Beast

      Впервые Криденс испытывает страх в этой его грани - не за себя, не перед кем-то, а за кого-то. Он принял решение, и, возможно, оно неверное и будет стоить ему больше, чем он ожидает… Возможно, Персиваль никогда больше не взглянет на него, никогда не заговорит, не проведёт пальцами ласково по щеке. Но это единственный выход. Единственный приемлемый для него, для Криденса. Даже если его назовут трусом.       Криденс сжимает пустую папку из-под набросков, нервно кусает щеку изнутри и дёргано стучит ботинком, с плохо скрываемым волнением наблюдая, как преподаватель оценивает разложенные на полу работы. Мужчина долго рассматривает набросок с лодочным сараем, а затем поворачивается к Бербоуну:       — Криденс, твои работы стали не просто лучше, они стали определённо живыми, — преподаватель одобрительно кивает и добавляет. — Случилось что-то хорошее?       — Нет, сэр… все как обычно, — ровным голосом отвечает парень, отводя взгляд к окну, за которым падает редкий снег.       Совершенно не к месту Криденс размышляет о том, что на улице уже совсем похолодало, а недавний дождь уже превратился в колючий снег. Он словно потерявшийся в тумане путник, завязшее в янтаре насекомое… Еще немного, и он разрушит созданный «рай». Из мыслей Бербоуна вырывает голос преподавателя, озвучивающий балл за проделанную работу. Парень несколько секунд растерянно моргает, пока мужчина заполняет его академический лист* и ставит подпись, а затем отдаёт уже заполненный документ. Это был последний предмет, и Криденс собирает дрожащими руками работы с пола, забирает свои баллы из рук преподавателя и выходит из аудитории. Он сейчас настолько далек от обучения и искусства в целом, что и не замечает насколько высоки его оценки в этом семестре. Бербоун выходит из здания Парсон, нащупывая в кармане мобильный и сжимая его вспотевшими от волнения пальцами, достает несмело телефон и, ощутимо дрожа всем телом, Криденс набирает заветный номер, по которому почти сразу же отвечают.       — Я принял решение. Но… прошу дать мне сутки.       Вечером того же дня Криденс сидит на кухне в квартире Грейвса и, обняв ладонями чашку с горячим чаем, отпивает его небольшими глотками. Парень не видит Персиваля, но слышит, как тот разговаривает по телефону в гостиной, явно стоя у окна, привычно сжимая в сильных пальцах стакан виски со льдом. Бербоун изучил, запомнил все привычки Грейвса, потихоньку впитал в себя его жизнь и…       — Криденс, ты опять витаешь в облаках? — ладонь Персивая опускается на темную макушку, а длинные пальцы прочесывают смоляные пряди, заставляя Бербоуна слабо улыбнуться от удовольствия.       — Прости… Я просто… задумался, — Криденс подается к руке и улыбается более расслабленно.       — Я понимаю, мой мальчик, сейчас трудно всем нам. Но скоро все закончится, — Грейвс улыбается, смотря прямо, словно изучая.       На последних словах мужчины, Криденс холодеет, его тело будто сковывает льдом, действительно скоро всё закончится. Парень одним быстрым движением ставит чашку на стол и, поворачиваясь лицом к Персивалю, обнимает того за талию. Криденс вжимается щекой в Грейвса, пытаясь что-то сказать, но выходит лишь горячо дышать и сильнее цепляться за рубашку на спине мужчины. Когда Персиваль пытается отнять от себя руки парня, тот лишь протестующе мычит и плотнее вжимается лицом в плечо Грейвса, и такой невинный, даже детский жест, обезоруживает и вызывает волну нежности, поднимающуюся откуда-то из глубин души.       — Криденс, мой мальчик… Ты соскучился? — ласково шепчет мужчина, гладя по затылку, сбегая кончиками пальцев на шею и легко щекоча.       — Я всегда… Всегда по тебе скучаю, — приглушенно отвечает Криденс, жмурясь и вдыхая запах парфюма с белоснежной рубашки.       Персиваль самодовольно улыбается и почти облизывает губы от проявления такого собственничества его мальчика. Определенно Криденс вырос, он стал тверже, возможно даже жестче, и, совершенно точно, сильнее. Мужчина кладет пальцы на подбородок парня и поднимает его лицо:       — Послушай меня, ты мой, ты принадлежишь мне целиком, и я ни за что в жизни не отдам тебя никому и больше никому не позволю тебя обидеть. — Грейвс и понятия не имеет, как режут его слова, выжигают на коже клеймо, хлыстом рвут душу.       — Да… я принадлежу только тебе… Вам, сэр… — закрывая глаза, пряча слезы, шепчет Криденс, утопая в черноте.       Грейвс подхватывает Криденса на руки, тот отнюдь не пушинка, но Персивалю хватает сил поднять и отнести своего любовника в спальню, чтобы потом разложить его на постели и, нависнув сверху, уцепиться взглядом за мокрые ресницы, за приоткрытые губы, за румянец, стекающий со щек по шее на грудь, виднеющуюся в глубоком вороте домашней футболки. Его мальчик прекрасен в своей обезоруживающей невинности, которая плотно закрывает собой жадность и похоть, что плещется внутри Криденса раскаленной лавой. И Персивалю так нравится обнажать, раз за разом вскрывать, эти чувства, также как сейчас стягивать ненужную одежду, перемежая поцелуи и укусы, оставлять следы своей страсти на молочной коже.       