Время и стекло

До полуночи всего ничего. Несколько минут — и стрелки сойдутся. Тряпичная кукла с глазами, сделанными из зеленых пуговиц, выглядела очень устрашающе. И это вполне логично, если учесть мрак комнаты, дрожь языков пламени, расставленных по кругу, и неопознанный бред, слетающий с языка колдующей. Прямо как в тот раз… Неужели повторится? Или будет иначе? Как бы там ни было, последствия никогда не будут носить положительный характер. Женщина, с виду цыганка, взяла куклу после прочтения заклинания и положила к себе на колени. Погладила по пшеничным нитям, имитирующим волосы игрушки. Но в такую точно дети играть не будут. Это не игра с куклами. Это игра с людьми. Зная, какой обладает властью над ними, колдунья сосредоточила мысли на выбранном объекте. Зачем ей это нужно? Всем всегда что-то нужно. Даже без причин. Она рисовала. Она что-то рисовала скрещенными пальцами в воздухе. По всей видимости, узор. Еще одно заклинание. Касание к тряпичному туловищу и точно бы вливание в тельце странной энергии. Но уж точно не правильной. Свет свечей выхватил странный вензель, впитавшийся черной краской в кожу руки. Процесс колдовства над игрушкой завершается успешно. Женщина осталась довольна. Потом, смеясь на облегченном выдохе, принялась разминать пальцы. Круг свечей погас сам собой.

***

Секунда — и тело скрючивает. Что-то острое полоснуло по груди и стало терзать. Чашечки колен упираются в пол. Растопыренные руки — тоже. Не понимая, что происходит, Юрий в недоумении и страхе расширил глаза. Что это? Почему? Опять? По коже пробегает ледяная, острая судорога. Приступ — он самый — накрыл мужчину с новой силой, тяжело навалился, перегрызая клыками все связи с внешним миром. Слишком сильно. Юрий не мог сопротивляться пытке, дав ей зайти слишком далеко. Его будто медленно, но верно наполняли свинцом, притягивая к полу всем телом. Мужчина дрожал, задыхался, цеплялся за последние минуты, когда он еще что-то мог опознать вокруг себя. Бился в безостановочных конвульсиях, уже все-таки поддавшись натиску. Эта боль расползалась по груди, резала и заставляла терпеть мучения невесть сколько минут. Выталкивало из легких последнее дыхание, выпивало силу до самого дна. Казалось, мир тоже корчится от боли, раскалывается, как и сам Плисецкий. Когда в проеме возник родной силуэт, фигурист начал давиться собственным голосом, тщась хоть-что сказать. — Дед… — слабым шепотом. Судорожно сокращающееся горло больше не могло что-то выдать. Мысли растворились в этой вязком болоте приступа, куда затягивало вопреки попыткам вылезть. Но даже в таком состоянии он не хотел забывать о свете. Боясь, что это последний день в его жизни, не сдержал обещание. Он вспомнил о Тане. Вспомнил тепло и ласково, будто желал вновь коснуться ее волос. Но это настолько сильно ранило, что боль в области груди умножилась. Из Юрия вышло последнее. Выдохом. И именем. Ее именем. Прежде чем у Плисецкого потерялось сознание, он услышал: — Юра!!! А дальше — развернувшаяся вмиг бездна.