Monsters stuck in your head

*** Виктор просыпается и ведет рукой по соседней подушке, вслушивается в тишину. Чайник не кипит, не звенят чашки и телевизор выключен. Ах, ну да… Он вздыхает и открывает глаза, стонет и закрывает снова. Вчерашний допитый коньяк дает о себе знать, впрочем, как и привыкание к Плисецкому. Только тупая головная боль от спиртного пройдет быстрее, чем другая, колючая. Никифоров тянется к телефону в ожидании увидеть на экране сообщения, пропущенные звонки на беззвучном режиме. С экрана Плисецкий показывает язык, возмущенно хмурится на камеру, всем видом показывая неодобрение «Убери мою фотографию или я сам…». Виктор не убрал, а Юра смирился. Ни одного вызова, ни одной смс, только десятки прочитанных до вчерашнего дня. Виктор удаляет их, почему-то решая, что так будет как-то легче. Если бы действительно все было так просто: удалил смс из памяти - воспоминания из головы и все чувства выдернул, как провода. На часах семь утра и целых сорок минут до будильника - Юра в это время просыпается и тянется кошкой, сонно зевая. Уже слыша с той стороны длинные гудки, Виктор понимает, что позвонил, словно пальцы двигались сами по себе, словно сердце отключило рассудок, решило за него. Плисецкий трубку не берет, не сбрасывает, ждет, когда Никифорову надоест. Всем бы его выдержку. Виктор сдается на пятой попытке и откладывает телефон. А чего ты хотел, Никифоров, он не только на звонки теперь отвечать не будет, но и близко не подойдет; сам виноват, сам оттолкнул, сам разрушил те хрупкие отношения, которые еще совсем не успели укрепиться. «Да какие там отношения, какое будущее? Совсем никакого» - убеждает себя Виктор, поднимаясь с кровати. Никто никому не давал никаких обещаний, признаний, словно жили одним днем, точнее, ночами. Виктор почти убеждает себя в том, что кроме секса ничего, впрочем-то, и не было, только оставленные Юрой диски, футболки и кофты убеждают в обратном. Пару билетов в кино на столе, зубные щетки и уставленные полки баночками-бутылочками в ванной чуть ли не кричат о том, что Виктор совсем не прав. Плисецкий врос корнями: заполнил квартиру вещами во всех уголках, запахами на подушках и простынях и фотографиями в телефоне. - Блядь… «Он в том возрасте, когда из-за тебя может натворить глупостей» - резко вспыхивают в голове слова Фельцмана и Виктор звонит в шестой раз. В шестой раз слышит гудки и быстро одевается. Так быстро, как никогда прежде, вызывает такси и едет на каток. Не стоило вчера так, нужно было как-то по-другому. Мягче, не рвать так, чтобы было больно. Но, черт возьми, как расставаться иначе? В седьмой раз абонент выключен. Или находится вне зоны действия сети. Или не хочет Вас слышать и видеть. Телефон нагревается в руке, когда Никифоров добирается до ледовой арены, несчастная, ни в чем не повинная пластмасса почти плавится в ладони. - Где Юра? Фельцман гипнотизирует взглядом пустой каток, а затем поворачивается к Виктору и смотрит исподлобья. - Это я тебя должен спрашивать, Витя. Ты прислушался к моим словам? Виктор не успевает и рта открыть. - Он прислушался, можешь не переживать. Плисецкий появляется тихо, перехватывает волосы резинкой и смотрит на Виктора, затем на Якова. - Он внезапно одумался и стал правильным. Тебе стоит им гордиться, Яков. Никифоров ищет эмоции на лице Юры и не находит. В обычной ситуации Фельцман бы оборвал мальчишку, попросил бы не дерзить, но ситуация не обычная, совсем из ряда вон выходящая. - А теперь, если мы все выяснили, я попрошу вас обоих не лезть в мою жизнь. Все, что остается за пределами