Моя бедная вдова

«Кажется, самые твои худшие ожидания оказались моими самыми смелыми мечтами».

      Это было лето 2014 года. Джеймс как раз закончил работу в офисе (в ту пору он работал менеджером по продажам в автосалоне отца) и собирался домой, когда вспомнил, что планировал лично отдать Дэвиду кое-какую отчётность на подпись. Парень сделал предварительный звонок домой, дабы выяснить, не вернулся ли отец, и, получив отрицательный ответ от матери, взял нужные бумаги и поехал в долину Сан-Фернандо. Там находился дом, который Дэвид (по его собственным словам) снимал для работы, организации деловых встреч и возможности трудиться в ограждении от внешнего шума. Только вот дом этот на деле был не съёмным, а являлся личной собственностью Дэвида Маслоу. Джеймс знал правду, по какой-то причине скрываемой его отцом, однако благоразумно молчал об этом.       Наверное, заявиться в особняк в Сан-Фернандо без приглашения было очень плохой идеей. Джеймс, уставший после рабочего дня, ни о чём злонамеренном не помышлявший, бесцеремонно вошёл в кабинет отца и… сразу замер на месте, как истукан. Увиденное заставило его приоткрыть рот от удивления и ужаса. Дэвид сидел в своём любимом кожаном кресле, а на его коленях очень удобно разместилась молодая девушка. Одета она, конечно, была довольно благопристойно: чёрная юбка-карандаш, белая блузка с высоким воротником, туфли на невысоком каблуке; только светлые вьющиеся волосы были рассыпаны по плечам (что было запрещено единым дресс-кодом в компании), а пуговицы блузки — все до одной расстёгнуты.       Увидев сына, Дэвид ахнул и буквально сбросил девушку со своих колен. Одним пальцем она подтёрла размазавшуюся губную помаду и, дьявольски улыбнувшись, посмотрела на Джеймса через плечо. Это был момент, раз и навсегда изменивший жизни обоих. По телу Маслоу-младшего будто пустили электрический разряд в сотню вольт, и он поневоле вздрогнул, впервые заглянув в эти глаза. Ничего подобного он в жизни ещё не испытывал, и именно это, наверное, так его напугало.       — Джеймс, я… — начал что-то бормотать Дэвид, густо покраснев и принявшись в волнении тереть шею, — я хотел бы, чтобы… наверное, ты сейчас очень зол на меня, но я… я хотел бы сохранить это в тайне, потому что…       Парень не стал дослушивать отцовских речей и молча выбежал из кабинета, совсем позабыв о привезённых бумагах. Его испуг, обескураженность и растерянность, надо отметить, происходили не столько от страшного открытия о тайном романе Дэвида, сколько от неземного обаяния и непонятного свечения, окружавшего ту девушку… Да, любовная связь с Маслоу-старшим уже дискредитировала её в глазах Джеймса, но чёрт возьми, что-то в ней было, что-то очень цепляющее и не отпускающее…       Выбежав на улицу, Джеймс остановился и до дикой боли укусил себя за руку: хотелось воззвать к каким угодно другим чувствам, лишь бы отвлечься от этого гадкого, непонятного, но по-своему сладкого ощущения. Мало что из этого вышло. Всю дорогу до дома парень не мог прогнать из головы мимолётный образ белокурой девицы, одним только взглядом пронзившей его сердце, и страшно злился сам на себя за это.       Хелена сразу заметила перемену в настроении и поведении сына и не преминула спросить его об этом. Джеймс отмахнулся, сказав, что выдался тяжёлый день на работе, и тут же почувствовал, как сердце его зажало в железные тиски. Врать маме в глаза было тяжело и совестно, но глубоко внутри какая-то прочная цепь удерживала его от того, чтобы высказать всю правду об отце.       Дэвид приехал домой через полтора часа, отказался от ужина и весь вечер бродил по дому, как приведение, желая заговорить с сыном и одновременно страшась этого. Джеймс, догадываясь о глодавших отца чувствах, намеренно не разговаривал с ним и держался отчуждённо. Его первоначальный пыл сошёл на нет, к Джеймсу вернулся контроль над чувствами, и сердце его загорелось ледяной ненавистью к отцу. И каким же всё-таки подлецом был Дэвид!..       Обычно на работу отец и сын ездили вместе, исключением не стал и следующий рабочий день. Джеймс, держа в руке термос с горячим кофе, любезно сваренным мамой, с угрюмым видом сел в машину. Дэвид, уже сидевший за рулём, бросил на сына виноватый взгляд и тяжело вздохнул. Со вчерашней неприятной встречи в особняке в Сан-Фернандо они так и не обмолвились ни единым словом: Дэвиду было стыдно, а Джеймсу — мерзко. Половину пути до работы они ехали молча, лишь Маслоу-старший то и дело хмыкал, кашлял или прочищал горло, будто желая начать диалог и никак не решаясь. Наконец, он набрался смелости и вполголоса произнёс:       — Мне очень жаль, что тебе вчера довелось это увидеть.       Джеймс не изменил ни своего положения, ни выражения лица, точно Дэвид вообще ничего не говорил. В салоне снова повисла долгая пауза, в течение которой Маслоу-старший три раза слабо кашлянул.       — Теперь ты будешь делать вид, что меня не существует в твоей жизни? — снова заговорил он с ощутимым, хотя и подавляемым чувством вины в голосе.       Парень снова промолчал. Он хорошо умел игнорировать людей; в такие моменты можно было подумать, что он в самом деле ничего не слышит и не видит. Полная апатия и нерушимое равнодушие сына начали выводить Дэвида из себя.       — Вчера я сильно удивился, — продолжал старший, взвинчено барабаня пальцами по рулю, — когда вернулся домой и не обнаружил на пороге чемоданов со своими вещами. Я увидел твой автомобиль во дворе и подумал, что Хелене-то наверняка уже всё известно... Но ты ничего не сказал ей. Почему?       Прежнее молчание было ему ответом. Мужчина сделал глубокий вдох, пытаясь совладать с зарождавшимся гневом, и крепче сжал рулевое колесо.       — Игнорирование не выход, — выпалил он, краснея, — понимаешь ты это, Джеймс? Понимаешь? А?! Зачем засовывать свои эмоции в самую задницу, а остальным показывать только напускное равнодушие? Потому что если ты злишься, нужно…       — Заткнись, — спокойно сказал Джеймс, и Дэвид с удивлением повиновался ему. Пару секунд они молчали, после чего парень добавил: — Я очень сильно хочу ударить тебя по твоей мерзкой роже, но не хочу из-за этого попасть в аварию.       Мужчина бросил два быстрых испуганных взгляда на сына, но тот даже не повернул головы.       — Ты в курсе, с кем вообще разговариваешь, п…юк? — вернув самообладание, спросил Дэвид. — Я твой отец, а не какой-нибудь младший помощник менеджера, ты не в праве так говорить со мной, слышишь?       — А ты в праве заводить молодых любовниц? — по-прежнему спокойным голосом парировал Джеймс, однако в глазах его вспыхнул огонь. — На старости-то лет? Ты в праве изменять маме, рушить семью, просить меня сохранить всё в тайне? В праве ли ты, в конце концов, скрывать от самых близких свои настоящие доходы и этот чёртов дом в Сан-Фернандо, который принадлежит тебе?       Дэвид открыл рот от удивления, попытался что-то ответить, но так и не нашёл ответа на вопрос, в праве ли он делать всё это.       — Я пока не знаю, каким образом преподнести эту новость маме, — сказал парень, — но придумаю — и обязательно это сделаю.       — Не сметь, — севшим голосом произнёс Дэвид, испуганно выкатив глаза, — не сметь, не сметь!       — И какая такая причина должна удержать меня от этого?       — Причина? А полный развал семьи — это для тебя не причина молчать?       — Если для тебя это не причина держать свой член в трусах, а не в молодой плоти, то для меня — тоже нет.       Дэвид даже на мгновение потерял управление автомобилем, настолько неслыханно грубой была реплика его собственного сына.       — Вы посмотрите, какой он весь из себя, — гневно проговорил мужчина, хмуря брови, — тебе только двадцать четыре года, а ты уже позволяешь себе такое беспримерное хамство в мой адрес! Да мне бы отец за такие слова язык оторвал и закопал бы его в саду! Боже мой, и откуда, откуда это в моём сыне?       — Не будь я твоим сыном, возможно, во мне было бы гораздо меньше хамства, о котором ты говоришь.       Маслоу-старший в очередной раз покраснел, но ничего больше возражать не стал. Он слишком хорошо осознавал свою вину, и даже его крутой нрав не мог справиться с вполне справедливыми нападениями его сына.       Оставшуюся часть пути они проехали молча. Хотя Джеймс со стороны казался невозмутимым, внутри у него всё дрожало во время этого разговора. Во-первых, ещё слишком силён был его гнев, направленный на неверного и никчёмного отца. А во-вторых, разговор этот то и дело помимо его воли возвращал мысли парня к той белокурой девушке и её обворожительному взгляду. Джеймс едва мог вспомнить черты её внешности в мельчайших подробностях, но в мыслях остался образ, и именно он не давал покоя.       В фойе здания их по обыкновению приветствовали сотрудники, встречавшиеся им на пути. Дэвид старался придать своему виду непринуждённость и с улыбками отвечал на все приветствия. Джеймс же даже не пытался натянуть на лицо улыбку; он шагал с угрюмым видом и в ответ на приветливое «Доброе утро» лишь кивал с абсолютно равнодушным видом.       Администратор, стоявшая за стойкой ресепшен, с тем же доброжелательством поздоровалась с ними, когда оба Маслоу подошли к лифтам. Джеймс по обыкновению кивнул, даже не взглянув в её сторону, а Дэвид, широко улыбнувшись, поприветствовал сотрудницу нежнейшим тоном из тех, на какие он только был способен.       Догадавшись, в чём дело, парень резко поднял голову и тут же столкнулся взглядом с человеком, чей образ безвылазно жил в его голове со вчерашнего вечера. Джеймса бросило в жар; где-то в области живота начало нарастать странное чувство, которое постепенно переходило будто бы… в тошноту.       