Credence Clearwater

Сны ему снились самые страшные, бесконечные, мучительные и утягивающие. Ничего конкретного, только чувство всепоглощающего трепета перед чем-то непостижимым, давящим и много хуже, чем просто смертельным. Может быть, ему снилось, что он кролик. И что нору его свирепо и яростно разрывает когтями обезумевший от охоты вопящий пёс. Вот-вот доберётся и разорвёт. Но это мгновение ужаса длится и длится. Проснулся Грейвс задыхающимся и совершенно разбитым, он ещё долго не мог прийти в себя и перестать трястись. Когда же ему это удалось, он увидел, что находится в чьей-то весьма милой домашней спальне с двумя кроватями. Но не это было удивительно, а то, что в метре от его постели, вытаращившись и поджав к груди колени, сидел Скамандер. Сидел, весь сжавшись и тоже отчего-то немного дрожа. Его лицо было бледным как снег, отчего размытые блёклые веснушки лежали под ресницами, словно золотая пыль, высыпавшаяся из сухих прорезей бесцветных лисьих глаз. Всё в нём говорило о застывших, претерпевавшихся в течении нескольких часов тревоге и сострадании, преодолеть которые у него не было средства. — Не переживай за меня, не надо, — кое-как опираясь на нетвёрдые руки, Грейвс сел и потёр ладонями опалённое саднящее лицо. — Я не знал, что оно так на вас подействует, честно… — голос Скамандера был потерянным, невесомым и совсем тихим, но в нём явно слышалось такое сожаление, которого, наверное, не стоили несколько часов нехорошего сна. — Да всё в порядке. Я теперь всегда так сплю. — Нет, вы не знаете. Вы спали несколько дней. И первые дни вы были как будто мёртвый, я… — Ньют сглотнул ком и усилием согнал с лица мраморную маску, веки его глаз сразу покраснели, — я совершенно не понимаю, как такое могло случиться. Ни в одном из описанных случаев… — он бросил договаривать, тяжело и прерывисто вздохнул, закусил губы и, качая головой, повернул лицо в сторону. Лишь через несколько секунд Грейвс осознал суть его слов и едва слышно саркастически хмыкнул. В таком случае опасения Скамандера были вполне обоснованы: он ведь проник в больницу и отравил особо охраняемого пациента, после чего, видимо, ещё и похитил его. — Я не мог вас там оставить. Они бы не смогли вас вылечить, и вы бы погибли, а если бы они поймали меня, то не дали бы мне помочь вам… Да… Мы сейчас в квартире Тины. Что ж, она не очень-то рада была меня видеть, — с удержавшимися у горла слезами Ньют нервно рассмеялся и наконец расслабился. С тихим кряхтением он разогнулся, поднялся и прошёлся по комнате, разминая плечи, которые очень, сейчас особенно, когда он был в одной тонкой рубашке, напоминали зачатки крыльев. Грейвс закрыл глаза и подумал о своём положении, о переполохе, который, наверное, случился, когда он исчез, и о том, что грозило бы этому волшебному недоразумению, если бы его и правда поймали… Ньют вдруг опустился на кровать рядом с ним, даже ближе, чем этого не позволили бы приличия, и взял за руку. Но не успел Грейвс удивиться, благо мысли в голове ворочались еле-еле, как он понял, что Скамандер считает его пульс. Было в этом жесте что-то предосудительно неправильное, но Грейвс списал отсутствие своей реакции на заторможенность и только через несколько секунд отодвинулся. Ньют тут же летяще поднялся и заходил по комнате, быстро сыпя названиями лекарств и объяснениями, как он ими лечил Грейвса и что ещё нужно сделать для его восстановления. Только главного он не сказал — того, что магия вернулась. Но Грейвс и так чувствовал, что её нет. Теперь она оказалась ещё дальше, ещё на много прошедших дней она отдалилась от него. Ньют же, похоже, болтовнёй вернул себе хорошее расположение духа и снова раскрыл посреди комнаты свой чемодан. Грейвс чувствовал себя совсем слабым и не испытывал никакого желания идти к зверям, но Скамандер так сильно упорствовал в мнении, что ему это будет полезно, что пришлось согласиться. Тем более что Ньют, очевидно забыв, кто перед ним, ухватил его за руку и потянул за собой, и ни суровый взгляд, ни строгое лицо, ни шипение не подействовали на Скамандера отрезвляюще. Хотя, возможно, и взгляд, и лицо у Грейвса просто не получились по причине всеобщей слабости, и он предпочёл не выглядеть глупо, вырываясь и отнекиваясь, а понуро согласиться. Лучше ему не стало, но, преодолев себя, Грейвс и впрямь убедился, что под безжизненными лучами наколдованного солнца фальшивой саванны, сидя среди выжженной до белизны и медленно колышущейся под прохладным ветром травы, он может почувствовать себя в безопасности. По крайне мере в безопасности от чужих отвратительных видений, которым сюда не было хода. Что-то перепутав или же сделав это нарочно, Ньют добавил в свою волшебную саванну ночной громкий стрёкот цикад и нежное дыхание едва распустившихся кустовых роз. Грубовато разъяснив Ньюту, что он не хочет никого гладить и кормить, Грейвс пришёл в это напоминающее конфетти великолепие и, почувствовав слабость, сел на траву и опёрся спиной о тёплый камень, видимо созданный фантазией художника для того, чтобы на его вершине восседал кошачий египетский бог. Грейвс смотрел в безыскусно туманный горизонт — в простую сливающуюся линию жёлто-золотого и голубого и иногда и впрямь видел там проходящие своей дорогой стада слонов и жирафов. Это и было спокойствие. А спокойствие было тем, в чём Грейвс нуждался. Появившийся через некоторое время Ньют сказал, что этот вольер недавно опустел и что Грейвс может чувствовать себя здесь как дома. Грейвс на это невесело усмехнулся и язвительно отказался, но потом, когда Скамандер, разобравшись со своими делами, сел рядом с ним, раскрыл на колене тяжёлую записную книгу и стал неторопливо заполнять пустые строки сложными терминами, названиями и цифрами, идея остаться здесь начала смутно казаться не такой уж бессмысленной. Скамандер сидел немного впереди, будто бы специально расположившись так, чтобы выглядеть максимально поэтично. Сначала Грейвс даже заподозрил его в этой показушности, но потом успокоился и поверил. Потому что Ньют и правда был прекрасен. На самом деле. Особенно в саванне. Он весь был как молодой безобидный гепард со своими веснушками, подпалинами, рыжиной и пружинистой стройностью. Грейвс и сам не заметил, как начал им любоваться, а когда заметил, уже не хотел отводить взгляд. Особенно от его шеи, долгой, изящной и нежной, начинающейся в белом вороте и заканчивающейся там, где началось искусство. То есть там, где Грейвс в профиль мог видеть скулу, подбородок, нос и брови, и вместе всё это составляло совершенную в своей природной чистоте и естественности линию, возможно не совсем правильную, но всё же одну из самых дорогих. Ветер перебирал его волосы, и он едва заметно улыбался ветру, а может, и не ветру, а чему-то иному, вполне определённому — ведь, когда Ньют, поставив очередную аккуратную точку, обернулся, Грейвс отчего-то поспешно опустил глаза и с преувеличенным вниманием стал выдирать из земли травинку. Но сверху постучали. Оба они синхронно подняли головы к выцветшему ситцевому небу и словно бы в тот же момент затихла некая едва слышная музыка, которую Грейвс до этого не замечал. Тина позвала их ужинать.