***
Семья Айры, состоящая из неё самой, её строгой бабушки, а также младших брата и сестры, считается довольно зажиточной по местным меркам. Но на столе у них — лишь скудное подобие салата из сомнительной свежести овощей да бульон из неизвестного мяса. Сидим мы все вместе, глядим друг на друга. Девятилетний Сид и семилетняя Холли быстро съедают свои порции и устало наблюдают за нашими слабыми попытками завязать беседу. Старушка Гвен, худая как жердь и морщинистая как печёное яблоко, то и дело бросает язвительные фразочки да задаёт глупые вопросы про Второй. — Нет, мы не устраивали траур в годовщину смерти Сноу, — холодно отвечаю я на очередной подкол. Всё равно понравиться этой женщине у меня никогда не выйдет. Когда дети, совсем соскучившись, удаляются в свою комнату, Айра подробнее рассказывает о нашем знакомстве: о жуткой перестрелке во Втором, в ходе которой она получила ранение в руку и попала к нам в госпиталь, о том, как из-за нехватки обезболивающего я сам пытался отвлечь её, рассказывая известные мне мифы, легенды и просто байки, которых понабрался от людей из разных дистриктов. — Так вы, значит, любитель историй? — хмыкает Гвен. — Спорим, даже среди вашего богатого арсенала не найдётся ничего, способного развлечь Холли и Сида? — Уверен, что найдётся, — отвечаю я, но уже через несколько часов жалею об этом. Эти дети — самые унылые в мире. Честное слово. В других, что встречались мне, всегда была хоть капля надежды, хоть малая доля оптимизма. Младшие брат и сестра Айры же просто насквозь пропитались безысходностью окружающего мира. Они не верят ни во что радостное, им ничего не хочется, и я совершенно не знаю, чем могу помочь. Приготовившись ко сну, ребята ютятся на одной узкой кровати, а я устраиваюсь на шатающемся стуле напротив. Предлагаю им несколько вариантов, и, наткнувшись на равнодушие, начинаю рассказывать историю, выбранную на собственный вкус. Но уже в середине окончательно убеждаюсь, что сказка о любви одинокого моряка к прекрасной русалке абсолютно их не трогает. — Слушайте, может, вы всё-таки скажете, что вам самим интересно? — спрашиваю обречённо. — Интересно, во всех остальных дистриктах такая же задница, как у нас, или чуть лучше? — бурчит Сид. — Вы зря грустите! — предпринимаю я очередную попытку развеять их хандру. — Ваш дистрикт очень перспективен! У вас тут есть зерно. Ну, вернее, места, где оно ещё может вырасти… наверное. Не вся ведь почва так сильно испортилась, правда? Говорю вам, очень скоро… ну, или не очень, но когда-нибудь… всё будет хорошо! Это в Первом, вон, полный отстой! Раньше наживались на своих шубах да брюликах, а теперь не знают, куда и половину сплавить. Им скоро электричество вырубят за неуплату, только и остается, что допивать остатки своего элитного алкоголя и рыдать. — Так им и надо, — бурчит Холли, — подлизам зажравшимся. — Это точно, — кивает Сид, и впервые за всё время я вижу в их лицах кое-как заметные признаки довольства. И меня озаряет. — А знаете, у меня есть дядя, — говорю я гораздо увереннее. — Он сейчас служит в Капитолии. Порядок наводит. И он мне такое рассказывал… Хотите, поделюсь? Конечно, хотят. На самом деле, никакого дяди у меня нет, да и о происходящем в столице я, как и большинство, имею весьма смутные представления. Но фантазию никто не отменял, и я начинаю свой рассказ: не о любви, не о дружбе, не о светлом будущем. О Капитолии, мать его! А вернее, о том, как там всё ужасно. Слизь дохлых переродков, льющаяся с водой из-под крана, руины вместо всего, что находится за пределами Президентского дворца, драки за мясо уличных голубей — лишь малая часть бредовых подробностей моих сочинений. Я красочно описываю мучительные смерти от разгулявшихся по городу болезней, которые сам придумал и прочие детали. Добавляю пару историй в жанре «экшн» про местных жителей, что начинают выпендриваться против новой власти, строят коварные планы, но в итоге, конечно же, огребают по полной. Я так извращаюсь с сюжетом, что почти начинаю жалеть собственных персонажей, но детишки хотят крови. —…и когда этот богатый любитель животных затих под лестницей, а его мозги растеклись по всему полу, соседи ворвались в квартиру и поживились на славу: мышей пустили на суп, кота замариновали, собаку на всех разделали, и лишь попугая не тронули! — завершаю я последний рассказ. — А почему? — весело спрашивает Сид. — Потому что есть попугаев — с их стороны всё-таки каннибализм! Дети хохочут так, что потолок едва не обваливается. Вряд ли они теперь скоро уснут, зато уж точно будут в хорошем настроении. — Скорее бы они уже сожрали друг друга, — под конец мечтательно говорит Холли, обнимая брата и поправляя подушку. — Обязательно сожрут! — ласково шепчу я, накрывая малышей одеялом. — А теперь спокойной ночи.***
— Надо признать, молодой человек, у вас есть педагогический талант, — говорит мне наутро Гвен, пока мы завтракаем втроём. — Не знаю, что вы там наплели детям, но они в восторге! Айра подмигивает. Я улыбаюсь. Но не столько от надежды найти общий язык со старухой, сколько от осознания простой истины. Наконец-то я понял, на чём пока ещё держится наша огромная страна. Злорадство — единственная радость бедняков. Злорадство — всё, чем мы питаемся. Злорадство — это наш хлеб.