Monsters stuck in your head

Плисецкий дергается, освобождается из объятий и снова делает шаг к двери. Виктор закрывает глаза и приказывает себе успокоиться – он ведь сам дал ему право выбора, и, видимо, этот самый выбор сделан не в его пользу. Но вместо удаляющихся шагов он слышит щелчок замка и следом шуршание куртки, а, открыв глаза, обнаруживает, что Юра вовсе не собирается уходить - иначе зачем он снимает свою куртку, зачем разувается? Он все еще здесь, хотя в это очень слабо верится… А затем его притягивают за воротник, давая понять, что это точно не кажется. Теряя равновесие, Виктор упирается в дверь руками и видит лицо Юры слишком близко, чтобы остались хоть какие-то сомнения. - Не пытайся всё свалить на меня, когда у самого яйца звенят, - шепчет Плисецкий таким голосом, что последние тормоза отказывают. Он сам напросился, наглый мальчишка. Волосы у Плисецкого мокрые на самых кончиках, еле уловимо пахнут чем-то фруктовым. Виктор касается его шеи языком, представляя, как вода стекала по бледной коже, когда тот стоял под душем. - Не замерз? Юра только вздыхает в ответ. - Я тебя согрею. Пальцы ползут по груди вниз, по животу, под резинку спортивных штанов. Никифоров с удивлением обнаруживает, что на Юре нет нижнего белья. - Так торопился? Плисецкий молчит в ответ и смотрит, сощурившись. Как будто ожидает подвоха и сам не верит, что то, что сейчас происходит, - на самом деле, а не во сне. - Повернись ко мне спиной, - просит Виктор и, понимая, что Юра даже и не думает шевелиться, разворачивает его сам. Надавливает между лопаток ладонью, заставляя буквально распластаться по стене, цепляет кофту и тянет наверх, слышит судорожный вдох - и не может сдержать улыбки. Хорошо, что Плисецкий не видит. Слава всем богам, что он не видит, сколько похоти и желания в глазах Виктора. Возможно, это напугало бы его. Возможно, заставило бы передумать… Хотя мальчишка такой упрямый и упертый, что даже конец света за окном не помешал бы его планам. Кофта падает к ногам, Юра склоняет голову, чуть поворачивает вбок и щурится. - Долго смотреть будешь? - Тебе пятнадцать. А мне двадцать семь. - О, не начинай… Виктор гладит ладонями по голой спине, по позвонкам - Плисецкий такой худой, что пересчитать можно каждый, один за другим, и лучше не пальцами, а языком. Только это все потом, не сегодня. Может, завтра… или все-таки этой ночью, но позже? Пальцы вновь оказываются на резинке штанов. В этот раз Виктор не ограничивается касанием, тянет вниз, спускает до самых колен и кусает губу, заставляя себя перевести дыхание. Спокойно, Виктор, а то как в первый раз, словно никогда не видел перед собой раздетых мальчиков… Конечно, видел, только почему-то конкретно из-за этого в голове мутнеет, еще чуть-чуть - и Виктор растеряет остатки самоконтроля. Распластанный по стене Юра заставляет кровь по венам бежать быстрее. - Я не об этом. Я совершенно не знаю, как трахать таких маленьких мальчиков. Возможно, Плисецкий и выдал бы колкую фразу в ответ, только не успел – Виктор вовремя подхватывает на руки. - В спальню, - шепчет Никифоров на ухо, - отнесу тебя, как невесту… Юра хмурится, бросив взгляд на оставшиеся на полу штаны. Наверно, ему неловко: в отличии от самого Виктора, на нем не осталось никакой одежды. В спальне темнее: только теплый свет от фонарей ложится на застеленную кровать. - Здесь будет намного лучше. Виктор укладывает мальчишку на постель и стягивает с себя одежду, благо, ее не так много - футболка и штаны быстро оказываются на полу вместе с бельем. Виктор видит, как Плисецкий наблюдает, и знает, что не в первый раз чувствует на себе этот взгляд. Уже ловил прежде в душевых, в раздевалках, только не растолковал сразу. Как уж тут понять, что Плисецкий смотрел вовсе не с любопытством. Нет, совсем другие у него были чувства и желания. Виктор устраивается между разведенных ног и гладит Юру по бедру, а тот откидывается на