Криденс принимает каждую отметину, каждое касание, каждый выдох на кожу, как награду, трепетно сохраняет в памяти под бьющееся в бешеном темпе сердце, отдающееся четким «последний раз», а на глазах снова слезы, ресницы слипаются, соль скапливается в уголках глаз и на щеках. Персиваль, кажется, и не замечает слез, или же приравнивает их к сорванному дыханию и тихим стонам, когда горячие пальцы проникают под пижамные штаны и сжимают возбужденный член у основания. Парень хватает воздух ртом, и он кажется ему одновременно раскалённым и вязким, а также морозно колючим, царапающим горло, да так, что хочется закричать, но Криденс давится воздухом и ныряет в тёплое, приятное возбуждение, когда губы Грейвса смыкаются вокруг его члена, а пальцы уже в смазке толкаются внутрь — сразу два — туго и тяжело. Бербоуна выгибает на простынях, и он снова роняет слезы обиды, страха и похоти, он надсадно стонет, шипит и царапает ткань под собой, пока в него толкаются три пальца — резко и глубоко, а член зажат в плену языка и губ.       Этого слишком много, Криденс не может сосредоточиться на чём-то одном, удержаться за что-то, даже не получается ухватиться за ту единственную мысль, что это последний раз. Сладкая судорога проходит по телу, и парень изливается в горячий рот, тут же обмякая на постели. Грейвс дышит диким зверем, шумно через приоткрытый рот, выпрямившись во весь рост и опираясь коленом о кровать, подтягивает к себе безвольно раскинувшегося парня, поворачивает на живот и ставит на колени, любуясь некоторое время на подрагивающие лопатки и выгнутую спину.       Чтобы в следующее мгновение развести ягодицы Криденса в стороны и, приставить член ко входу, уже достаточно разработанному, чтобы член легко вошёл и сразу до конца. Бербоун, не ожидавший, что они будут продолжать, проезжает грудью по простыни и вскрикивает. Персиваль кусает нижнюю губу и плотнее перехватывает парня за бёдра, резко тянет на себя, а потом, отстраняясь, выходит почти полностью и снова резко толкается. Хоть темп и не быстрый, но от резких и глубоких толчков у Криденса перехватывает дух, и он пытается уйти от проникновения, он только что кончил, но снова возбуждён, и это возбуждение болезненно, и не похоже, чтобы Персиваль собирался останавливаться. Когда Грейвс начинает двигаться быстрее, Бербоун закатывает глаза и роняет голову на скрещённые руки перед собой, под свой же громкий стон, осознавая простую истину — он сам не хотел останавливаться. Вдруг шлепок обжигает кожу ягодицы, а прямо над ухом Криденс слышит:       — Ты слишком много думаешь… — шепчет мужчина и, выпрямившись, шлепает ещё раз.       На ответ у Криденса нет сил и голос абсолютно не слушается, поэтому он лишь глухо стонет, справляясь с новой волной возбуждения, прокатывающейся по позвоночнику электрическим током. А потом Грейвс перестаёт двигаться, как раз в тот самый момент, когда Бербоун готов кончить.       — Нет! — неожиданно даже для себя вскрикивает парень.       — Что «нет», мой мальчик? — пальцы с лаской пробегают по бедру.       Бербоун мотает головой и, кусая губы, молчит, сказать такое прямо сейчас он не может, не может справиться с внезапно нахлынувшим стыдом и совершенно нелогичной, неуместной стеснительностью.       — Скажи, Криденс, — голос Персиваля твёрдый, властный, не дающий и шанса ослушаться. — Ты слышишь меня?       — Да… Да, сэр, — тут же исправляется Криденс и вздрагивает от нового шлепка.       — Тогда скажи мне, что мне делать, — Персиваль вновь пробегает самыми кончиками пальцев по покрасневшей от шлепков коже.       — Д-двигайтесь… — мелко дрожа и заикаясь просит Криденс. — Прошу, сэр…       И Персиваль не может, не хочет отказывать в такой просьбе, снова начиная двигаться, подталкивая их обоих к желанному окончанию. Криденс зажмуривается до цветных пятен перед глазами и, коротко надсадно простонав, кончает второй раз за вечер, чувствуя, как Грейвс выходит из него и доводит себя до разрядки, выплескиваясь парню на поясницу.       — Ты молодец, Криденс, — мягкий поцелуй в макушку и руки обнимающие за талию. Парень чувствует, как Персиваль утыкается лбом между его лопаток и оставляет мелкие поцелуи на его спине, вдоль позвонков, словно заглаживая нежностью недавнюю излишнюю властность. Но Криденсу как раз это и нужно, потому что со дна сознания всплывает обжигающая мысль — «последний раз».       Утром Криденс просыпается первым, хотя его нервное ворочание и нельзя назвать сном, большую часть ночи он пролежал, уставившись в стену или потолок, сил смотреть на беззащитно спящего Грейвса не было никаких, лишь чувство вины. Тихо встав с кровати, парень одевается и, подхватив заранее собранную сумку с самыми необходимыми вещами, выскальзывает из дома человека, которого ему теперь запрещено любить.