Сегодня девушка выглядела в точности так, как того требовал кодекс компании. Вчерашняя же одежда (к слову, теперь все пуговицы блузки были застёгнуты) сидела на ней безупречно, вьющиеся волосы были собраны в аккуратную причёску, а почти незаметный макияж придавал её лицу лёгкости и свежести. Слева на груди бликовал от света ярких ламп бейдж, сообщавший, что девушку звали Элизабет.       Джеймс смерил её своим обыкновенным холодным взглядом, потоптался на одном месте, будто желая что-нибудь сказать, но промолчал и зашагал к лифту, двери которого как раз только что плавно разъехались в стороны. Дэвид бросил на Элизабет ещё один ласковый взгляд и зашёл в лифт вслед за сыном. Девушка проводила обоих насмешливым взглядом.       До шестого этажа кабина лифта была полна людей, и все ехали молча. Дэвид стоял перед Джеймсом, физически ощущая, как гневный взгляд сына прожигает его начавший седеть затылок, и от этого ощущения на лбу у мужчины выступил пот. На седьмом этаже из лифта вышел последний человек, препятствовавший уединению отца с сыном. Дверцы закрылись, лифт поехал на двенадцатый этаж. Джеймс и Дэвид вновь остались один на один.       — Мне интересно, что ты сделал раньше, — заговорил Маслоу-младший, глядя перед собой, а не на отца, — пригласил её на работу в компанию или к себе в постель?       — Джеймс… — с укоризной и даже лёгкой усмешкой выговорил мужчина, по-видимому, считая, что ответа на этот вопрос можно не давать.       — Я же спросил: что ты сделал раньше?       Взгляд Дэвида стал серьёзным. Он помолчал немного, потом прочистил горло и тихо ответил:       — Второе.       Джеймс сделал глубокий вдох, стараясь совладать с чувствами. Признаться в этом было непросто, но факт такого близкого нахождения этой девчонки в буквальном смысле сводил парня с ума и лишал его возможности контролировать собственные эмоции.       — Сколько ей лет? — ледяным тоном спросил Джеймс.       Дэвид украдкой бросил взгляд на небольшой цифровой экран над клавиатурой, желая выяснить, как скоро они доедут до чёртового двенадцатого этажа и как скоро он будет избавлен от этого отвратительного разговора.       — Двадцать три, — нехотя ответил он и с ещё большим нежеланием добавил: — будет.       — Младше меня, — полувопросительно произнёс парень. — Тебя от самого себя не тошнит?       Дэвид не стал отвечать на этот вопрос. Он снова покраснел и, потерев переносицу, опустил голову.       — Как давно? — задал ещё один короткий вопрос Джеймс. Казалось, что даже те нераспространённые ответы, которые давал ему отец, содержали для парня очень много ценной информации, на обработку которой ему требовалось какое-то количество времени.       — Как давно что? — принялся тянуть время мужчина.       — Заставляешь меня вновь выражаться «по-хамски», в твоём понимании? Изволь, я могу.       — Не надо, — безучастным тоном отозвался мужчина. — Около… около трёх месяцев уже.       Реакции сына он не увидел, потому что лифт доехал до двенадцатого этажа, и двери расползлись в разные стороны. Дэвид выдохнул с облегчением и сделал шаг вперёд, но Джеймс с неожиданной силой схватил его за плечо и сжал его до боли.       — Ты не выйдешь, потому что мы ещё не договорили, — прозвучал его металлический голос, и Дэвид, сам того не желая, зашёл в лифт обратно.       — Какого чёрта, а? — попытался возмутиться мужчина, дёргая плечом, которое начало ныть от боли. — Решил запугивать меня в лифте моей же собственной компании? Ты ничего не перепутал, сынок?       Джеймс перехватил его взгляд и не отпускал ровно до того момента, пока двери лифта не закрылись. Свет в кабине погас, что было, впрочем, предполагаемо: разумная экономия электричества.       — И что теперь? — прозвучал из темноты голос Дэвида. — Желаешь по-мужски со мной поговорить? Да отпусти, бл…, наконец моё плечо! Я никуда не денусь с подводной лодки!       Парень ослабил свою хватку, после чего ровным голосом произнёс:       — Вашему роману должен прийти конец. Понятно?       Дэвид молчал.       — Понятно, я спрашиваю? — начал повышать голос Маслоу-младший.       — Ты так ещё молод, Джеймс, — ответил мужчина беспомощным голосом, — тебе наверняка ещё не доводилось познать чувство истинной любви... Пойми, что в данной ситуации ты ничем не можешь распорядиться. Убить отношения ещё возможно, но вот чувства… Считай меня эгоистом, но я без неё не смогу.       Внутри Джеймса поднялась волна возмущения и даже… ревности. Он одновременно испытывал обиду из-за мамы, её слепого доверия этому безобразному человеку и её неведения, но в то же время ревновал — да! Ревновал Элизабет к своему отцу. Чувство это было неизъяснимо, и оно заставляло всё внутри парня дрожать от негодования.       — Сделай это вновь только моим секретом, — взмолился Дэвид, закрыв глаза. — Джеймс, прошу! Ни о чём и никогда я не просил тебя так, как прошу об этом теперь! Дай мне одному во всём это разобраться и понять, что делать дальше.       В кабине зажёгся свет, лифт поехал куда-то вниз. Дэвид, взглянув на сына, даже ужаснулся: тот был мертвенно бледен, да и выражение его лица никогда не было таким устрашающе жёстким…       — Она ведь в курсе про твою семью, так? — уточнил Джеймс металлическим голосом.       Не в силах что-либо произнести, мужчина только еле заметно кивнул.       — Какие же вы суки, — прошептал парень, снова взглянув перед собой. — Оба. Вы просто стоите друг друга.       Лифт открыл двери на пятом этаже, и двое парней в строгих костюмах, с улыбками поздоровавшись, хотели войти, но Дэвид отрицательно замотал головой.       — Нет, нет, — пробормотал он, снова нажимая кнопку двенадцатого этажа, — дождитесь другого лифта, джентльмены.       Работники с удивлением переглянулись, но перечить руководителю всё же не стали.       — Джеймс, я этого ещё ни разу не сказал за сегодняшнее утро, да и за вчерашний вечер тоже… Но я виноват перед тобой, и перед мамой, и перед Тифани, я осознаю это. Только ничего сделать с собой не могу. Я хочу попросить у тебя прощения. Сын, прошу, прости меня… и я… я хотел бы продолжить этот разговор, он ещё не закончен. Так что будь добр, зайди ко мне в кабинет…       — О, конечно, — перебил его Джеймс, слегка кивнув, но по-прежнему не глядя на отца, — ты ведь не получил от меня ответа на самую главную свою просьбу. Итак, вот тебе краткое содержание нашего дальнейшего разговора. Прощаю ли я тебя? Чёрта с два, мне-то уж точно прощать тебя не за что. Хочешь знать, сохраню ли я твою грязную тайну? Бл…, да, если это принесёт жалкое удовольствие твоей никчёмной гнилой душе. Сохраню. Но знай, что больше я не назову тебя отцом, и до конца своих дней ты не услышишь от меня ни одного ласкового слова.       Джеймс ещё не знал, что до конца дней его отца оставалось чуть больше месяца.       Итак, вопреки своим первоначальным намерениям, Джеймс ничего не рассказал матери, и это молчание мучило его, изо дня в день всё больше изматывая душу и терзая сердце. Дома парень старался появляться как можно меньше, дабы избегать созерцания счастливой семейной жизни его родителей, и забивал свободное время работой (он начал уделять внимание и своему магазину, которому через год суждено было превратиться в «Раунд-шот»). Манера поведения его, и без того сдержанная, стала теперь ещё более холодной. Близкие, даже если и замечали в нём эти изменения, старались лишний раз ни о чём не спрашивать.       Ещё одним первоначальным намерением Джеймса было увольнение из фирмы отца. Однако эти планы он тоже отложил до лучших времён, ведь разговор шёл, во-первых, о хорошей должности и хороших (даже очень хороших) деньгах, а во-вторых, о ежедневных встречах с прекрасной Элизабет. Разумеется, Дэвид не уволил её после разговора с сыном; сказать больше, это вообще не входило в его планы. Поэтому каждое утро Джеймс видел её за стойкой ресепшен, возле лифтов, по обыкновению здоровался с ней, ещё несколько раз пересекался с ней в коридорах в течение дня, а вечером, уходя домой, всегда прощался. Элизабет вела себя с ним очень вежливо, доброжелательно, но всё же сдержанно. Она, помня, что Джеймсу известен один её грязный секрет, старалась держать его на известном расстоянии. Что касается парня, он ни разу никаким движением или словом не выдал тех пылких чувств, которые испытывал к Элизабет. Поэтому их отношения, сводившиеся к вежливому обмену приветствиями и прощаниями, были сухими и напоминали отношения тех людей, которым было известно что-то неприятное, о чём оба они хотели бы молчать и никогда не вспоминать.       Но это была лишь внешняя сторона. У Джеймса, например, перехватывало дыхание каждый раз, когда их взгляды встречались; а у Элизабет сердце начинало стучать быстрее, когда она видела Джеймса, приближающегося к ней. Утверждать, что со своей стороны девушка тоже испытывала любовь, было бы глупо. Но Джеймс, хотя и не подозревал об этом, обладал пленительным и вместе с тем тяжёлым обаянием; он притягивал к себе внимание и отталкивал его одновременно, так что ничего не испытывать в его присутствии было невозможно. Кроме того, щекотливое положение Элизабет будоражило в её душе какое-то волнение, и она, продолжая состоять в тайных отношениях с Дэвидом, чувствовала, что сын его тоже пробуждает в ней непонятный интерес…       Очень скоро она решилась превратить сложившуюся ситуацию в игру, но ещё перед этим, словно угадав её намерения, Джеймс вытащил из колоды козырного туза. Он направил имеющиеся