Что скрыто за броней души?

      Когда все было кончено? В то утро, когда он схлестнулся с вымуштрованными людьми бастарда? Или в ту ночь, когда неизвестные разгромили его стоянку?       Может быть, в тот проклятый час, когда огонь пожрал его единственное дитя, а жена, не выдержав, отдала свою жизнь чуждым северным ветрам?       Или когда на его корабли излился огонь, отсекая от вожделенного трона?       Нет.       Сейчас, когда острие меча неотвратимо приближалось к его горлу, он точно знал, когда все было кончено.       В ту ночь, когда Мелиссандра поднесла факел к деревянной фигуре Матери. Тогда он думал, что ему показалось, но сейчас был точно уверен — Матерь плакала. Горячей прозрачной смолой, беззвучно, горько… Как мать плачет на гробу своего дитя.       Тогда он зажмурился. Отвернулся. Сделал вид, что не слышит этого плача. Не видит, как темнеет лик Кузнеца, как сжимаются руки на мече Воина.       И предпочел списать на шутки ветра еле слышные громовые слова Неведомого: «Ты совершил ошибку, человек, имя которому дали у моих ног. Ты понесешь наказание»       И слышимый только ему хор долго еще повторял это слово — «наказание».       Он слышал это слово, когда взошел на корабль.       Он слышал это слово, когда держал за руку умирающего, страшно обожженного воина.       Он повторял это слово, когда смотрел в мертвые глаза своей жены.       Он шептал это слово, просеивая сквозь пальцы серый пепел, оставшийся после жертвоприношения…       — Наказание…       Взмах меча — и голова медленно катится под уклон, прямо в звенящий ледяной ручей.       Бриенна Тарт брезгливо вытерла лезвие меча о лохмотья, когда-то бывшие богатым теплым плащом несостоявшегося Короля Андалов. Повернулась — и больше не оглядывалась. И не видела, как возле обезглавленного тела опустилась на колени бесплотная тень. Обняла, как давно потерянного сына.       И заплакала мелким снегом, утирая и укрывая длинными пепельными волосами ребенка, когда-то получившего свое имя у ног Семерых…