***
Есть несколько видов тишины — неуютная, тяжелая, выжидательная, — но ту, что повисла над собравшимися на острове Тарансей, без сомнения можно назвать оглушительной. Погода стояла отвратительная. Во время грозы никто не говорил, и наверное это к лучшему, потому что из-за воя ветра ничего не было слышно. Члены семьи Уизли и друзья обменивались множеством многозначительных взглядов: взаимнопонимания, горя, смущения и боли. Шока и ярости тоже, несмотря на то, что все знали о заражении Рона. Обстоятельства его смерти были настолько же пугающими, насколько трагичными. Прежде всего они подождали, пока появится Ковбой. Он пришел с Министром. Оба мужчины поднялись на холм, встреченные на полпути держащим большой черный зонт Невиллом Лонгботтомом. Это ничего не изменило. Дождь хлестал по бокам. Они присоединились к собравшимся под безумно трясущимся черным шатром. Церемония под открытым небом, учитывая шторм, теперь казалась неудачной, но согласно старой магической традиции семьи Уизли, на ней должны быть погребальные костры; традиция также гласила, что прощальные слова должны быть сказаны там, где тела будут преданы земле. Ричардс быстро и с теплом рассказал об Элизабет Кент, называя ее самым многообещающим молодым агентом, которого он имел честь курировать. Кент была преданным ценителем принципов Магического Сената США и исключительным агентом. После этой речи слово передали Министру Магии. Скримджер нахмурился на секунду, уставившись на свои сомкнутые руки, а затем поднял голову и заговорил усиленным Сонорусом голосом. — Мира Кхан, Джейсон Лам, Эмили Финч, Элизабет Кент и Рональд Уизли покинули нас, — сказал он. Посреди собравшихся Молли Уизли надрывно рыдала, опираясь на Джинни. Скримджер встретился взглядом с Молли и так и смотрел ей в глаза, продолжая говорить, несмотря на напряжение. — Они мертвы, но не забыты. Никогда не будут забыты, во имя всего хорошего, что они привнесли в наши жизни, мы будем хранить память о них. Он перевел взгляд на магглов, решивших прийти на похороны, и обратился к ним: — У волшебников есть традиция говорить об умерших, вспоминая все хорошее, что они нам дали. Дары этих смелых молодых людей — их любовь и дружба, их верность и уникальные таланты — навсегда останутся с нами. Они помогли нам подобраться ближе к лекарству, что спасет миллионы. К нашему великому горю, они нас покинули. Но они умерли не напрасно. Мы позаботимся об этом, помня и уважая их жертву. Собравшаяся под шатром толпа разошлась, пропуская Гарри вперед, Гермиона шла за ним. Он вдруг резко остановился. Она развернула его к себе и что-то тихо ему сказала. Он кивнул с закрытыми глазами. Выпрямившись, он глубоко вдохнул и прошел туда, где Скримджер и Ричардс ждали с раскрытым черным зонтиком. К счастью, ветер немного успокоился, и Гарри мог говорить с пришедшими, не повышая голоса. — Эм, меня попросили сказать пару слов о Роне, — начал Гарри, рассеянно проводя рукой по волосам. — Вот только у меня всегда было не очень со словами, и на этот раз я не могу списать у Гермионы, — он оглядел толпу и увидел, что многие улыбаются ему в знак поддержки. — Что я могу сказать о Роне? Ну, много чего, думаю. Когда я впервые увидел Рона, я чувствовал себя так одиноко, как никогда прежде. Даже более одиноко, чем когда я жил с моими маггловскими тетей и дядей, Дурслями. Знаете, незадолго до того, как я получил письмо из Хогвартса, я отчетливо осознал, кто я — маленький, немного тощий, самый заурядный одиннадцатилетний мальчишка с плохим зрением, — он остановился, поправляя очки. — Жить с Дурслями было не очень просто, — сказал Гарри, глядя в землю. Молли Уизли тихонько всхлипнула, и Джинни покрепче обняла ее за плечи. — И когда что-то случается, ты чувствуешь себя таким беспомощным и злым и думаешь, а может в тебе в самом деле есть что-то особенное, вот только никто пока этого не разглядел. Думаешь, возможно, ты добьешься великих успехов однажды, и они станут смотреть на тебя по-другому, — Гарри криво улыбнулся. — А потом... а потом я получил свое письмо, так? — он оглядел собравшихся. — Я держал его в руках, читал вслух перед Хагридом, и оно стало неоспоримым