Monsters stuck in your head

*** Плисецкому даже не нужно поворачивать голову, чтобы увидеть, кто его потревожил: в огромных зеркалах во всю стену балетного класса отражается открывшаяся дверь и Виктор, который после себя эту самую дверь захлопывает. Не к добру… Его хитрую улыбку Юра замечает издалека. - Нет, - говорит Юра, даже не меняя позы и закрывая глаза, чтобы, черт возьми, Никифоров сразу понял: «нет» было категоричным, никаких исключений, и пусть даже не пытается… - Я еще ничего не сказал. Раздаются шаги, все ближе и ближе, и Юра понимает, что его равнодушный ответ никак не повлиял на планы Виктора. А они у него точно были. С такой улыбкой ни чистой совести, ни искренних намерений не бывает. - Я прочитал твои мысли. Никифоров останавливается за спиной, бросает сумку на пол и вешает пальто на поручень. Юра чувствует, как чужой взгляд скользит по позвоночнику, по пояснице и по вытянутой на станке ноге. - Ты, оказывается, во многом талантлив. - Проваливай, - шипит Плисецкий, собираясь развернуться, чтобы если не врезать, то хотя бы попытаться, но не успевает – и вот он уже вжат животом в металлическую поверхность поручня. - Раз уж я здесь, то я тебе помогу. Рука Виктора скользит по бедру, по колену, по икрам - и обратно. - Я уже закончил и в твоей помощи не нуждаюсь. Так что катись отсюда. Плисецкий пытается увернуться, но куда тут денешься, когда впереди тупик, а сзади…а сзади упираются стояком в задницу. - Кажется, ты еще недостаточно мышцы растянул, - шепчет Виктор в ухо. Стайка мурашек пробегает по всему телу, а следом за ними горячая волна поднимается где-то в районе живота и прокатывается вниз, закручиваясь в спираль в паху. Слишком уж много подтекста в одной, казалось бы, совсем невинной фразе. - Наклоняйся… Его бы послать ко всем чертям, да разве он пойдет. - А говорил, помощь не нужна, - Виктор наклоняет Юру к левой ноге, укладывает на нее и сам наваливается сверху. Плисецкий чувствует напряжение, но не в мышцах или связках, а, кажется, во всем теле –всему виной такой близкий контакт. Он точно знает, что этот чертов извращенец мечтает его отыметь во всех возможных и невозможных позах. - Если кто-нибудь придет… - Никто не придет, - перебивает Виктор, - а даже если так. Я тебе помогаю как хороший друг. Юра хмыкает и пытается сохранить спокойствие. С Никифоровым нужно держать ухо востро, иначе вероятность того, что тот будет домогаться в самое неподходящее время и место, стремительно возрастает. Кажется, он старательно выполняет свое обещание затрахать Юру до смерти, как будто он сам себе назначил сроки на эту нетривиальную задачу и теперь они поджимают. А допустить их срыва никак нельзя. - У меня есть для тебя подарок. - До моего дня рождения еще далеко, с чего бы вдруг? Виктор, наконец, отпускает его, и Плисецкий выпрямляется. Он опускает ногу на пол и собирается повернуться, но Никифоров качает головой. - Закрой глаза. «И открой рот», - вспоминается детская шутка, когда по наивности слушаешься, а потом отплевываешься одуванчиком. Впрочем, что-то подсказывает, что в случае с Виктором одуванчиков точно не будет. Вот так и заканчивается детство… - Хочу сделать тебе приятно. Звучит устрашающе, волнительно и интригующе одновременно. Природное любопытство берет верх, и Юра послушно закрывает глаза, но рот на всякий случай держит на замке. - Только давай без фокусов, - сердито просит он, слыша странный металлический звон. Запястье окутывает холод, и Юра мгновенно распахивает глаза. Но все равно уже поздно. - Охуел? Голосу не хватает злости, потому что от удивления Плисецкий забывает рассердиться. Но нужные эмоции накатывают следом, и он нервно дергает руку, закованную в наручник - второй браслет Виктор