в его распоряжении ресурсы на то, чтобы получить всю возможную информацию об Элизабет. Через какое-то время ему стало известно, что её настоящее имя — Фэнни Гамильтон, что ей действительно только двадцать два года, что родом она была из Нью-Йорка и у неё был старший брат. В девятнадцать лет она приехала в Калифорнию, полтора года прожила в Сан-Франциско с мелким брокером по имени Джерри Гилбрет, а после расставания устроилась в свой первый стриптиз-клуб. Ещё через полгода Фэнни перебралась в Сакраменто, где прожила целый год, выступая в различных заведениях и зарабатывая этим деньги. После путешествия девушка приехала в Лос-Анджелес и прочно здесь обосновалась. Никакой информации о том, где она работала до трудоустройства в фирму Дэвида Маслоу, не было.       Ничего приятного полученная Джеймсом информация ему не дала. Он лишь сделал вывод о низкосортности этой «молодой потаскухи» (как он сам мысленно нарёк её), которая зарабатывала на жизнь своим телом и тем, что спала с состоятельными людьми, ловя их на свою удочку. А в каком и при каком состоянии она их покидала — история умалчивает. Никаких принципов, никакой морали — об этом говорил и тот факт, что она крутила роман с его отцом, семейным человеком. Но всё же стоит заметить, что полученные сведения, к большому сожалению Джеймса, нисколько не умалили его любовных чувств. Эти чувства злили его и в то же время окрыляли, делали его сердце чёрствым и в то же время учащали его биение. Именно поэтому всяческие проявления любви Джеймса были облечены в грубость и жёсткость. Если он и умел любить, то проявлять любовь точно не умел.       Итак, со временем поведение Элизабет (или Фэнни, если угодно) по отношению к Джеймсу стало более игривым и кокетливым. В её манере общения больше не осталось прежней сдержанности, девушка словно раскрылась, и именно этот стиль поведения, казалось, был её сущностью. Маслоу-младший, потихоньку начав замечать проявления её необъяснимого интереса, скорее почувствовал напряжение, нежели радость (которую по логике вещей должен испытать влюблённый человек в подобной ситуации). На лёгкий флирт Элизабет он не отвечал, оставался чёрствым, угрюмым и делал вид, что вовсе не замечает её тонких намёков. Причиной такой стратегии поведения являлась его растерянность. Да, Джеймс попросту не знал, что ему следовало делать со своей любовью. Попытаться ответить на заигрывания Элизабет было бы глупо и развратно, ведь она по-прежнему встречалась с Дэвидом. Но уйти из фирмы, попытаться забыть эту девушку и похоронить чувства к ней — для такого Джеймс пока был слишком слаб. Это было ужасно, но он, кажется, понимал, о чём говорил ему отец…       Лишь однажды, когда с первой встречи молодых людей прошёл месяц, Джеймс, прощаясь вечером с объектом своих воздыханий, почему-то, помимо своей воли, обронил:       — Доброй ночи, Лиз.       Он никогда её так не называл. А для такого замкнутого человека, как он, подобное обращение приравнивалось к проявлению нежнейших чувств.       Девушка улыбнулась в ответ и, кивнув, тихо сказала:       — Доброй ночи, Джеймс.       Она никогда его так не называла тоже. Обычным обращением для неё было «мистер Маслоу», так что, называя молодого человека по имени, она будто пыталась о чём-то ему сообщить…       На следующее утро Джеймс ненадолго задержался у стойки ресепшен: в устав были внесены кое-какие изменения, и потому Элизабет должна была собрать подписи руководителей всех функциональных подразделений компании. Расписавшись, Маслоу-младший вернул девушке ведомость и привычным равнодушным тоном сказал:       — Я только второй подписавшийся, а время уже близится к десяти. Остальные вообще, что ли, на работе не появляются?       — Не знаю, — ответила Элизабет, большими глазами неотрывно глядя на собеседника. — Но для меня, мистер Маслоу, вы не второй и никогда вторым не будете.       Джеймс тоже посмотрел на неё, и так они простояли несколько секунд, зацепившись взглядами. Смысл, который Элизабет вложила в произнесённую реплику, потряс парня и заставил внутренне содрогнуться. Под сердцем дико заныло, и Джеймс (за что сразу же на себя разозлился) негромко прочистил горло — в точности, как отец. Заметив это сходство, девушка улыбнулась.       Момент был потерян. Если Маслоу и мог ответить ей что-нибудь более или менее ласковое (в его понимании, разумеется), то после этой улыбки вся нежность ушла из его сердца. Он ничего не ответил и молча удалился к лифтам, а вечером даже не попрощался с «Лиз», потому что при выходе из здания был увлечён разговором со своим коллегой.       