***
Под ступнями были вымощенные булыжником тропинки, а в углублениях — термальные воды. Мужчины разных возрастов парились в саунах, расположенных возле источников, дурманящих, как опиум, и максимально хорошо оборудованных в живописном месте. Легкие наполнялись этим жарким воздухом. Некогда обернутое вокруг бедер полотенце упало к ногам, выставляя упругие мужские ягодицы. Позже вода скрыла нижнюю часть тела. Юрий свёл руки вместе и пронзил зеркальную поверхность воды, сопротивляясь её плотности. Он нырнул на несколько секунд, после чего послышался плеск воды, когда русский выплыл. Пшеничные пряди прилипли к мокрому лицу, обвились вокруг шеи. Вобрав побольше воздуха в себя, Юрий обернулся и словил на себе взгляд появившегося около бассейна японца. Плисецкий склонил голову набок. — Решил составить компанию, свинка? — Хватит обзываться, — оскорбился Кацуки, посматривая на отдыхающего сверху вниз. — Я ж любя, котлета, — спокойно сказал Плисецкий. — За десять лет так и не привык? Ответом послужило молчание. Юрий лишь пожал плечами и вернулся к процедурам. Он периодически черпал воду пригоршнями, как можно тщательнее вымывая прилипшую к коже пыль. Горячие струи заливали его лицо, шею, стекали по широкой и блестящей от воды спине. — Ты лучше поделись информацией… — наконец сказал Плисецкий. — Ты был в курсе, что Виктор был в Японии все эти три месяца? Поправив сумку, сползающую с плеча, Кацуки опустил глаза за очками. — Я не знал этого... Я сам хочу его найти. Плисецкий, полностью обнаженный, купающийся в источниках, лишь вздохнул. Он понимал, что Таня сейчас переживает больше их всех. И ей больше всех тяжелее. Грудь парня вздымалась и опадала. Лицо было потным и слегка порозовевшим. Воздух на территории Акацуки дышал паром, а оранжевый закат пылал. — О чем задумались, Юри-кун? — наконец отважился японец. Спортсмен медленно запрокинул голову набок. — Ни о чем. Просто наслаждаюсь источниками. Твоей семье надо отдать должное — такое лекарство для тела… Кацуки опустился на корточки, разряжая обстановку: — Я очень рад, что вы тренируете Таню. Она очень милая и трудолюбивая. — Я знаю… — вздохнул Юрий. — И потому не хочу, чтобы эта поездка была для неё стрессовой. Она и так очень много работала над собой. Теперь ей нужен отдых. — Это так мило! Вы так искренне заботитесь о ней, Юри-кун! Тут фигурист не нашёлся, что сказать. Даже съязвить не смог. В тот момент он очень задумался, и не мог выкинуть мысли о Тане.***
Время, отведенное для расследования, протекало медленно и просто-напросто впустую. Ничего толкового разузнать не удалось. Отабек уже глубоко жалел, что отправился в Японию раньше. Это слишком вязкая яма. Её вырыли, докопались, а вылезти с так и не найденным кладом — как? Вот как? Как раз в это же время в кабинет заявился Данил, который за полгода уже привык ходить за казахом, как нить за иголкой. Да и в принципе ему так спокойнее, чем заниматься чем-то самому. — Ну чего там? — Ничего положительного, — ответил Алтын. Его палец бездумно водил по тачпаду, а стрелка на экране без дела перемещалась туда-сюда. — Бесполезно… Сколько бы усилий мы не предпринимали, все одно… С нами просто играют. Мозг выхватывал отдельные фразы, картинки, символы, но их не хватало, чтобы понять главное. Был какой-то тупик. — Хотя… постой.***
Солнце ласкало лепестки пионов, растущих в саду. Таня вбирала в себя аромат, тонула в нем, забывая о прошлом. Она всегда питала слабость к весне, а с семьей ежегодно гостила у Кацуки, точно так же купаясь в горячих водах, посещая храмы и отдыхая в этом саду. Девушка без спешки выхаживала между посаженных растений. Ей нравился этот маленький мир. Так бы продолжалось еще час, если бы спокойствие не нарушило то, что на глаза попались сидящие на скамейке Юко и Плисецкий. Тот сидел с гитарой в руках. Говорящие не успели заметить девушку — та вмиг затаилась за огромным камнем, расположенным рядом со скамьей. — Таня-тян очень целеустремленная… — говорила Юко, положив руки на колени. — Сколько ее знаю, всегда стремилась к победам, и не сдавалась при проигрышах. Мне нравится эта черта в людях. — Мне тоже, — поддержал ее Юрий, любуясь закатом. — Моим ученикам я не позволяю почивать на лаврах. Раньше я не понимал, почему тренеры такие строгие и жесткие. Но когда я стал одним из них, вопрос закрылся сам собой. Быть мягким — значит смягчить тренировки и вообще дать ученикам лишний отдых, а не накапливание навыков. Потом наступила тишина. Прижимаясь к стене, Таня не знала, уходить или нет. Ее как будто магнитом притянуло сюда и не выпускало. Юко, опустив взгляд, рассматривала свои руки, но спустя время со слабой тенью кокетства продолжила: — Сколько же мы не виделись, Юри… Время изменило мир и нас. Ты стал таким серьезным и мужественным… В этот же момент фигуристка скрепя сердце выглянула из-за преграды. Верхние пуговицы мужской рубашки были расстегнуты. Под одеждой угадывались очертания стройного распаляющего тела. — Да и ты сама похорошела, Юко. — Плисецкий уперся руками и подбородком о гриф гитары. — Рассказывай, как ты сама? — Да чего рассказывать? Все как обычно. В это же время Юрий поставил на колени гитару. — Я тут сочинил кое-что… Заценишь? Юко