защелкивает на поручне станка. - Вы можете хранить молчание, - с совершенно спокойным лицом и до ужаса мерзкой улыбочкой говорит Виктор. - Ты дебил, блядь. Сними сейчас же! – Юра прокручивает руку в кольце, дергает сильнее и с ужасом понимает, что, похоже, это даже не игрушка, а самые настоящие наручники. - Где ты их только… - У меня много друзей. - Сейчас станет на одного меньше, - шипит Плисецкий, наблюдая за Виктором, который увлечённо роется в своей сумке. - Я тут недавно листал твои фотографии… - Это с какой целью? Виктор пожимает плечами и садится прямо на пол. Руку при этом он оставляет в сумке: видимо, нашел на дне тот самый «подарок» и теперь выжидает нужный момент. Юра не верит в то, что этот подарок может быть хорошим - ведь не просто так его лишили свободы. - Скучал, наверно. - Ну всё! Прекращай уже! - Ты такой нетерпеливый, - смеется Виктор. - А ты такой мудак! – передразнивает Плисецкий, уже зная, что ругательства Никифорова не задевают никак. Он их будто не слышит. - Так вот… пока я смотрел твои фотографии, поймал себя на мысли, что тебе очень идут кошачьи ушки. Виктор достает из сумки ободок с кошачьими ушами, поднимается и подходит ближе к Юре. - Но знаешь, чего тебе не хватает, чтобы быть хорошим котиком? Самым настоящим… - Девяти жизней? Тебе их тоже не хватает, между прочим. - Тебе не хватает хвоста, - выдыхает Виктор куда-то в шею, одним движением стаскивает с Юры резинку, позволяя волосам рассыпаться светлым ворохом, и сажает на макушку ободок. - Вот так хорошо. А скоро будет еще лучше - почти идеально. Догадки вспыхивают в голове, а следом вспыхивает и лицо, когда Юра понимает, к чему ведет Виктор и что он хочет сделать. Он надеется, что ошибается, но последняя надежда подыхает в муках, когда Виктор отходит на пару шагов назад, любуется, словно создал шедевр, а затем достает из сумки хвост. Сначала на свет появляется пушистый мех, а затем и вся игрушка целиком. И нет, это вовсе не детская игрушка, которую можно прицепить на штаны булавкой, а самый настоящий взрослый девайс из тематического магазина, в котором Юра был всего один раз и то не по своей воле. - Помнишь, мы заходили в тот милый магазинчик? – словно читая мысли Плисецкого, спрашивает Виктор, с нежностью оглаживая светлый пушистый мех. - Не «мы туда заходили», а ты меня туда затащил. Память уже подводит? – Юру трясет от мыслей и предположений, что будет дальше. Чисто теоретически он знает, но верить не желает. Он помнит тот самый магазин, мимо которого они шли, и слова Виктора: «Тебе, конечно, нельзя... но со мной можно». Это было давно, ещё до того, как между ними началось что-то далекое от дружбы. Перед тем стендом Юра остановился совсем случайно, но Никифоров все равно запомнил, надо же. Почему-то он запоминал совсем не то, что нужно, и забывал то, что стоило помнить. И ведь теперь ему не докажешь! И в стечение обстоятельств он не поверит, все обернёт в свою пользу! Уже обернул… - Неужели тебе не нравится? – интересуется Виктор, подползая ближе. - Это же подарок. - В задницу себе засунь свой подарок! – взрывается Плисецкий. Он замахивается ногой с явным намерением засветить по довольной роже, но Виктор, видимо, знает его как свои пять пальцев: быстро перехватывает за лодыжку и сжимает. - Обязательно засуну, только не в свою. Он привстает и прижимается губами к коленке, и даже через плотную ткань тренировочных брюк Юра чувствует прикосновение. А Виктор и не думает останавливаться – и, когда он поднимается к паху, Плисецкий дергается назад. - Разве не хочешь? Что-то слабо в это верится… Я, между прочим, очень старательно выбирал цвет и размер. Возбуждение не скрыть - Юра будет выглядеть очень глупо, если