Credence Clearwater

Грейвс не хотел пока верить, что что-то изменилось, но дыхание действительно растворялось в воздухе. Ни о чем не говоря, они с Ньютом вышли из вольеров, поднялись по лестнице, как могли улыбнулись Тине и отправились на кухню, где Куинни уже заканчивала колдовать над пирогами. Обе девушки были взволнованы и польщены присутствием Грейвса, чья былая слава знаменитого мракоборца всё ещё опережала его падение. Он сразу предупредил Куинни, что заглядывать в его мысли может быть опасно, но она всё равно, покладисто кивнув, так замолчала, что стало ясно, куда она смотрит. Тина же тем временем наиграно изображала злость на Ньюта и в красках расписывала Грейвсу события последних дней. Оказалось, что Скамандер без всякого предупреждения и в состоянии близком к неадекватному примчался к ней домой, благо пойти в Нью-Йорке ему было больше некуда. Тина стала его успокаивать и расспрашивать, но он сказал, что медлить нельзя, нырнул в свой чемодан и вытащил оттуда не подающего признаков жизни Грейвса. То, как они все вместе его спасали, стоило уже другой, отдельной истории. Но всё же главную заслугу Тина оставила Ньюту, который, по её словам, перепробовал всё, что мог, и очень переживал. Но организм Грейвса, видимо, в конце концов сам поборол отравление. Грейвс слушал Тину, кивал, хмурил брови и соглашался, но сам всё время чувствовал на себе взгляд Ньюта, какой-то странный, особый, растворённый и растворяющийся взгляд. Нервировало ещё и то, что это, в купе с тем, что произошло в саванне, не укрылось бы от Куинни, которая и так уже поглядывала на Скамандера с совершенно растерянным и обескураженным видом. Сам Грейвс пока ещё мог быть уверен, что в его мыслях нет ничего такого, чего он мог бы стыдиться. Но, с другой стороны, у него в голове зияет бездонная иноземная опасная пропасть, в которую в любую минуту грозит с громом и молниями сорваться весь разум, так стоит ли опасаться какой-то одной маленькой мысли, что Скамандер хорош как пятнистые кошки Серенгети, и вся эта его самоотверженность, его забота, наивная попытка понравиться, его старание затащить в свой выдуманный мир, чтобы там окружить теплом, красотой и свежим ветром, и этот его безрассудный заворожённый взгляд через стол сейчас — не нужно уметь читать мысли, чтобы догадаться, что всё это значит. Сколько можно смотреть в глаза Тине? Она и так уже смущена излишне пристальным вниманием. Вот бы можно было спросить у Куинни, как она считает, что можно сейчас раз и навсегда сказать или сделать, чтобы Ньют прекратил безобразие и во всей полноте картины понял, что Грейвс никогда не будет одним из его зверей, со всем справится сам и уж тем более не станет ни обманывать, ни благодарить его фальшивой взаимностью. Чувствуя себя страшно неудобно, Грейвс кашлянул, отодвинулся от стола, постарался сделать выражение лица посуровее и посмотрел на Скамандера. Скамандер беззастенчиво смотрел на него с любовью и восхищением исследователя, который после долгих поисков нашёл, что искал. Но, Грейвсу на беду, это было только в глазах, видящих лишь то, что они хотят видеть. Сам же Ньют сидел, расслабленно откинувшись на спинку стула и склонив лицо, снова накрытое маской, но на этот раз маской самоуверенного спокойствия и лукавой кошачьей осторожности. А за осторожностью этой бесхитростно скрывалось — и чтобы увидеть это тоже не нужно было читать мысли — он прекрасно знает, всегда знал, а конкретно сейчас знает как никогда точно, что благодаря природе и провидению, обладает настоящей красотой. Одной из тех, что при правильном применении способны спасти мир. Красотой губительной и почти жестокой, режущей без ножа, жгущей сердце и покоряющей — и всё это, как истинное волшебство, лежит у него в одном лишь взгляде, брошенном в нужном месте в нужное время. И он ничего не боится. И для него нет ничего невозможного. К этой рушащей города и строящей стены красоте у него прилагается душа, какой нет ни у кого другого… Но это же не повод покорно в него влюбиться? Ещё чего. И всё же Грейвс не выдержал его пристального сияющего взгляда из-под ресниц и опустил глаза. В конце концов он мог пока проиграть — он не был силён ни физически, ни морально. Скамандер сейчас не мог коснуться его руками, но Грейвс, даже сам магии лишённый, чувствовал, как она тяжёлыми и мощными ультрамариновыми волнами, с каждой минутой всё больше рискующими превратиться в цунами, исходит из Ньюта. Исходит из его волшебства и с возрастающим гулом обрушивается на Грейвса, покалывая его кожу и выжигая весь кислород вокруг. Оставалось только дивиться, как быстро Скамандер до всего этого дошёл… Или, может, он дошёл ещё раньше, но только сейчас это вырвалось на