улыбчиво кивнула ему. Таня напрягла похолодевшие руки, продолжая так же осторожно выглядывать. Перед тем, как начать, Юрий с нежностью посмотрел на японку, до предела сгущая мысли в словах: — Она очень личная… И тут же порхнул пальцами по гитаре. С секунду на свет пролилась мелодия, как ручей, и расплескалась. В нее уже понемногу вплетались слова. Забытый временем набросок наконец-таки стал стихотворением, наложенным на музыку. Весь мир застыл вокруг, будто бы тоже собравшись послушать. Слова медленно, но ритмично нанизывались одно на другое. Пальцы передвигались по струнам, выщипывая из гитары звуки. Их разносил легкий ветер. Плисецкий не отводил глаза от гитары, следил за движением пальцев. Ласкал стихами воздух… В унисон со струнными переборами. И все опять опустело вокруг. Песня закончилась, но ее мелодия так и не растаяла. Юко приблизила лицо к русскому, глядящему в розовый горизонт: — Кому ты ее посвятил? — Посвятил?.. — Плисецкий поднес указательный палец к бабочке, летающей прямо перед ним. Та приняла приглашение и опустилась на подушечку, медленно двигая крыльями. — Я посвятил ее хаосу… — Улыбка раздвинула губы. — Прекрасному хаосу внутри меня. И это окончательно разбило Таню. Ее всю. Хаос. Как точно было сказано. Этот странный, из неоткуда взявшийся хаос тоже сейчас бушует внутри нее.***
Ночь спустилась на землю черным шелком, но Таня, смотря в окно, чувствовала, что ее совсем не тянет в сон. Луна проникала в полутьму комнаты, а мысли не давали сомкнуть глаз. Пустой взгляд изучал межзвездные пространства в открытом небе. Халат прикрывал тело, расслабленное горячей водой, а волосы, уже высохшие, слегка завились на концах. Фигуристка представляла, что находится в полном одиночестве, точно бы заточенная в неприступной башне. Но продолжалось это недолго. Дверь с шорохом отодвинулась. Кто-то перешагнул через порог. Таня знала, что на нее смотрят. — Еще не ложилась? Плисецкому показалось, что он зря зашел сюда, и поспешил сказать: — Я... а... хорошего тебе сна. Завтра мы встретимся со следователями, как раз узнаем новую информацию. Ну, давай.. Но он не успел задвинуть дверцу. — Юра, — слабым движением губ. — Подожди. Побудь со мной немного. И это вызвало у мужчины странное чувство в груди. Он не стал отказываться. Подошёл ближе. Теперь они делили между собой два молчания: ее — осторожное, и его — напряженное. Делили темноту, разбавленную лунным светом. Таня первая нарушила устой тишины: — Почему все изменилось? Плисецкий удивленно взглянул не нее. — Что ты имеешь в виду? — Цели… Я помню, сколько стремилась к победам, забывая о самом главном — о себе, о семье, о том, что чувствую по-настоящему. Вдруг Никифорова уткнулась лбом в грудь тренера и провела кончиком носа по выступающим ключицам, выдыхая в них шепотом: — А когда исчез папа, я всё ещё думала о тренировках. Я пыталась отвлечь себя от тревоги, когда его искала полиция. Я хотела доказать самой себе, что не сломаюсь, даже если в жизни что-то пойдёт не так. Я всё ещё двигалась к своей мечте. Теперь Таня полностью обнимала Плисецкого. Когда он слушал её, то казалось, что к нему вернулась прежняя теплота. Никифорова выговаривала слова сквозь комок, сжигающий горло. В этом огне, как свернувшаяся бумага, исчезали окончания. — Мне кажется, я уже окончательно потерялась. Я боюсь за отца, боюсь за маму… И боюсь за себя. Это было выше ее сил. Настолько выше, что она бы и не дотянулась сама. Разомкнув руки, Таня сделала шаг назад, пересекая границу тени и света. Как вдруг… тренер осторожно притянул ее за плечи, как бы возвращая в те объятия. Прядь светлых волос коснулась ее щеки. Между губами — застывший сантиметр. Девушка больше не могла отдалиться, а Юрий с легкостью читал недосказанное в глазах. — Помни, что ты не одна. И потом — ещё тише. — Таня... Он медленно, мягко прильнул к её губам, и девушка вздрогнула. Так не должны быть, нет. Это неправильно. Это не должно было произойти... Но сейчас... Их плечи и руки соприкоснулись. И можно было бы оттолкнуть. Но Таня не смогла. Она ответила на поцелуй с таким же пылким желанием, как и Юрий. Не в силах отойти, растворилась в этой темноте. А мужчина — не совладав, увлек спортсменку в это забытье. Всё, что на них давило, вытеснялось само собой. Плисецкий гладил пальцами девушкины волосы, спускался к шее, ещё ниже, доходя до пояса, который стягивал халат. — Юра… — прошептал ослабший голос. Теряясь в чувствах, Таня услышала звук нежного дыхания, коснувшегося ее лица. Захватывая ее губы, обжигая, Юрий вливал свои чувства и срывал выдохи. Руки соприкоснулись, нежно провели пальцами и, как в манер цветка, сомкнулись. Юрий резко перешёл к нежной шее, впиваясь в неё губами, и в ответ на это девушка стала чаще стонать. Такая откровенность лишь распалила горячее желание и у Плисецкого, и у Никифоровой. Уже плевать на границы, ведь они пройдены. В тишине были слышны два учащенных, прерывистых дыхания. Они больше не были тренером и ученицей. Они были людьми, которые наконец показали свои скрытые чувства друг другу. Они были влюблены, и теперь могли это показать, выплескивая всё, что было внутри. И стоны наслаждения — то, чем наполнялась эта комната почти полночи.