вскоре окажется арестован, но Грейвс согласился. Магии в его жизни осталось удручающе мало, она таяла с каждым днём, казалось, он даже перестаёт её видеть и замечать. Но и испытать воодушевления и детского наивного восторга от увиденного он, даже если бы захотел, не смог бы. На ногах он держался всё ещё нетвёрдо, поэтому Ньют помог ему спуститься по крутой узкой лестнице вниз. Стоило там оказаться, стало понятно, что так просто Скамандер его не отпустит. Пришлось неспешно пройтись по всем заколдованным вольерам, правда в большинстве из них Грейвс просто стоял в уголке и наблюдал, как Ньют кормит животных и возится с ними, при этом сияя нежностью, заботой и благожелательностью. Могло и вовсе показаться, что этот полный доброты чемодан и есть внутренний, выдуманный и идеальный мир Скамандера. Здесь он чувствует себя в безопасности и здесь всё так, как он хочет, здесь его окружают существа, зависящие от него и его любящие. В то время как снаружи он, невольно пытаясь оставаться таким же, постоянно с чем-то борется и чему-то противостоит. Возможно ему и то, и другое необходимо, но будь его воля, он бы, наверное, остался здесь, окончательно убежав от себя самого, от прошлого, будущего и от своих безжалостных уличных драм. Грейвсу была чужда очарованность умилительными малышами, но даже он не смог сдержать улыбку, когда несколько большеглазых, подпрыгивающих на коротких ножках тварей окружили его и стали лезть под руки. Впрочем, первая за месяц улыбка была автоматической. Да и то, Ньют реагировал на эту сцену куда более бурно и радостно. Грейвс же не чувствовал себя способным, верящим, открытым и достаточно свободным, чтобы за полчаса волшебным образом избавиться от всей невыносимой тяжести, что сидела у него глубоко внутри. В конце концов, это прерогатива только не избалованных чудесами наивных добрых маглов, а не тех, кто чудес насильно лишился. Крохотный и фальшивый закольцованный рай не лечил и не веселил Грейвса, а только утомлял его и заставлял чувствовать себя ещё хуже — чувствовать себя искалеченным, растлённым и убитым среди цветов, игрушек и невинных котят. Но всё же он не хотел обижать Скамандера, вернее, не хотел прерывать его искренности и крепко запертого внутри счастья, которым тот явно хотел со всеми желающими поделиться. И даже выставить это дешёвое счастье на показ — в этом тоже было нечто болезненное. Это не было похоже на терапию. Скорее на попытку циркового опьянения. Когда кормёжка и уделение внимания всем животным закончились, Ньют вернулся к тому, с чего начал. В своём сарайчике он отыскал надёжно упакованный мешочек и порошок из него пересыпал в чашку и залил водой. С усталым видом пробуя на вкус этот раствор, Грейвс ничего не опасался и не ожидал плохого. Может быть, хоть самую малость, он ненадолго поверил, что это поможет ему вернуть магию? Такая мысль и впрямь была и она даже немного воодушевила. Вот только в магии Грейвс уже не видел особого смысла. Ему теперь всё время казалось, что очень тонкая и зыбкая черта отделяет колдовство от чернейшей пустоты бесконечности. Но спасало хотя бы то, что здесь, в этом защищённом от всех невзгод безразмерном чемодане, не было ни намёка на те тяжёлые потусторонние видения, что мучили Грейвса по ночам. Опершись руками на стол и не смотря прямо, а вновь по-лошадиному кося глазами в сторону, Скамандер выжидательно наблюдал за ним. Что мешало Грейвсу испытывать самые добрые и благодарные чувства к этому славному, но, наверное, слабовольному парню, отдавшего всего себя животным, раз уж не смог отдать себя жизни в радости? Мешать могло только лишь то, что они люди бесконечно разного круга и разного полёта. Грейвс, конечно, потерял и круг и полёт, но это ведь ещё не значит, что он падёт ещё ниже, потеряет ещё и гордость и доверит свою обесценившуюся жизнь и искалеченную душу абы какому доктору. Словно вымирающее животное — зоологу, вечно попадающему в неприятности… В ушах вдруг зазвенело и горло как-то запоздало обожгло огнём. Начались взрывы, драконьи взрывы внутри, обдавая жаром и искрами, они рассыпались в груди фейерверками совершенно волшебным образом. Они заставили его упасть и задохнуться. Глаза Ньюта расширились, он бросился вперёд, и это было последним, что Грейвс увидел, перед тем яркая звёздная вспышка мелькнула впереди и погасла.