подушки. Выглядит он при этом совсем не на пятнадцать, словно не в первый раз оказывается в чужой постели. Только Никифоров точно знает, что не во второй и не в пятый, что храбрится, как может, что хочет казаться старше и опытнее, чем есть. - Ложись на живот. - Нет. Плисецкий снова хмурится. Если бы было бы посветлее - чуть ярче фонари светили, либо был зажжен хоть один торшер, - Виктор увидел бы проступивший на щеках румянец. Юре стыдно, он уже догадывается, в какой позе его хотят отыметь - и, кажется, совсем не так он себе это рисовал. - Переворачивайся, - Никифоров тянет за ногу, заставляя Юру съехать с подушек, разворачивает сам и наваливается сверху, чтобы не было попыток вырваться. Мальчишка такой горячий, что, того и гляди, обжечься можно. - Я же не хочу, чтобы твой первый раз стал последним. Тебе должно понравиться со мной. Так понравиться, чтобы ты и думать больше ни о ком не мог. - Как будто я могу о ком-то другом думать, - еле слышно говорит Юра. Из его рта вырывается судорожный стон, потому что Виктор проводит пальцем между ягодиц и чуть надавливает. - Возможно, я буду немного несдержан. - Я тебе что, телка, что ли? Заканчивай уже со своей заботой! Виктор оттягивает его за волосы и целует в скулу, а затем в уголок приоткрытых губ. Пальцы гладят между ягодиц, по-прежнему чуть надавливая, но не проникая, дразня. Нельзя торопиться, хотя хочется уже вставить глубоко, на всю длину, чтобы Плисецкий стонал громко, чтобы губы свои кусал и ни слова выговорить не мог, чтобы его хватало только на вдохи и выдохи. - Как посчитаю нужным, так и закончу, - Виктор поднимается сам и ставит Юру на колени. – Сейчас все будет так, как я сказал, именно тут и именно в этой позе. - Я не... - Тихо, не тебе решать, - Виктор прикусывает ухо и проникает пальцем внутрь. Очень узко. Держись, Виктор, терпи. - А вот затем... Плисецкий стонет и подается назад - сам насаживается бесстыдно. Ему точно пятнадцать? Может как-то так вышло, что пара лет выпала из памяти Никифорова? Или дети сейчас так быстро растут? - А затем, где захочешь. На столе, а может, у стенки, когда я подниму тебя на руки… - Заткнись, - шипит Плисецкий, как самый настоящий дикий кот. Такого поймай – живым не уйдешь. Потому приручать нужно осторожно, издалека, постоянно ласкать и гладить этого непокорного котенка, пока он не расслабится, вот так... - А... - Виктор улыбается в самое ухо, - знаю, наверно, ты хотел бы, чтобы я трахнул тебя в раздевалке. Ты ведь думал об этом, признавайся. Хочется видеть лицо Юры. Прочитать правду по сжатым губам, по покрасневшим щекам. - Говори, иначе я остановлюсь. - Хотел, - выдыхает Плисецкий, - и не только там. Я тебе как-нибудь расскажу… Никифоров думает, что обязательно выведает, такое точно не забудется. Он оглядывается по сторонам в надежде найти хоть что-то, что можно использовать вместо смазки. Но, как назло, поблизости в спальне нет ничего. - Я сейчас... Никифоров встает с кровати, но не успевает сделать ни шага, как его хватают за руку. Виктор улыбается. Неужели мальчишка думает, что ещё есть возможность остановиться? - Я только… Юра садится на колени, притягивает Виктора к себе, целует в губы, а затем отталкивает. - В куртке. В кармане. Только давай быстрее уже. - Что? До Виктора доходит не сразу, но когда доходит, он даже немного злится. Его обвел вокруг пальца мальчишка, который младше него чуть ли не в два раза! - Тебя следует наказать за такое отношение к взрослым… - говорит Виктор, выходя из комнаты. Находит в кармане куртки, брошенной на полу, тюбик со смазкой и хмыкает. Плисецкий не так-то прост, как кажется – хотя, впрочем, это было понятно еще давным-давно. Он всегда получает то, что хочет. И кого хочет. Виктор остался в дураках. Но не то чтобы он из-за этого расстроился... - Ты все спланировал. Юра смотрит внимательно на вернувшегося в спальню почти-что-любовника, а затем улыбается. - Не все, но многое. Если