льда, не касается ни одного из вас. Яков молчит, сжимая губы и наблюдая за Юрой, который снимает защиту с коньков и выходит на лед. Плисецкий сосредоточен, двигается плавно, отдается музыке, движениям, льду. Словно ничего и никто больше его не беспокоит. Впрочем, а беспокоило ли? Виктор опускается рядом с Яковом на соседнее сидение и понимает, что совсем ничего не понимает. - Не злись на меня, - вздыхает Фельцман. - Но ты сам понимаешь. - Понимаю. - Это пройдет. Виктор морщится. Яков говорит так, словно о болезни, которая должна закончиться. О затяжной простуде. Если бы можно было вылечиться антибиотиками и чаем с лимоном. И чтобы отпускалось без рецепта врача. По таблетке принимать три раза в день, курсом больше месяца, пока последнее чувство-воспоминание не растворится. Останется только слабость, которую можно долечить витамином С и свежим воздухом. - Вам работать вместе. Попытайтесь как-нибудь. Он поймет. Отпустит со временем. Плисецкий на льду выполняет сложный прыжок и приземляется легко, улыбаясь каким-то своим мыслям. - Кажется, с этим проблем не будет, Яков. Его уже отпустило. Виктор возвращается в раздевалку, снимает пальто и почему-то ощущает себя безумно вымотанным и совершенно уставшим. Словно не утро, а глубокий вечер. Будто не спал, а всю ночь вагоны разгружал, а некоторые тяжелые мешки пару раз-таки упали на голову. Внутри все переворачивается и бушует. Он должен радоваться, что Юре легко и просто. Что Юра не думает о Викторе, а может занять свою светлую голову другими мыслями и полностью сосредоточиться на катании. Никифоров должен радоваться, что Плисецкий намного умнее своих сверстников и правильно расставляет приоритеты. Виктор должен. Но не может. - В твоем возрасте пора завязывать бухать, а то развалишься скоро, - Виктор вздрагивает и поднимает голову. Юра копается в своей спортивной сумке, что-то ищет, хмурится. - Переживаешь? Плисецкий выпрямляется и смотрит прямо, так остро и холодно, что становится не по себе. - Нет. Мы же уже выяснили, что взрослые люди умеют принимать решения, даже не… - Юра, не надо… Плисецкий замолкает и застегивает молнию на сумке, не найдя то, что искал. Никифоров подходит к своему шкафчику, открывает и достает газировку. - Бери. - Себе оставь. - Я тебе покупал. Юра морщится, словно ему яд предлагают, а затем смиряется, забирает бутылку и, пробормотав тихое «спасибо», выходит. И за весь день не говорит ни слова. А после и вовсе пропадает больше, чем на неделю. «Ему нужен отдых» - говорит Яков в пятницу. «Оставь мальчика в покое, Витя» - огрызается Фельцман в понедельник. «Не звони ему» - устало просит он, когда Никифоров в сотый раз задает один и тот же вопрос. «Кажется, тебе тоже нужен отдых. Можешь взять пару дней». Виктор не уверен, что ему нужен отдых, впрочем, он уже ни в чем не уверен, кроме того, что запасные нервы точно бы не помешали. А еще какое-нибудь средство от сильного помешательства. Фельцман, наверное, знает, где Плисецкий, но не скажет, возможно, потому, что Юра попросил. А может и не знает, только делает вид, что все под контролем. Виктор сдается и следует совету Якова - остается дома, потому что сконцентрироваться все равно не выходит. Только дома не лучше; давно ли квартира стала такой огромной и пустой… С Плисецким сложно, а без него, оказывается, еще сложнее. Юра появляется на одиннадцатый день, когда Никифоров убедил себя, что жить, в общем-то, можно и так. И солнце по-прежнему встает по утрам и все еще светит. Пусть и не так ярко, как хотелось бы. Это все зима, которая никак не хочет отступать. Переползает