попытается. - Прекрати, серьезно, хватит! - шепчет он, но не пытается оттолкнуть, когда Никифоров касается языком его паха. Горячо, слишком горячо, он скоро расплавится, растечется по полу, останется одна лавовая лужица, исходящая дымом, и все, и больше ничего... Через секунду Юра понимает, что это был отвлекающий маневр, потому что руки Виктора внезапно оказываются на его пояснице и ползут ниже, стягивая штаны. - Прекрати, блядь! Я же сказал – нет! Не здесь хотя бы... Есть вероятность, что Виктора можно уговорить. Ведь где-то внутри этой пустой башки, возможно, остались зачатки разума и адекватности. - Я потом сделаю все, что ты захочешь. Не здесь. Можно пообещать, а дальше разобраться по ситуации. Ведь проблемы решают по мере их поступления. Виктор замирает и смотрит наверх. - Все, что я захочу? - Все, что захочешь. Юра переводит дыхание: кажется, ситуацию удалось разрешить... - Я рад это слышать. Виктор резко поднимается, но вместо того чтобы освободить руки от наручников, разворачивает Плисецкого к себе спиной. - Тогда потом сделаешь все, что я захочу. А сейчас мы займемся тем, что хотим мы оба. - Ублюдок… - шипит сквозь зубы Юра и брыкается. Но когда Виктор хватает его пальцами за подбородок, заставляя перевести взгляд на зеркало, настороженно затихает. - Смотри. Смотри на себя и не смей закрывать глаза! Плисецкий смотрит - и от того, что он видит, перехватывает дыхание. Штаны спущены, рука Виктора собственнически поглаживает его бедро... - Что ты видишь? - Я вижу старого извращенца, который не доживет до завтрашнего утра. - А я вижу милого котика и думаю, зеркала врут тебе, а не мне. Виктор поднимается, обнимает со спины и прижимается крепко, словно боится отпустить, словно Юра исчезнет, стоит выпустить его из рук. Хотя куда тут исчезать, когда повязан, как преступник. Плисецкий уверяет себя, что точно бы свалил. При первой же возможности. Если бы рука свободна… Если бы… Да кого ты обманываешь, Плисецкий? Сколько раз уже мог сбежать, дать отпор – но только сам масла в огонь подливал, чтобы ярче горело. - Сдавайся, - выдыхает Виктор, обводя пальцами губы Плисецкого, а затем проталкивает в рот, заставляя облизать. Однако Юра не может так просто сдаться: прикусывает пальцы, сжимает зубы, не слишком сильно, но так, чтобы Никифоров знал – с дикими котами шутки плохи. А потом отпускает, замечая, что на коже остались отпечатки зубов. - За это ты ещё поплатишься позже, а пока нагнись вперед. Мы не уйдем отсюда, пока я не получу своё, так что не трать время впустую. Юра прогибается в спине и закрывает глаза. Наручники звякают, а рассудок вопит, что они оба сошли с ума. И вроде бы нужно сопротивляться дальше, но тело как будто живет своей жизнью – и вот уже неосознанно подается назад, насаживаясь на пальцы Виктора. - Нет, смотри. Я слежу за тобой. В отражении Никифоров выглядит совершенно безумно, как одержимый, от его вида воздух застревает в легких. Дышать, дышать, вдох-выдох, вдох-выдох... - Больно не будет. Ты ведь уже привык. А как тут не привыкнуть, когда трахают и дома, и в раздевалке, даже у друзей дома пытаются нагнуть, запираясь в туалете?! И неужели это тот самый человек, который еще пару месяцев назад с трагизмом в голосе вещал о разнице в возрасте и о том, что Юра еще мальчишка? Терпи, терпи, Плисецкий, ты ведь знал, что Виктор тот еще извращенец, знал, что скрывается за милой улыбочкой и теплым взглядом. А даже если не знал, то догадывался – и точно убедился, когда Виктор неделю назад закрыл дверь в раздевалку и трахнул на скамейке, зажав рот ладонью, потому что «Юра, ты слишком громкий». А это не Юра слишком громкий, это у Виктора вечный недотрах! Если ему хочется, то ни время, ни место не важно, вынь да положь