доказательством того, что я «другой». Совсем не заурядный. Только это было совсем не облегчением. Если честно, это было пугающе. Я больше не знал, кто или что я такое. А через какое-то время я открыл дверь купе в Хогвартс-экспрессе и увидел Рона. Он относился ко мне не как к Гарри Поттеру или уродцу, который не принадлежит этому миру. Он относился ко мне как к мальчишке, вошедшему в его купе, такому же взволнованному, как и он сам. Рон родился в одной из самых любящих и близких семей, какую я встречал, но это не значит, что ему было просто. Совсем непросто происходить из такой выдающейся семьи. Непросто происходить из магического пригорода, когда двое твоих лучших друзей из маггловского мира. Знаете, все мы герои собственных историй, особенно детских. Но Рон... ну, Рон был лучшим другом героя с первого дня, хотел он этого или нет, хотел я этого или нет. Здесь у него не было выбора. Он был вторым пилотом и спасательным экипажем. И для любого ребенка выдержать такое непросто. Но он смог. Рон смог. С верностью и честью. Самое лучшее в Роне то, что он всегда оставался собой. Он был настоящим. Не могу говорить за Гермиону, — сказал Гарри, посмотрев на нее, — но я не всегда был... собой. Я все еще чувствую себя так, будто разгуливаю вокруг в чужой обуви, и она мне всегда велика. Я никогда не встречал того, кто был так честен с собой, даже если это значит вести себя как придурок иногда, — на это несколько человек в толпе тихо усмехнулись. — Он был храбрым, — сказал Гарри, кивнув. — Невероятно храбрым. В тот день, когда его укусили, он сразу все осознал. Первым, что он мне сказал, было: «Прости, друг». Ладно, может быть не первым. Сначала были ругательства. Он сожалел, потому что знал, что теперь ему придется нас оставить, а до этого он обещал, что никогда больше так не поступит. Но в тот раз... в тот раз от него ничего не зависело. Так что есть кое-что, что я должен рассказать о Роне. Как сказал Министр Скримджер, некоторые из нас говорят о своих умерших любимых, вспоминая все хорошее, что они нам дали. Верность Рона, его честность и стойкость — это то, что он дал мне. Но есть и другие, более личные вещи, о которых я хочу вам рассказать. Просто не знаю как, потому что это не выразить словами. Я не знаю, как сказать вам, сколько он значил для меня, и Гермионы, и его семьи, и друзей, как сильно я буду скучать по нему и как я сожалею, что он никогда не увидит свои первые седые волосы или своих детей и внуков, что никто никогда не уступит ему место в Ночном Рыцаре. Если бы Рон был здесь сейчас, он бы пошутил, как паршиво я выгляжу, когда плачу, и он бы улыбнулся и сказал, что все наладится, — Гарри замолчал ненадолго, а затем открыл рот и закрыл, не зная, как продолжить. Джордж Уизли решил помочь, но голос его был полон горечи. — Черт. Он был прав, Гарри — ты выглядишь паршиво, когда плачешь. Гарри промокнул лицо рукавом рубашки и рассмеялся. — Заткнись, Джордж. Скримджер, с помощью Невилла, вышел вперед зажечь огни, что будут гореть даже в дождь. Там было только три погребальных костра, потому что им не удалось вернуть домой тела Миры и Джейсона. Все закончилось. Ричардс сказал всем вернуться в лагерь и выпить горячего чая с бутербродами. Люди обменялись добрыми пожеланиями и соболезнованиями. Гермиона встала в стороне, ожидая, пока Гарри обнимется со всеми Уизли, а затем подошла с зонтиком, и они пошли вниз по холму. — Было нормально, да? — спросил Гарри. Она взяла его под руку, ступая по скользкой влажной траве. — Мерлин, да. Даже самые жесткие магглы выглядели, будто сейчас заплачут, и это нельзя списать на дождь. — Я все еще думаю, что ты должна была произнести прощальные слова. — Нет, — Гермиона покачала головой. — Ты должен был. — Я говорил неуклюже, — признался он. — Иногда это именно то, что нужно. Гарри внимательно вгляделся в нее. — Что теперь? Гермиона вытащила платок из кармана пальто и шумно высморкалась. Платок, к сожалению, намок еще до того, как она поднесла его к носу. — Теперь мы вернемся к работе. Он остановился. Как и Гермиона, ушедшая с зонтом на пару шагов вперед. Гарри замер под дождем и уставился на нее. — Как ты делаешь это? — спросил