в март морозами и снегопадами вперемешку с дождями. Юра появляется на одиннадцатый день на конференции и рушит ко всем чертям еще не укрепленные стены, которые Никифоров старательно возводил за время его отсутствия. Плисецкий здоровается, а Виктор слышит, как рассыпается в пыль последний кирпичик. Он кивает в ответ, улыбается, безуспешно пытаясь убедить себя, что это эгоистично - искать в глазах Юры следы усталости и признаки бессонной ночи. Он понимает, Плисецкий - тот же самый, что был до Виктора. С гордо вздернутым подбородком и стремлением доказать всем и каждому, что он лучше, сильнее и оправдывает все надежды тренера и всех своих фанатов. Которых, кстати, становится все больше и больше. Виктор ощущает стойкое дежа вю: снова прием и та же пресса, те же опостылевшие лица. Только с точностью до наоборот… Это не Юра прожигает Виктора и его спутницу взглядом. Это Никифоров уже долбаный час взгляд не может отвести от Плисецкого, всматривается, вслушивается, ревнует так, что хочется отцепить эту самую навязчивую дрянь от Плисецкого, а его самого встряхнуть. - Совсем уже... - сам себе говорит Виктор и допивает шампанское из фужера. Спятил. Свихнулся. Попал. Так вот как оно. Эта самая ревность. Злая, колючая, как проволока, мерзкая дрянь, которая все жилы вытягивает. И сделать ничего нельзя. Как забрать то, что тебе не принадлежит? Как бы в ответ на его вопрос Юра пропадает из поля зрения вместе с раскрашенной девицей, которая так отчаянно на нем висела. «Никак. Стой и мучайся, мразь» - голос в голове злорадно смеется. Виктору тоже смешно, смешно и грустно одновременно. Он так ярко чувствует себя с той другой стороны, со стороны Юры, когда Никифоров так часто уходил с конференций с длинноногими моделями в обнимку. Так тебе и надо, по заслугам. Иногда Карма срабатывает как надо - бьет по роже с размаху, припоминая все прошлое, чтобы задумывался впредь о будущем. Никифоров вызывает такси и отмахивается по дороге от Фельцмана, который с суровым видом грозит Виктору. В салоне темно и включено радио: таксист прибавляет звук, понимая, что его пассажир на беседы не настроен. Ведущие с какой-то знакомой волны рассказывают о том, что погода не радует, холодно и морозно, а Виктор бездумно смотрит в окно. - Притормозите! – неожиданно для себя хриплым голосом просит Виктор и чуть ли не на ходу распахивает дверь, потому что замечает знакомую фигуру на тротуаре. - Юра, садись. Плисецкий оборачивается, стягивая капюшон. - Мне на метро. Прогуляюсь. - Холодно же. Садись. Плисецкий размышляет еще несколько секунд, вглядываясь в лицо Виктора. Словно пытается понять, стоит ли доверять. Словно перед ним человек, с которым не знакомы так много лет, а очень подозрительный незнакомец. - Ты ведь не отстанешь? - Не отстану… Плисецкий закатывает глаза и садится рядом на заднее сидение. Виктор хочет все объяснить Юре. Почему сложилось именно так, а не иначе. «Единственное, чего ты хочешь, - это оправдать себя. И не испытывать вину. И все остальное тоже». Но Виктор молчит и смотрит на Плисецкого, который даже и не думает отворачиваться от окна. Словно впервые видит питерские улицы, как будто они ему чертовски интересны. - Не пялься на меня. - Нам не удалось поговорить в прошлый раз. Может быть, мы… - Остановите машину, - внезапно просит Плисецкий, наклоняясь к водителю. - Юра, ну что ты как ребенок... – вздыхает Виктор и, перехватывая на себе злой взгляд, понимает, что сболтнул лишнего. - Ах вот как. А ты, то есть, блядь, у нас охуительно взросло себя ведешь! Руки Плисецкого сжимаются