свободу? Под этим безумным подчиняющим воздействием Грейвс едва мог шевелиться. Едва мог знать наверняка, стучит ли его сердце, но наверное точно мог сказать, что знает, как чувствовали себя древние люди, когда навлекали на себя гнев (или что-то другое) первых волшебников, у которых не было ещё волшебных палочек. На третьей минуте от такого давления трескаются кости и воспламеняется кожа. Вся посуда на столе дрожала и позвякивала, белая скатерть медленно сползала с края стола. Электрический свет мигал и мерк. Грейвс понял, что его окончательно накрывает удушливой переливчатой волной, что он не может больше вдохнуть, что в глазах темнеет и немыслимой, какой-то сокровенной на клеточном уровне болью сковывает всё тело — и всё это лишь из-за истинно волшебных бесцветных глаз напротив, могущественных, любящих и жестоких, смотрящих по-дьявольски искоса. Что случилось дальше, Грейвс не увидел, поскольку на несколько секунд выпал из реальности. Он не потерял сознание, но испытал то самое, что испытывают слабые маглы, когда резко поднимаются с диванов. Дышать было трудно, сквозь слой гудящего в ушах звона ничего не было слышно, но Грейвс сквозь красноватую дымку видел, что обе сестры выхватили волшебные палочки и направили их на Скамандера, а тот в свою очередь тоже будто бы очнулся и теперь растеряно озирался и что-то говорил. Говорил, что не понимает, как это произошло. Говорил, что не хотел плохого… Куинни, знающая, что у Скамандера в голове, пыталась объяснить это разъярённой Тине, но сама путалась. — Это вышло у него случайно, правда, Тина! Ты знаешь его, он мухи не обидит! Это просто какое-то помутнение, по-моему это из-за него, — отчаянный взмах рукой в сторону Грейвса, — у него внутри совершенно пустая темнота, я ничего в ней не вижу, да и посмотреть не могу, потому что кажется… Мистер Грейвс конечно не виноват, но эта дыра у него внутри, она притягивает зло и заставляет его расти! Она любого погубит! Это немыслимо! Немыслимо… — она закрыла лицо ладонью и звонко всхлипнула. Тина бросилась её успокаивать, Ньют неловко топтался рядом. Покачиваясь и испытывая страшную слабость, Грейвс поднялся из-за стола и, опираясь на стены, пошёл в сторону комнаты, в которой очнулся. Он хотел спать. Спать, спать, спать, пока не умрёт, пусть даже сны будут самыми скверными. Но всё же неспособность нормально дышать мучила его ещё сильнее нечеловеческой усталости. Он вдыхал изо всех сил, но преувеличенно сухой воздух пустынь и саванн шёл дальше совсем маленькими порциями. Кое-как Грейвс смог открыть окно в комнате. Окно открыло ему ночной город, дождливую улицу, вереницу фонарей и электрическое марево, подогревающее брюхо низкого неба. Дышать стало чуточку легче. Но ломающая изнутри боль не прошла. Грейвс стоял, сжимая пальцами подоконник, и, решив на этот раз не бояться, заглядывал глубоко внутрь. Там кто-то отчаянно выл и бесконечно падал, и Грейвс, теряя равновесие своего усталого сознания, закинул голову вслед за ним. Невольно из горла вырвался стонущий звук. Что случилось дальше? Вновь что-то проклятое и волшебное. Что-то позволило ему резко вернуть лицо в вертикальное положение и окинуть город каким-то новым взглядом. Поднялся нездешний ветер. Он пришёл с юга, с залива, и принёс морскую соль, мелкий песок и запах оперкулума. На фоне красноватого от фонарей и дождя неба появился чёрный вихрь. Грейвс едва успел подумать, что видел такое раньше, но эта мысль ускользнула от него, растворившись в пустоте. Агатово-чёрный вихрь медленно приблизился. При движении некоторые его участки светлели и разряжались вспышками. Вихрь постоянно кружился, то превращаясь в дым, то во вьюгу. Грейвс не испугался, но всё-таки отступил от окна вглубь комнаты. Но окно осталось раскрытым. Едва слышно потрескивая, вихрь вошёл в него как осторожно ступающий кот. В какой-то момент Грейвсу показалось, в переливающейся всеми оттенкам чёрного массе сверкнули человеческие глаза, но лишь на секунду. В мире магии всё возможно. А раз Грейвс миру магии теперь чужой, и всё, что ему остаётся, это молча и благодарно принимать. Поэтому он ничего не сделал, когда вихрь окружил его и стянул своими неощутимыми, но лишающими свободы кольцами холодных потоков. Окружил, а затем и прижался. Это было удивительно. Грейвс чувствовал какое-то странно знакомое биение напротив своего сердца. Грейвс уже не отвечал за своё восприятие. Он вполне уже мог легковерно успокоить себя тем, что спит и в кои-то веки видит какой-то не страшный, но удивительной сон, в котором вихрь постепенно приобрёл форму человека, мягко опустил голову ему плечо и простоял так всю ночь, защищая от кошмаров и не давая погрузиться в пучину тьмы и бед.