он дрожащим голосом. — Делаю что? — Ты не сломалась, как все остальные. Боюсь подумать, что может заставить тебя перестать быть... такой. Не меньше чем конец света, думаю. — Какой такой? — потребовала она. Он не смог ответить, но она взглянула ему в лицо и все поняла. — Холодной? Это ты хочешь сказать? Бесчувственной? Безразличной? Это? Гарри молчал. Она подошла к нему, накрывая их обоих зонтом. — Ты говоришь, я этого не чувствую? Что я не чувствую, как будто мое сердце вырвали из груди? Скажи, что я этого не чувствую, и клянусь, Гарри, я ударю тебя по лицу! Он отвел глаза, не хотя встречаться с ней взглядом. — Я не знаю, что говорю. Мне жаль. — Тебе должно быть жаль, — выплюнула она. — Мне больно так же, как и тебе. Но у нас нет роскоши потерять контроль. Или это будет значить, что Мира, Джейсон, Эмили, агент Кент и Рон в самом деле погибли напрасно! На этом мы закончили, или ты хочешь сказать что-то еще? — Да, в общем-то. Ты ни разу не говорила о Малфое, с тех пор как Рон умер. Гермиона моргнула, удивленная неожиданной сменой темы. Она провела рукой по лицу, смахивая дождь. — Потому что здесь нечего говорить. — Серьезно? Мы потеряли не только Эмили, Кент и Рона в тот день, когда Онория предала нас. Мы потеряли Малфоя тоже. Ты как будто стерла последние пару месяцев из памяти. — Последние пару месяцев он ждал идеальной возможности сбежать! — выкрикнула Гермиона. — И не помню, когда вы двое стали лучшими друзьями. — Несмотря на мою неприязнь к нему и несмотря на все произошедшее в лаборатории той ночью, я не считаю, что он хотел уйти. Падма тоже так не думает. Просто спроси ее! Если он... Гермиона, что ты делаешь? Гермиона пихнула зонт ему в руки и пошла прочь. — Иду в сухое место! — Почему ты не признаешь, что его заставили уйти? — прокричал Гарри. Она резко развернулась, и глаза ее блестели, а всколоченные мокрые волосы хлестали по лицу. — Потому что я не выдержу еще больше боли, Гарри. Ни капли больше. Это, — она прижала руку к сердцу, со скользким стуком ударяя по влажной ткани мантии, — уже совсем изношено. Я стою в одном лишь шаге от потери контроля и не могу позволить себе подумать, что Малфоя забрали против его воли, потому что если так... — ее голос задрожал. — У нас нет возможности или времени найти его и вернуть назад. Я просто... Я не могу. Он ушел. Он ушел, Гарри. Просто оставь это, — она пошла дальше. Гарри молча последовал за ней, с печалью разглядев границы контроля Гермионы и то, что на самом деле есть кое-что, способное уничтожить их. И это не Рональд Уизли.***
Драко проспал девять часов. Незначительная радость, учитывая, что он в незнакомом месте с незнакомыми враждебными людьми. Не то чтобы Дезмонда можно назвать враждебным. Дворецкий вел себя профессионально, вежливо и с виду совсем не волновался о том, что его работодатель самый главный деспот Северной Атлантики. Дезмонд был словно живой и дышащий пример прагматизма в действии. Правда в том, что иногда ни верность, ни честь, ни преданность, ни раздражающие возвышенные выкрики безрассудных людей о принципах не спасут, если беда постучится в дверь. В этом случае нужна приспособляемость. В критической ситуации именно она отделяет настоящих воинов от паникующей, сбитой с толку толпы. И именно она привлекает Драко в науке. Наука эволюционировала и адаптировалась к новым доказательствам, новым ситуациям, требующим переоценки, забывая устаревшие взгляды. Он начал заниматься наукой довольно поздно, но когда начал, то оказалось, что он словно создан для этого. Люциус, вопреки распространенному мнению, не избегал маггловского мира из-за страха и недоверия. Нет. Он скорее относился к нему с опасением. Он не был ксенофобом в прямом смысле слова. О, Люциус презирал магглов и грязнокровие, что они несли, но не потерял здравый смысл, чтобы добровольно закрывать глаза на их огромную численность, их изобретения и достижения. Отрицать человеческое мастерство глупо, а Люциус глупым не был. Он настаивал, что всегда лучше знать как можно больше о своих врагах. Так что со временем книги(и документы, и еще больше документов, и в конце концов компьютер) появились в Малфой-мэноре. Нашли