ему все здесь и сейчас! Странно даже, что их ни разу не засекли… - Какой чувствительный ребенок. Виктор целует в висок почти невинно, будто бы с нежностью и заботой. Кстати, еще одна особенность, которая страшно раздражает Плисецкого - на людях Виктор действительно ведёт себя очень заботливо, при каждом удобном случае подчеркивая возраст Юры: пить нельзя, материться тоже, и домой никак не позже десяти. Каждый из пунктов Юра с присущим ему злорадством нарушает. Особенно он любит высказывать все, что думает о Викторе и его показательной заботе. Юра пропускает момент, когда Никифоров отстраняется от него, только замечает в зеркале, когда тот уже возвращается с этим чертовым хвостом. Юра закусывает губы изнутри и закрывает глаза. Слишком унизительно, чтобы быть правдой, даже слов не хватает, чтобы возразить... Он цепляется пальцами за поручень, когда рука Виктора перехватывает его поперек живота. - Не надо... – выдыхает Плисецкий, понимая, что уже слишком поздно, что холодная игрушка легко входит в его тело. Его жалкий протест больше похож на стон, вырвавшийся из горла. - Ну вот, а ты боялся. Посмотри, как тебе идет. Плисецкий не хочет смотреть, он хочет, чтобы во всем здании вырубился свет, иначе эта картинка навсегда отпечатается в его голове. И чтобы следом наступил конец света, апокалипсис, чтобы Виктора засыпало обломками или смыло волной!.. - Юра… Плисецкий вздрагивает: пушистый мех касается бедра и, следом, головки члена. Виктора хочется ругать разными словами, но от осознания происходящего разум словно отключается и ноги перестают держать. Юра оседает на пол, внутри все пульсирует от жара и заполненности, а Виктор стоит и смотрит на него сверху вниз. Юра тянется свободной рукой назад, касается хвоста, ведёт чуть выше, к тому самому месту, где заканчивается мех и начинается игрушка. - Ты гребаный извращенец, - бормочет Плисецкий, поднимая глаза, и замолкает. У Виктора нечитаемый взгляд; губы сложены в тонкую линию. - Это все из-за тебя. Это ты меня таким сделал. «То есть до меня ты таким не был?» - хочется спросить Юре, но он не спрашивает, все разговоры можно отложить на потом. На эту ночь, если они проведут ее вместе. Если Виктор попросит поехать к нему. Ведь Плисецкий никогда не предложит первым. Он мало что знает о личной жизни Виктора. Действительно ли именно Юра - та самая причина, по которой Виктор Никифоров распрощался с остатками рассудка? Плисецкий хмыкает, переводит взгляд на пах Виктора, сглатывает и цепляется рукой за ткань на его брюках. - Я не справлюсь, расстегивай сам. Никифоров не двигается, возможно, потому что его раздирают сомнения. Вот-вот он снова выдаст любимую фразу о том, что «тебе пятнадцать, Юра, а мне...», хотя как-то уже поздновато для подобных разговоров. - Давай уже, блядь, пока я не передумал… Юра опускает голову, полыхая румянцем от собственного бесстыдства. Он никогда не делал этого прежде, не знает, как правильно и как лучше. Уж так вышло, что он был слишком занят фигурным катанием, чтобы постигать азы минета. Да что там говорить, Юра много чего не делал до появления Виктора в своей постели. Звякает расстегнутая пряжка на ремне, следом вжикает брючная молния. Плисецкий облизывает губы, поднимает голову и не медлит ни секунды, потому что неуверенность растет с каждым мгновением. Пусть будет стыдно потом, только не сейчас, думает он, касаясь языком головки члена и смыкая губы. Он слышит, как Виктор судорожно выдыхает, и его рука ложится на затылок Плисецкого. А дальше все приходит само, как будто Юра откуда-то знает, что нужно взять глубже, насколько возможно, обвести языком, выпустить изо рта, облизать, а потом снова принимать так глубоко, как только получается. Собственный