На следующий день право хода было у Джеймса. Утром он заметил, что Элизабет выглядела не выспавшейся, разбитой, и в обеденный перерыв ни с того ни с сего почувствовал в себе благородный порыв. Порыв этот мог оказаться мимолётным, поэтому молодой человек решил действовать быстро. В ближайшей к работе кофейне он взял один большой эспрессо для себя, большой капучино для неё и, вернувшись в фирму, молча отдал кофе девушке.       Она удивлённо улыбнулась и с благодарностью приняла капучино. Взгляд её светился.       — Спасибо большое, Джеймс.       Снова «Джеймс». Вероятно, это было ошибкой. На лице парня не мелькнуло даже подобия улыбки, и он, мрачно посмотрев на девушку, тихо сказал:       — Это чертовски неправильно, Фэнни.       Глаза её испуганно округлились, ноги подкосились, и девушка рухнула в кресло.       — Откуда? — лишь беззвучно спросили её губы.       Джеймс ничего не ответил и, тяжело вздохнув, вернулся на рабочее место. Под сердцем снова ныло. Это всё и вправду было неправильно, неправильно, неправильно!..       Следующие после этого три дня Фэнни вела себя так же, как в начале их знакомства. Её реплики, обращённые к Джеймсу, были сухими, хотя и вежливыми, тон оставался равнодушным, а на лице при этом даже не появлялось привычной улыбки. Своим неожиданным обращением к девушке по её настоящему имени Маслоу сбил её с толку, и она отступила, как испуганный зверь. Возвращение к сдержанному общению, с одной стороны, радовало Джеймса, но с другой, не давало покоя. Ему всё время казалось, что он что-то упустил, что слишком рано показал ей зубы, что всё могло быть не так, не так…       Но на четвёртый день всё изменилось. Джеймс не появлялся на рабочем месте с утра, потому что весь день у него был забит деловыми встречами и разного рода поездками, так что времени на офисную работу не оставалось. Последняя на сегодня встреча с партнёром была назначена на восемь вечера в особняке в Сан-Фернандо, и сторону компании Маслоу представляли, разумеется, сам Дэвид, Джеймс и менеджер маркетинговой службы по имени Ноэл Ричардсон. Очередная встреча с отцом и необходимость взаимодействия с ним уже не так досаждали Джеймсу: он привык быть холодным в общении с ним, к тому же в течение прошедшего месяца их отношения держались на строго деловом уровне, и ни один из них по молчаливому согласию не возвращался к ненавистной теме. Но снова появиться в этом доме, где Джеймс впервые увидел её — её и его, — это было тяжким испытанием…       Парень закончил все свои прочие дела без десяти шесть и решил уже выдвигаться в Сан-Фернандо, до которого было полчаса езды: запас времени никогда не помешает. Не сильно торопясь, он доехал до особняка, так же неспешно припарковался и уже входил в дом, когда в дверях столкнулся с выбежавшей Фэнни. Она была в ужасе — просто в неподдельном ужасе!       Джеймс среагировал молниеносно. В его голове очень ясно нарисовались картины, в которых Элизабет, охотница на богатых мужчин, соблазняет их, заводит с ними не долгосрочные отношения, а затем… убивает любовников и бежит, прихватив с собой добрую часть их богатств. Чёртова чёрная вдова. О боже, недаром ведь он не смог отыскать информации об её последних местах работы!..       — Куда же ты так спешишь, милая? — поинтересовался Джеймс, схватив дрожавшую девушку за плечи. Сердце его покрылось корочкой льда, да и голова в одно мгновение стала холодной.       Он довольно грубо затащил Элизабет обратно в дом, совсем не замечая её шокового состояния, близкого к помешательству, и отсутствия каких-либо сумок, карманов и прочего, где она могла бы (по его предположениям) припрятать богатства, уносимые с собой. У неё ничего не было. Это Джеймс припомнил только потом.       Персонала, которым обычно был наполнен особняк, не было: до деловой встречи оставалось полтора часа, а Дэвид обычно по такому случаю распускал работников, оставляя только дворецкого для выполнения коротких поручений. Но дворецкий, как это можно было слышать, пылесосил в гостиной и был безучастен ко всему происходящему.       Джеймс толкнул девушку в сторону лестницы, и она, не сумев устоять на ногах, рухнула на ступеньки. Всё тело Элизабет била крупная дрожь, а её поведение в целом напоминало поведение пьяного человека.       — Где мой отец? — строгим и ровным голосом спросил Маслоу, с силой сжав зубы. Хотя он и обещал, что больше не назовёт себя сыном этого человека, ситуация была слишком экстремальной, чтобы держать слово.       Фэнни смотрела перед собой бессмысленным взглядом и тяжело дышала.       — Где он, бл…? — закричал Джеймс, чувствуя, что его терпению приходит конец, а все чувства и эмоции бешеным потоком вырываются наружу. — Веди меня к нему, сука, быстро!       Мало что соображая, девушка почти на четвереньках поползла вверх по лестнице. Перешагивая через две ступеньки, Джеймс последовал за ней. Внутри у него всё дрожало: он чувствовал, что позади него поднималась волна чего-то страшного, непоправимого, и волна эта вот-вот накроет его с головой.       