в кулаки. - Останавливай, мать твою! – он бьет ногой по спинке водителя, а тот от неожиданности по тормозам. Сигналят сзади, таксист молчит, явно не желая быть втянутым в чужие разборки. - Наговорился уже. Спасибо, что подвез, охуенно прокатились. Он хлопает дверью и лавирует сквозь поток машин, а Никифоров откидывается на спинку и закрывает глаза. - Едем? – уточняет водитель. Виктор ловит его взгляд в зеркале, а затем перехватывает удаляющуюся фигуру Плисецкого. - Нет. Не едем. Он расплачивается с таксистом и, не теряя больше ни минуты, бежит за Юрой; тот оборачивается и ускоряет шаг, заметив, что просто так от него не отстанут. - Не таскайся за мной. - Да не беги ты, - Виктор хватает Юру за руку, разворачивает к себе, - давай зайдем в кафе, поговорим. Нам с тобой каждый день видеться, нельзя так все оставлять. - Меня ждут. Выбери другой день. - Лучше сегодня. Плисецкий сбрасывает чужую руку. - Достал. У тебя пять минут, и мы не идем в кафе. Говори уже и проваливай. Виктор оглядывается по сторонам, отмечая лишнее внимание прохожих, и кивает в сторону соседней улицы. - Там нам никто не помешает. Судя по лицу Плисецкого, тот, кто мешает здесь, - только Никифоров, но Юра не перечит, идет вперед, засунув руки в карманы: может, потому что холодно, а может, боится лишних касаний. Оживленный перекресток остается позади, люди перестают встречаться на пути, да и фонарей становится меньше, стихает ветер и начинает идти снег. Плисецкий садится на лавочку перед домом и голову поднимать даже не думает. Виктор садится напротив, а хочется рядом, а лучше вообще не здесь, лучше дома, на диване под пледом и с чашкой кофе, и телевизор фоном включить. - Говори, давай. - Где ты был столько дней? - Там, где я был, меня уже нет. Еще вопросы? – огрызается Юра и пинает носком кроссовка маленькую ледышку. - Ты на предыдущий не ответил. - У меня есть друзья. Представь себе? - Я переживал. - Незачем было. Я и раньше уезжал. - Раньше было по-другому. А в этот раз вдруг ты… - Виктор осекается, замечая на себе заинтересованный взгляд. - Вдруг я что? Никифоров озвучивать свои мысли не хочет, только смотрит и ждет, когда Юра сам догадается. И Юра, кажется, догадывается. И отчего-то начинает смеяться. - Да ладно, блядь. Он складывается почти пополам, прижимая руки к животу. - Ты вообще, что ли, охуел на старости лет? – всхлипывая, говорит он между очередным приступом смеха, - Думал, я вешаться из-за тебя буду? С моста прыгать? Или, может быть, мне стоило вскрыть вены и написать на обоях о своей трагичной любви? - Ну, такого я не представлял, - признается Виктор, но легче не становится, и смеяться вместе с Юрой как-то не выходит. Потому что пусть тот и преувеличивает, но кое в чем оказывается прав. Мысли о том, что Плисецкий может на фоне разыгравшихся чувств сделать что-то совсем не то, посещали. - На обои не хватило фантазии? Плисецкий подрывается с места, подлетает со скоростью близкой к световой и хватает Виктора за шарф. - Ты за кого меня принимаешь? За очарованную девочку? А вот хуй тебе, не дождешься. Знаешь, на тебе свет клином не сошелся. Думаешь, если ты у нас звезда, я у тебя в ногах валяться буду, умоляя меня не бросать? Самомнение свое в жопу засунь! Потрахались и ладно. Я не тупая школьница, чтобы сопли на кулак наматывать и бросать все то, чего добился, потратив столько сил и времени, ради тебя. Отъебись, наконец, и катись ко всем чертям! Плисецкий отпускает многострадальный шарф и отходит на шаг. - Поговорили? Доволен? Еще вопросы остались? Могу тебе клятвенно пообещать, что не