член ноет, требуя разрядки. Плисецкий жалеет, что вторая рука закована в наручники - она бы сейчас очень пригодилась. - Хватит! Голос Виктора хриплый, как будто чужой. Неужели все-таки что-то не так? - Если ты сейчас продолжишь, то завтра не только сидеть не сможешь, но и говорить… - словно прочитав мысленные опасения Плисецкого, говорит Виктор. Он рывком поднимает Юру с колен и почти швыряет обратно к станку. - Сведи ноги. Плисецкий больше ничего не спрашивает, но ощутимо дрожит, потому что в голове бьется паника: неужели Виктор хочет вставить ему, не вынимая игрушку? Юра кладет голову на холодный станок и слышит, как стучит в висках. Наверно, это так ошалело бьется сердце. Балетный класс совсем не предназначен для такого зрелища, Плисецкий не должен тут стоять со спущенными штанами и анальной пробкой в заднице, он не должен отсасывать своему… другу? Да какой он друг после этого… И к хореографическому станку не крепятся наручники. Юра не должен этого делать… Блядь, да никому он ничего не должен! - Давай уже, делай, что задумал, - смиряется Юра, уже готовый ко всему, даже к тому, что завтра тело будет нестерпимо болеть. - Всегда бы ты был таким послушным. Член Виктора скользит между ягодиц Юры, и это выглядит настолько пошло и вульгарно, что Плисецкий не может оторвать глаз от зеркала. Можно кончить только от этого, можно - но только Плисецкому уже самому хочется больше. Видимо, это заразно, и скоро он станет таким же извращенцем, как Виктор. - Трахни меня… - Не сейчас. - Сейчас! Юра не просит, он приказывает, и руки Виктора вздрагивают и замирают у него на животе. - Раз ты так просишь, не могу отказать. Но не жалуйся потом. Он одним движением вытаскивает игрушку из задницы Юры и так же, не церемонясь, загоняет член на всю длину, выбивая из легких остатки воздуха. Плисецкий дергается и упирается рукой в зеркало, из глаз разве что искры не сыпятся, а ободок, не удержавшись на голове, падает на пол. Виктор, держит свободной рукой за волосы и целует в шею и плечи, без разбору, куда придется. Юрина ладонь скользит по стеклу, оставляя после себя влажные следы. Он старается не кричать, не стонать, сцепляет зубы изо всех сил, даже зажмуривается, но это не помогает: сквозь шум в ушах он слышит свой голос. Слышит и не верит, что это именно он так отчаянно просит Виктора не останавливаться, просит сильнее и глубже. Когда же он стал таким? - Только не кончай в меня, мне еще домой… «Добираться», - последнее слово остается несказанным, потому что накрывает так, что сил говорить не остается. Плисецкий обвисает в руках Виктора, чувствуя, что тот, конечно, не выполнил его просьбу. - Придурок, - выдыхает он почти беззлобно. - А из тебя такой хороший котенок вышел, - Виктор поворачивает к себе, целует в губы, гладит по взмокшей шее и, кажется, хочет добавить что-то еще, но не добавляет. - Моя одежда. Принеси ее из раздевалки и отстегни уже эти чертовы наручники! Никифоров отпускает с видимой неохотой. Неторопливо достает ключ из кармана пальто, так же неторопливо освобождает руку и накидывает своё пальто на плечи Юры. - Я быстро, - говорит он, поправляя одежду, и выходит из помещения. - Да уж, лучше поспеши, - шепчет Плисецкий в пустоту и переводит взгляд на свое отражение. Видок, конечно, тот ещё: взгляд ошалевший, волосы растрепаны, лицо горит, - словно кросс бежал. Впрочем, внимание тут же перескакивает на влажный след от руки на зеркале и белые потеки спермы. - Ну, блядь… - не без злорадства он вытирает зеркало рукавом пальто, чтобы ни у кого завтра не возникло никаких подозрений, а затем опускается на пол. Виктор вернется через пару минут, и Юра скажет, что хочет поехать к нему. Теперь он готов предложить это первым.