учителя — маленького нервного незаметного человека, который должен был убедиться, что Драко узнает достаточно обо всем маггловском. Обучение было секретом, конечно. Опасной тайной. Люциус понимал, что намеренное знакомство своего единственного ребенка с маггловским миром не будет благосклонно воспринято его коллегами. И Темным Лордом, если на то пошло. Но тяжело было не только поэтому, а потому, что Драко вначале отказывался учиться. В юности он делил мир на черное и белое. Были мы и они, и мы всегда оказывались лучше, разве не так? Мы были чистыми, благородными и достойными. Почему ему нужно было знать о них? Одним жарким летним днем он влетел в отцовский кабинет, злой и раздраженный тем, что приходится сидеть в библиотеке с учителем и изучать жалких магглов. — Почему у меня есть свои люди в Министерстве? — резко парировал Люциус. Драко тогда было двенадцать. Он смотрел на своего отца, внушительного, полного решимости и очень серьезного. Ответ пришел ему в голову нескоро. Знание есть сила. Знание — сила. Любое, даже то, которое ты не считаешь достойным размышлений. Не все знания были одинаково полезны, конечно, но это не значит, что они не имели смысла. Наука имела смысл. И это сбило Драко с толку даже больше, когда он согласился учиться, — то, что наука его очаровала. Не такой уж сюрприз, учитывая, что он уже показал себя способным учеником, вот только это было кое-что большее, чем просто способности. Это было единение. Однажды утром учитель принес Драко «Происхождение видов» для чтения, и если до этого он уже питал слабую страсть к маггловской науке, то после та обернулась настоящим обожанием. Он пришел к осознанию, что значение имела не чистота крови. Не сила, позволяющая справиться с катастрофой. Не выживание сильнейшего, а одна лишь только приспособляемость. И когда он понял, то начал узнавать эту особую черту — противоречие философии чистокровных — во всем. И к собственному шоку и отвращению, чаще всего он видел ее в магглорожденных и полукровках, расхаживающих по коридорам Хогвартса. И за это презирал их еще сильнее. Драко просто лежал несколько минут, прежде чем открыть глаза. Дезмонд вошел в темную комнату и щелкнул выключателем, молчаливо прогоняя тень с безупречно чистых изогнутых окон. Ослепляюще яркий солнечный свет заполонил комнату. В океане снаружи был штиль. Дезмонд остановился за метр от кровати, держа серебряный поднос с едой. У входа замер один из вчерашних охранников — Анатолий. Он без сомнения был наиболее спокойным из своих товарищей. По-видимому, он здесь, чтобы помочь Дезмонду, если Драко откажется сотрудничать. Он стоял, сложив руки на груди, с жестким нечитаемым выражением лица. — Доброе утро, сэр, — сказал Дезмонд. Он поставил поднос на столик у кровати и встал, заведя руки за спину. — Ваш завтрак. Драко сел, оперевшись спиной об обитую кожей спинку кровати. Он спал без одежды. Когда чистая белая простынь соскользнула на живот, Дезмонд устремил взгляд на его перекрещенные шрамы. Он, конечно, смотрел с чертовой жалостью вперемешку с любопытством. Многие люди реагировали одинаково. Кроме Грейнджер, естественно. Она во всем была исключением. В этой раздражающей женщине ничего не было просто. Когда она впервые увидела его шрамы, в ее взгляде отразилась не только обычная жалость и любопытство, но еще и очарованность на грани отвращения. Он не мог знать точно, но предполагал, что Грейнджер удивлялась, как он опустился настолько низко, как сделался настолько уязвимым, что оказался под властью лживых авроров, позволил им себе навредить. Все, что она о нем знала, а этого не так и много, уже устарело и потеряло смысл. Поэтому он скорее всего заинтриговал ее. Как в тебе много любопытства, Грейнджер... — Сэр, — вмешался в его мысли Дезмонд. Он протягивал халат. Драко взял его и пошел в туалет облегчиться. Он плеснул водой в лицо и оценил отражение в зеркале. Его волосы значительно отросли после выхода из тюрьмы, словно радуясь освобождению от автоматических подстригающих заклинаний. После шести лет ношения очень короткой стрижки, казалось странным видеть, как челка свободно спадает на лоб. Ему нужно было побриться, но