бы не я, ты бы так и дрочил в одиночестве. Плисецкий дерзкий. Уже задвинул стыд куда подальше, и даже отсутствие одежды никак не влияет на его длинный язык. Нужно будет найти ему применение получше. - Да ты все взял в свои руки, как я погляжу. Всё сам... - Виктор садится на кровати и с удовольствием замечает, что Юра всё-таки слегка напрягается. Знает, что последние слова явно не к добру. – Так, может, и дальше сам? А я посмотрю, - он кидает тюбик на одеяло. – Давай, покажи мне… Возможно, у Плисецкого все-таки есть какой-то предел, и, если его перейти, то он взбрыкнет, пошлет к Виктора к чертям собачьим и попытается сбежать. Никифоров точно не знает, есть ли эта черта, пересекать которую не стоит. Но даже если Юра попробует дать задний ход, то даже до порога спальни он вряд ли доберется - слишком долго он Виктора изводил. Теперь тот и так на грани, хочется уже поскорее схватить мальчишку за волосы и начать втрахивать в матрас до потери сознания, а приходится вести светские беседы. - А ты мне тогда на что? - Действительно, - соглашается Виктор, - на колени¸ возвращайся. Он даже удивляется, что Юра с ним не спорит – нет, он послушно выполняет то, о чем его просят. А точнее, приказывают. Плисецкий на его кровати в совершенно бесстыжей позе – это, пожалуй, лучшее, что он видел. Вряд ли Юра разделил бы его восхищение, если бы знал, о чем думает Виктор. Виктор откручивает крышку с тюбика и льет содержимое на ягодицы, на плотно сжатую дырочку. Гель стекает ниже по бедрам и пачкает одеяло, а Плисецкий утыкается лицом в подушку. Неужели осталась хоть капелька стыда? Хотелось бы верить... чтобы потом испортить еще сильнее. Виктор проталкивает сначала один палец, затем сразу же второй. Юра зажмуривается, стискивает в руках подушку и, кажется, практически перестает дышать. Никифоров гладит внутри, разводит пальцы в стороны, терпит из последних сил. Так надо, так правильно, чтобы обоим понравилось. Все еще узко внутри и чертовски горячо. Виктор знает, впрочем, как и сам Плисецкий, что будет больно, но, твою мать, он сам захотел! - Давай уже… - А ты попроси меня. Никифоров сам не знает, откуда у него силы и самообладание, чтобы дразнить мальчишку и выводить из себя. - Бля, ты издеваешься что ли?! - Проси! - Трахни меня… - Ты забыл волшебное слово, - Виктор вытаскивает пальцы, размазывая остатки геля по ягодицам. - Ублюдок… - шипит Плисецкий. Никифоров усмехается, наклоняется и касается губами плеча - почти невесомо, но достаточно, чтобы заставить вздрогнуть. - Это не то слово. Попробуй еще, ты сможешь. - Пожалуйста, блядь! - Хороший мальчик, так бы сразу. Виктор наваливается сверху, целует в висок и плавно входит одним толчком. Из легких Юры вырывается стон, он цепляется руками за спинку кровати и замирает. - Больно? - Заткнись! Конечно, ему больно, только он же ни за что не признается. Ладно, это ненадолго, еще немного - и станет хорошо. - Не зажимайся, расслабься, давай… Виктор не двигается, хотя очень хочется. Нужно дать привыкнуть. - Вик... - окончание имени тонет в стоне, - двигайся. Или это все, на что ты... - Если ты продолжишь язвить, я затрахаю тебя до смерти. - Не давай обещаний, которых не сможешь исполнить. Ты слишком стар дляа-а-а-а!.. Виктор засаживает так, что коленки Юры едут по кровати. - В твоем нынешнем положении тебе лучше держать язычок за зубами. Он сам напросился, маленькая язва. - Еще? Плисецкий не говорит, только кивает в знак согласия, и у Виктора срывает последние тормоза. В конце концов, Юра сам захотел, и, кажется, теперь он стонет вовсе не от боли. В тишине комнаты слышны только дыхание и влажные шлепки, да еще стоны Плисецкого вперемешку с судорожными всхлипами. - Ты этого хотел? - Как будто ты не хотел... Да, они оба этого хотели, чего уж скрывать… Юра стонет и утыкается лбом в подушку, видимо, коленки больше не держат, разъезжаются по кровати. Виктор обхватывает ладонью его член, гладит