Время и стекло

Ручка царапает бумагу, отражает звук в пустоте. Пространство заполнено и другими звуками, но они пропускались мимо ушей. Текст, по мнению Плисецкого, был вообще никакой. Как обычно, скомканная бумажка метко капитулирует в урну. Сколько же там стихов, сколько чувств, смятых и растоптанных. Сегодня Юрий не был похож на себя. Это было не так заметно, но если присмотреться… Солнечные лучи лились из окна, но волнение, прогрессирующее неделю, заслонило сердце от спокойствия. В руках — музыкальный инструмент. Фигурист натягивал не только струны «подруги», но и нервов. На последних играть было проще и, конечно же, больней. Пальцы не слушались, не хотели брать даже элементарные аккорды, которые фигурист знал как дважды два. Прекрасно понимая, что они с гитарой практически неделимые с шестнадцати лет, можно было сразу бить тревогу. Затем Юрию по видеосвязи позвонил дедушка Николай. — Ты какой-то задумчивый в последнее время. Разлад с учениками? — Разве? Я просто устаю, что тут странного? Всё нормально, дед, не переживай. — Давай, рассказывай, я тебя насквозь вижу. — Ну, раз уж решил разобраться… Тебе что именно: то, как я вчера чуть не профигачил телефон или то, что мой ученик в очередной раз пропустил тренировки? — Когда твои ученики не слушались тебя, ты всегда рвал и метал. Ты был как порох, что взрывался от огня. А сейчас хмурый, задумчивый, не похоже, что это тебя так сильно волнует… Это не похоже на тебя. Только и делаешь, что говоришь о дочке Никифорова. Юра… Когда дед произнес эту фамилию, узел напряжения затянулся сильнее. — Может… ты полюбил ее? Пораженный взгляд встретился с лицом Николая в экране. Юрий лишь нервно усмехнулся. — Ах, нет, дед… Это слишком смешно звучит. Слишком...

***

Опираясь руками о бортик и глядя на каток, Юрий состроил сосредоточенное лицо, которого не может коснуться ни одна позитивная эмоция. К этому притворству он настолько привык, что порой не замечал его. Таня хотела кое-что спросить, но ее невысказанный вопрос тренер опередил: — На самом деле, я позвал тебя не из-за этого. Мне нужно научить тебя кое-чему. Научить тому, что поможет тебе не упасть. А ещё кое-что рассказать. Сейчас девушка была как никогда спокойна. Теперь она доверяла тренеру, как близкому другу, но он всё ещё закрыт для неё. Таня заглянула в его глаза, сверкающие изумрудным огнем. Заглянула… в глаза воина. — Когда мне было семнадцать, я получил травму, из-за чего потерял полгода соревнований. И все потому, что не мог отпустить кое-что из прошлого, и это подвело меня. То был тяжёлый конфликт с Яковом Фельцманом, наша ссора, после которой я,переполненный чувствами, получил травму. В тот момент мне протянул руку поддержки твой отец. Он научил меня избавляться от груза, который мешает взлетать и приземляться без последствий. Он научил меня жить на льду двумя жизнями. И играть, и жить. Когда начинается самая сложная часть программы, все сковывается. Значит, дело внутри нас. Нам что-то мешает. Это как отпустить. Отпустить страх и неуверенность.  Таня не спускала с него глаз. Впитывала эти слова. А сердце билось ещё сильнее. Юрий перевел кислород. Эти слова придали девушке сил, как бы подтолкнули, и она выговорила: — Спасибо тебе… Сейчас они вновь были одни. И вновь доверяли друг другу.

***

Вечером к Тане приехал следователь Отабек. — Рад встрече с вами, Татьяна. Ей было страшно. Этот человек — единственный, кто может дать ответ, куда пропал Виктор. А что будет сейчас, что скажет Отабек — даже не хотела представлять. — Мы три месяца ведём дело, связанное с вашей семьей. На днях нам с моим напарником открылись все карты. Я могу с большей долей уверенности сообщить… Татьяна, ваш отец скрывается за границей. Секунда, и в тишину, пустую, накаляющуюся, врывается звук бьющегося сердца. — К-как это…?  — Вы только дышите ровно, — попросил Отабек. — Не поднимайте эмоции. Он не в России. Мы точно знаем. Все источники и данные свели к тому, что он пересек границу. Никифорова продолжала молчать. Не потому что не находилось ответа. Она просто была в полном ступоре.