Фэнни привела его в одну из спален, молча указала дрожавшим пальцем на кровать и закрыла глаза руками. Посмотрев на пол, парень увидел мужские ноги, торчавшие из-за кровати. Джеймс сглотнул, медленно подошёл и взглянул на тело. Это был его отец — полураздетый, уже побледневший, почти остывший и с пробитым виском. Глаза, как и рот, открыты; скрюченные пальцы рук застыли в судороге.       К горлу подкатила тошнота, и Джеймс, отойдя на пару шагов, прижал к губам тыльную сторону ладони. Так он стоял несколько минут, пытаясь осознать происходящее и свыкнуться с новой мыслью. Из угла комнаты, в который забилась Фэнни, послышались сдавленные рыдания. Она старалась плакать тихо, зажав рот обеими руками, но всхлипы всё равно получались очень резкими и громкими. Джеймс, обессилев, тоже сел на пол и сжал голову руками.       Другим людям это могло показаться странно и кощунственно, но он как будто вовсе не ощущал горечи утраты. Может, это должно было прийти со временем, но именно сейчас Джеймс чувствовал даже… освобождение. Свободу от тяжкого давления, свободу, дарованную его совести и его семье. Наконец, свободу, дарованную его чувствам.       Холодный рассудок его, несмотря на ужасные обстоятельства, начал работать. Джеймс посмотрел на Фэнни, бьющуюся в истерике, оценил её напуганное донельзя состояние, припомнил, с каким ужасом она выбегала из дома (и притом налегке, пустая) и сделал вывод, что она не собиралась убивать Дэвида. Это была запутавшаяся испуганная девочка, а не жестокая убийца и уж тем более не чёрная вдова.       Стараясь не напугать её ещё больше, Джеймс медленно подполз к девушке и осторожно коснулся её плеча. Фэнни вздрогнула и дико посмотрела на него.       — Как это случилось? — тихо спросил он, пытаясь вложить как можно больше нежности в свой тон. Он даже подумывал добавить в конце «милая», но в итоге решил, что это будет перебор.       Фэнни хотела что-то ответить, но истерика не оставляла её, и потому с губ её сорвалось что-то резкое, порывистое и несвязное. Джеймс налил ей стакан воды и, пока она пила, гладил её по руке, пытаясь успокоить. Такой тип поведения был для него несвойственен, но ситуация, между прочим, была исключительной, весьма исключительной!       Минут через пятнадцать Фэнни пришла в себя, и к ней вернулась способность нормально разговаривать. Она поняла, что отпираться перед Джеймсом и что-то выдумывать будет абсолютно бессмысленно, поэтому призналась в следующем.       Она действительно хотела уйти, испариться из жизни обоих Маслоу, мысли о которых вот уже три месяца не давали ей покоя; но уйти не просто так — то есть не с пустыми руками. Около полутора часа назад она без предупреждения явилась в особняк (а её встречи с Дэвидом неизменно проходили в этом доме) и в ответ на приятное удивление мужчины сообщила ему, что соскучилась. Он оказал мягкое сопротивление, да и то больше для вида; сказал, что скоро сюда приедут его коллеги и так далее, и так далее… Но Элизабет не захотела слушать.       После любви он по обыкновению закурил, и девушка предложила ему выпить с ней бокал вина, чтобы окончательно расслабиться перед деловой встречей. Дэвид, не умеющий отказывать объекту своих глубоких чувств, принял это предложение, совсем не подозревая, что в его бокале находилось снотворное. То и дело всхлипывая, девушка повторяла Джеймсу, что она не собиралась убивать его отца — это был слишком большой и вместе с тем слишком не оправданный риск. Она просто желала усыпить его на часок — другой, чтобы спокойно взять какую-нибудь небольшую, ничтожную часть его огромного состояния, после чего тихо и навсегда исчезнуть.       Однако что-то пошло не так. То ли доза снотворного была расчитана ею неправильно, то ли это была особенность организма Дэвида, но он проснулся как раз в тот момент, когда обожаемая им Элизабет перебирала кредитные карты в его бумажнике. Никаких излишних объяснений ему не понадобилось: мужчина понял всё и сразу. Обрушив на девушку шквал грубых ругательств, Дэвид вскочил на ноги в том, в чём был, и набросился на неё, подчинясь вполне очевидному инстинкту самосохранения и сохранения собственного имущества. Хотя его любовь к Элизабет была достаточно велика, всё же она не могла вытеснить из его сердца любви и привязанности к богатству.       Девушка со своей стороны тоже попыталась защититься, и после небольшой и недолгой борьбы между ними, сопровождающейся возгласами и вскриками, Элизабет с силой оттолкнула Дэвида от себя. Тот, попятившись назад, запутался ногами в одеяле, валявшемся на полу, и, беспомощно взмахнув руками, рухнул навзничь. Глухой стук, леденивший душу, на мгновение разбил воцарившуюся в комнате тишину, после чего всё снова затихло. На углу тяжёлой дубовой тумбы, стоявшей у кровати, отпечатался отвратительный бордовый след. Дэвид, навеки притихший, лежал на полу, а от его головы медленно растекалась кровь.       