Credence Clearwater

Ничто не предвещало беды, кроме счастливой стагнаци, должной закончиться ради высшего блага жизненных перемен. Как обычно Грейвс простился с Ньютом, ненадолго спустившись в его зверинец и пожелав ему доброго утра. Скамандер в тот последний первый день как всегда улыбался искоса, отказывался смотреть прямо и клонил голову к плечу. Очевидно было, что ему нравится находиться рядом, но какие-то ему самому неведомые внутренние преграды заставляли его бояться любых прикосновений, но и избегать их он не мог. Грейвс в очередной раз подумал, что это трудно и сложно, но всё-таки возможно — успокоить его своим присутствием, исцелить детским сном, разработать план приручения, аккуратно вывести из-под губительной тени прошлых падений и показать, что у них ничто никогда не закончится. Кому как ни Грейвсу, с его-то теперешними силой и терпением, заниматься спасением бедных и печальных. Но, с другой стороны, кто он такой, чтобы перекраивать чужую жизнь и пытаться что-то исправить, если он изначально решил, что не будет Ньюта менять на что-то более удобное? Да, всё так. Но это было в начале. То есть тогда, когда Скамандер мог в любой момент исчезнуть, посчитав, что получил и выполнил, что хотел. Теперь же он грозил остаться рядом навсегда и Грейвс видел, что без перемен не обойтись. А значит нужно найти Ньюту нормальную работу, нужно научить его не чураться пустых разговоров и безразличных лиц, нужно сделать его частью общества и только тогда быть с ним. Тогда всё будет в порядке. Но сделать это он должен сам. От Грейвса требуется только его направить, подтолкнуть и уберечь от ошибок и бед. Ньют и так уже был пойман и окольцован. Он согласился на подобранную ему, связанную с учётом магических животных работу, он признал, что останется в Нью-Йорке до тех пор, пока Грейвс не захочет с ним уехать, он даже согласился не проводить в своём чемодане больше трёх часов в день. На всё это он шёл с видом очень грустным и затравлено покорным, но Грейвс каждый раз напоминал ему, что он сам должен этого хотеть, если хочет оставаться. Ньют соглашался с очевидным. Что любовь держит их вместе, но это удержание является мучением, покуда ничто иное их не связывает. Говорить о своей любви очень быстро становится неактуальным. Необходимо говорить о своих делах и мыслях, управлять своими пристрастиями, чтобы направлять их в общее для двоих русло. А это в свою очередь уже отдаёт какой-то основательной долговременностью и даже семейностью, но ведь именно туда всё и должно идти закономерным природным путём взросления. Не нужно этого избегать. Обо всём этом Грейвс много думал в тот день. Он не хотел ничего бросать на полпути, он хотел сделать как лучше и довести до конца. Но инцидент оказался исчерпан. От будущих взаимных болей, обид и расчётов он оказался смертельно избавлен. Магических животных в Нью-Йорке было не много, отдел, занимавшийся их учётом, был совсем маленьким и Скамандер был принят туда легко и с радостью. Это входило в его обязанности — отправляться туда, где была зафиксирована подозрительная активность, и разбираться на месте. Поэтому он и исчезал в лабиринте закопчённых чёрно-кирпичных улиц и пологих крыш. Он должен был уметь за себя постоять. Но для него важнее было защитить других. Он и несколько его коллег в течение нескольких недель выслеживали остатки обскура. То существо, что было раньше мальчиком Криденсом, не было больше опасно и не осознавало себя. Не осознавало и не могло помнить лиц, чувств и привязанностей — так сказал сам Ньют. И ещё он сказал, что сам хочет помочь этому бедному и печальному существу обрести покой. Было бы глупо упорствовать и не разрешать ему этого, основываясь только на смутном чувстве тревоги, которое Грейвс легко заглушил в себе, едва дав своё одобрение. Обскур действительно был совсем слабым, но что-то в том узком и тёмном переулке пошло не так. Двое свидетелей говорили о том, что Скамандер, попросив остальных отойти подальше и не создавать шума, постарался вызвать существо на контакт. Ньют называл его по имени и просил не бояться, убеждал, что не сделает ему ничего плохого и ничем обидит. Что ещё он говорил, было не слышно, но в какой-то момент обскур вдруг набросился на него с неожиданной силой и яростью. Подоспевшие коллеги Скамандера уничтожили существо, но Ньюту хватило и нескольких секунд неравной схватки с его неконтролируемой, нечеловеческой, безумной и калечащей силой на её излёте. Он был уже мёртв, когда упал на вытоптанную землю. Он был уже мёртв, хоть удивительное лицо его почти не пострадало. Его изменили только несколько серых полос наискосок и таинственная синева, накрывшая его остекленевшие глаза, на этот раз на самом деле, а не по воле воображения, лишённые жизни. Смотря на него такого, Грейвс чувствовал растерянность и настоящую физическую боль в гулко стучащем сердце, но это быстро прошло, оставив только горечь и бессильный гнев — эмоции совсем простые, стоящие даже дешевле, чем те слова, которыми они называются. То, что происходит после любви, всегда проходит быстро, если умеешь себя контролировать. Ньют успел завести нескольких друзей, некоторые из которых плакали. Чемодан Ньюта достался Тине. Грейвс на корню пресекал любые поползновения жалости и сочувствующих слов и вздохов в свою сторону. Подумаешь. Грейвс старался и здесь быть максимально честным в своих чувствах, но ему вдруг открылось, что вся его раздутая искренность ничего не стоит. Он ведь умудрился скрыть главное. А главное это то, что сердце его не способно на любовь. Душа сухая, как страницы учебников, к которым он привязан навсегда. Пока Ньют вертелся рядом, от одиночества Грейвса удерживала только благодарность. Поэтому он благодарно принимал всё, что давала ему судьба, и делал вид, что не замечает её переменчивой злой сути. Он ведь видел, как мимо окон его дома иногда по вечерам пролетает чёрный вихрь. В одном из позабытых давнишних снов он видел, что мальчик Криденс любил его так сильно, трепетно, нежно и губительно, что после этого не может быть ничего другого. Впервые увидев Скамандера, Криденс, должно быть, был так этим испуган и разочарован, как только может быть испуган и разочарован влюблённый, узнав, что предмет его желаний, который он считал свободным, на самом деле находится в крепких руках. Здесь не получилось бы бороться за свою любовь или пытаться отнять её. В любом случае, отнятую у другого — её никак не удержишь. Отнятую, её можно лишь отпустить и, погибая, жалея и погружаясь на самое дно океана, простить её и забыть, чтобы она вновь была небесно чиста (она и так чиста), холодна и неприкосновенна навсегда после, а потому не доставалась никому в течение своих последних, начиная с этого, дней.