сигану с ближайшего моста. Хочешь? - Я тебе и так верю. - Вот и чудно. Надеюсь, тебе полегчало. А теперь бывай. Удачного вечера. Плисецкий проходит пару метров прежде, чем Виктор заговаривает. - Теперь все понятно. Наверное, я много себе надумал и приписал тебе лишних чувств. Я рад, что я не буду тебе помехой. Но я действительно переживал за тебя, не пытайся выставить меня бесчувственным, это не так. Я думал о твоем будущем, о том, что если бы твой дедушка узнал, если бы кто-то еще узнал. Виктор встает и отряхивает полы пальто. Все не так, как он представлял. Все намного проще для Юры: ему всего шестнадцать и Никифоров был чем-то вроде мимолетного увлечения, а казалось бы… Как много казалось. - Ты… - выдыхает Плисецкий и подходит совсем близко, смотрит, сощурившись, а потом неожиданно делает подсечку ногой, и Виктор падает на асфальт, чудом не приложившись головой. А Плисецкому и не жалко вовсе. Бьет со всей своей дури рюкзаком по ребрам, а затем и вовсе пинает в бок. Виктор только стонет и не успевает предпринять никаких действий от неожиданности. - Юра, мне больно. Плисецкий замирает, рюкзак выпадает из его рук, а сам он садится Виктору на живот и трясет за воротник. - Мне, что ли, не больно? Мне, блядь, по-твоему, не больно? Урод, мать твою! Нужно было загадать тогда, чтоб ты сдох. Чтоб тебя по Невскому нахрен раскатало. Оставь меня в покое, дай мне забыть тебя. Я не хочу быть зависимым от тебя, только мне нужно время. А ты все ходишь рядом, ты… - Юра замолкает и хватает воздух ртом, отпускает воротник и склоняет голову. Лица не видно, глаза скрыты за копной светлых волос. Виктор не верит в то, что слышит, но если просить повторить - все равно, что подписать себе смертный приговор, потому он поднимает руку и хватает Юру за подборок, заставляя поднять голову. - Да убери ты руки свои… - Не уберу. Все в один момент раскладывается по полочкам и в голове становится ясно. Головоломка внезапно решается сама собой. - Мне кажется, я был идиотом. - Ты им и остался. Да и вряд ли что-то изменится. Виктор был не прав, Яков ошибался. Ни один из них не знал настоящего Плисецкого. Того, который знает, чего хочет, и добивается, чего бы ему это ни стоило, отбрасывая все то, что может помешать. А Виктор… Виктор никогда бы не стал помехой на его пути к победам. Он мог бы быть тем, с кем Юре было бы легче идти дальше. Поддержать, когда сложно, быть примером, быть опорой, быть многим, но точно не тем, кто потянет ко дну, - Плисецкий не даст себя утянуть. Юра намного сильнее, кажется, сильнее самого Виктора. И как только Никифоров всего этого не разглядел, не увидел самого важного? - А дедушка знает, - шепчет Юра и пытается успокоить дыхание. - Обо мне? - Извини. Мне больше не с кем было… - И что он? Виктор гладит пальцами по подбородку, и Юра поднимает голову, и только сейчас Никифоров видит всю ту усталость и боль, которую от него скрывали. - Сказал, что надеется, что ты меня не обижаешь. - Я не буду больше, - обещает Виктор и садится на асфальте, обнимая сопротивляющегося Плисецкого. - Да хватит уже. Мне не нужна твоя жалость. Отпусти… Виктор говорит, что не отпустит, и целует в губы, замечая, что Юра не пытается стискивать зубы, может, от удивления, а может, без слов понимает, что все совсем не так, как думали оба. - Это не жалость. - А что тогда? - Сам догадывайся. Виктор целует в скулы, в губы, в подставленную шею и чувствует, что почти сгорает от того, как близко и тесно прижимается Плисецкий. На улице минус одиннадцать - так говорили по радио, а кажется, что больше плюс тридцати…