вверх и вниз, так, как бы самому нравилось. Юра сжимает его так сильно, что у Виктора в голове мутнеет. Он кусает за шею высоко, под самой челюстью, зная, что завтра на этом месте расцветет яркий синяк, который никак не спрячешь, ни под одной водолазкой. Кто бы мог подумать, что Юра будет так стонать, жмуриться и отчаянно цепляться за спинку кровати. Ему хочется шептать на ухо откровенный бред, чтобы краснел больше, чтобы стонал громче, чтобы ни с кем и никогда, кроме Виктора... - Только попробуй!.. Если я тебя увижу, если ты дашь хоть один намек, я тебя… я не знаю, что с тобой сделаю! Плисецкий ругается, шипит, облизывает пересохшие губы, поворачивает голову набок. - Затрахаешь до смерти? – усмехается он, а потом ахает, когда в ответ Виктор толкается глубже. Юра кусает пальцы Никифорова, которые совсем некстати оказались в опасной близости от его губ. - До смерти. До самой смерти. Пусть кусается и царапается, ему можно все. Лишь бы с ним, Виктором, и ни с кем другим. За дикими котами глаз да глаз, не упускать, не давать сбежать... - Тебе никуда не деться. Тебе не сбежать, - шепчет Виктор, зная, что вот-вот совсем потеряет рассудок, - тебе не сбежать.…Слышишь меня? *** Когда Виктор открывает глаза, Плисецкий еще спит. Выглядит он при этом как самый настоящий ангел. И кто только подложил это небесное создание к Никифорову в кровать? Солнце скользит по одеялу, по лицу Юры - и тот морщится. Виктор закрывает глаза, притворяясь спящим, и прислушивается. - Сотри с лица эту дебильную ухмылку, - бормочет Плисецкий и, судя по шорохам, поднимается. Виктор поворачивается на бок и с интересом наблюдает, как восходящая звезда фигурного катания и надежда России кутается в халат и, не торопясь, выходит из спальни. Шагает он так, словно боится сделать лишнее движение. - Юра, где-то болит? Может, тебя отнести? Виктор усмехается в подушку, не удержавшись, и видит, как Плисецкий недовольно передергивает плечом. - Да пошел ты, - тихо бурчит он и скрывается в коридоре. Буквально через минуту раздается шум льющейся воды. Можно было бы присоединиться, но желания огребать с самого утра совершенно нет. Если бы Юра был девочкой, все стало бы намного проще. Его можно было бы обнять, увидеть выступающий на щеках румянец и смущение в глазах, поцеловать искусанные от неловкости губы... - Бляяядь!.. - раздается раздражённый возглас, рушит картинку идеального утра. Остается только гадать, что же на этот раз вывело восходящую звезду из себя. Впрочем, долго мучаться любопытством не приходится – Плисецкий выбегает из ванной и буквально набрасывается на Виктора. - Ты охуел, что ли? Совсем, блядь, да? Это что?! Юра поворачивает голову для лучшего обзора, как будто Никифоров и так не видит огромный синяк, оставленный им этой ночью. - Укус, засос, как тебе больше нравится. Что непонятного? - Ты, блядь... я тебя сейчас… Я как это объясню, по-твоему? - Скажешь, что тебя собака покусала. - Собака?... Плисецкий наклоняется к Виктору, явно обдумывая, как лучше его убить, чтобы сильно не напрягаться. - Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю? - Не знаю, но точно знаю, что бы сделал я, - усмехается Никифоров и тянет слабо завязанный пояс на себя. Полы халата тут же расходятся в стороны, и Юра судорожно запахивает его обратно, как будто не он стоял на коленях, как будто вовсе не он просил сильнее и глубже. Как будто он внезапно превратился в девственницу перед первой брачной ночью. - Придурок, - говорит Юра перед тем, как метнуться вон из комнаты. - Не запирайся! - кричит Виктор вслед и откидывается на кровати, слыша проклятия в свой адрес. Он встанет через пару минут и дойдет до ванной, точно зная, что дверь не заперта, полностью уверенный в том, что Юра будет показательно возмущаться и сопротивляться. Вот если бы Плисецкий был девчонкой, все было бы по-другому, намного проще. Только Виктор не из тех, кто любит, чтобы было легко.