бритвы не было ни на мраморной полке, ни в шкафчиках и ящиках под ней, что неудивительно. Он предположил, что это велят сделать Дезмонду, либо Драко просто должен будет заслужить доверие своих похитителей, прежде чем ему дадут какие-то принадлежности для бритья. Там была зубная паста, так что он ей воспользовался. Костяшки пальцев на левой руке еще болели, но они заживут. Он прошел к шкафу. Быстро оглядев все полки, он нашел нижнее белье: темное, как и вся остальная одежда. Одеваясь, он заговорил с Дезмондом: — Так чем займемся сегодня? — После завтрака Анатолий отведет вас на наше медико-исследовательское судно показать оборудование. Там вы встретитесь с командой, работающей над лекарством от этой чумы. Драко выбрал черные брюки по размеру и надел их. — Онория к нам присоединится? — Этим утром мисс Клут занята планированием операции по спасению мистера Амарова от похитителей. Она очень обеспокоена, что его до сих пор не вернули. — Но они что-то за него требуют, так? Каков выкуп? — Все они хотят лишь топлива. — Единственная вещь, что движет цивилизацией магглов, — заметил Драко. — Буквально. — Действительно, — согласился Дезмонд. Он надел хлопковую рубашку с длинными рукавами и черный вязаный джемпер. Снаружи светило солнце, но это все-таки океан в период осени. Лучше всего одеться потеплее. Из обуви были две пары зашнурованных кожаных туфлей, хотя подходила ему всего одна. Его размера также были оливково-зеленые походные ботинки, но он остановился на кожаных полуботинках и надел их поверх черных кашемировых носков. — И мисс Клут отдаст это топливо взамен на безопасное возвращение Амарова? — спросил Драко, закрывая шкаф. — Нет, сэр, не отдаст. Учитывая наши запасы, можете себе представить, как часто на флотилию производились нападения и посылались угрозы. У мистера Амарова есть план на такой случай. — Какой план? — У него есть устройство с защитным механизмом. — И что это за механизм? — настаивал Драко. Дезмонд засомневался. — Возможно, будет лучше, если кто-нибудь из нашей исследовательской команды объяснит вам детали. Драко сложил руки на груди. — Вы не знаете деталей? Пожилой дворецкий кивнул. — Это удачно, Дезмонд, — более прохладно произнес Драко, — потому что мне не нужны детали. Меня интересует суть. Дезмонд вздохнул. — В теле мистера Амарова есть устройство, которое непрерывно контролирует его жизненные функции. В случае, если его ранят, убьют или отвезут на большое расстояние от флотилии, устройство передаст сигнал, приводящий в действие бесчисленное количество взрывчатки, а это уничтожит флотилию. По-настоящему ужасно, конечно, насколько важным Александр Амаров себя считал, чтобы рисковать жизнями всех на флотилии таким образом. Но тем не менее Драко был впечатлен. — Так в тело Амарова хирургически помещен биообратный механизм, который может активировать заложенную на флотилии взрывчатку, если его похитят или причинят вред. Если есть определенное установленное расстояние, значит, он не может быть слишком далеко от флотилии, а флотилия не может уплыть без него? — Верно, — сказал Дезмонд. — Какие судна заминированы? — Никто точно не знает, но мы думаем, что большие танкеры. Если бомбы взорвутся, то все топливо будет потеряно. Мистер Амаров думал, что так можно лучше всего предотвратить угрозы, хотя мы с радостью продадим наши ресурсы. Но мы не потерпим воровства. — И что произойдет, если он умрет от сердечного приступа? — спросил Драко. — Что тогда? По лицу Дезмонда стало ясно, что этот вопрос явно часто обсуждался. Драко отчетливо чувствовал пристальное внимание стоящего в дверях Анатолия, хотя, возможно, скорее даже напряжение. Тема определенно была не самой его любимой. — Стоит сказать, что мы изо всех сил стараемся заботиться о мистере Амарове. — Страдающий манией величия миллиардер, к которому относятся как к чертовому последнему императору, — Драко провел рукой по волосам. — Что дальше? Гладиаторская арена? Взгляд Дезмонда странно изменился, отчего Драко застыл и уставился на него. — Вы это не серьезно? — Вы скоро все сами увидите, мистер Малфой. А теперь, если вам угодно? — он указал на поднос с завтраком. — Яйца уже остывают.