Осознание произошедшего доходило до неё ещё некоторое время. Сначала девушка наивно полагала, что мужчина ещё жив, а потому долго трясла его за плечо и звала по имени, словно старалась разбудить. Вскоре Фэнни осознала, что ото сна, которым забылся Дэвид, люди никогда больше не просыпаются, и, зажав рот руками, в ужасе убежала из комнаты. Она неслась вниз, ни о чём не думая и мало что понимая, и, когда уже почти оказалась за стенами этого ужасного дома, столкнулась в дверях с Джеймсом.       Выслушав её историю, парень долго сидел молча и думал о том, что они должны были делать дальше. Да, именно они, а не она — исключительность ситуации пробудила в душе Джеймса чувства, близкие к благородным, и побудила разделить с Фэнни ответственность за произошедшее. Таковым было проявление его больших чувств. Любовь он не выражал через слова, нежные поцелуи или другие ласковые знаки внимания, зато в других, более масштабных поступках Джеймс был настоящим героем.       Вопреки частичному подтверждению его догадок относительно меркантильных намерений Фэнни, Джеймс вовсе не спешил высказывать ей своё возмущение и обвинять в «потаскушничестве». Ему, признаться, это даже в голову не приходило.       — Кто-нибудь видел тебя входящей в особняк? — наконец спросил парень, подняв голову. Взгляд его, как это ни странно, совмещал в себе теплоту и крайнюю сосредоточенность.       Фэнни, державшая во всё ещё дрожавших руках стакан воды, всхлипывая, покачала головой.       — Д-дэвид сам мне открыл, — сказала девушка, чувствуя, сколь трудно для неё было произнести это имя. — И по пути в спальню никто нам не встретился.       — Значит, не видел никто, — проговорил Джеймс, больше разговаривая сам с собой, нежели с Элизабет. — Кроме камер. Как и меня, впрочем, тоже.       Он надолго замолчал и принялся в раздумьях расхаживать по комнате. Взгляд его то и дело натыкался на тело, распростёртое на полу, и Джеймс вздрагивал каждый раз, когда это происходило. Наконец он осмелился снова подойти к отцу, опустился перед ним на одно колено и, немного помедлив, закрыл ему глаза. После этого парень продолжил мерить шагами комнату, но теперь упорно отводил взгляд и заставлял себя не смотреть на него.       — Скоро сюда приедут Ричардсон, Кэмбл и остальные, — вновь заговорил Джеймс, остановившись и уставившись в одну точку на стене. — У нас будут переговоры, и я тоже должен быть там. Вероятно, я должен сделать вид, что приехал вместе с ними…       Тут он словно о чём-то вспомнил и, с досадой ударив себя по бедру, негромко выругался.       — Дворецкий наверняка уже заметил мою машину на улице. Ещё и эти долбанные камеры… Так-так-так. Камеры ещё можно отключить и удалить всё то, что они успели записать, но что делать с машиной? Полагаю, дворецкий не отлучался из особняка, а потому не может знать наверняка, нахожусь ли я до сих пор в салоне или нет — стёкла всё равно затонированные… Что ж, после того, как мы выскользнем из этого богом проклятого места, я постараюсь незаметно вернуться в автомобиль и сделать вид, что всё это время сидел внутри, разговаривая по телефону.       Фэнни смотрела на него широко раскрытыми глазами, стараясь выловить из потока льющихся слов каждую новую идею парня, но голова у неё работала слишком плохо для того, чтобы успевать за ходом его мыслей и обдумывать каждую из них. Выслушав его, Элизабет только и сумела тихо спросить:       — А я? Что мне делать, мистер Маслоу?       Сложившиеся обстоятельства совсем выбили девушку из колеи, и она снова вернулась к обращению «мистер Маслоу». Джеймс, кажется, этого вовсе не заметил. Он бросил на Фэнни быстрый взгляд и сказал:       — Просто слушай меня. В моей голове начинает рождаться кое-какой план, и, если его как следует продумать, мы с тобой сможем выйти сухими из воды. Так, — он встрепенулся, словно о чём-то вспомнил, — а какое снотворное ты ему дала? Упаковка осталась?       Фэнни растерянно огляделась, вспоминая, куда могла подевать тот самый пузырёк. Эмоции, переживаемые девушкой, были настолько сильными, что перекрывали её воспоминания и значительно ухудшали память. Чёрт возьми, она не помнила, она просто не помнила, куда подевала пузырёк с лекарством! Разве знала она, что это приобретёт такую важность?       Молодой человек уже начал терять терпение и готов был рявкнуть на Фэнни, чтобы заставить её быстрее соображать, но в одно мгновение взгляд девушки просветлел, точно она что-то вспомнила, и тогда она извлекла спрятанный пузырёк из бюстгальтера.       — Отпечатки нам ни к чему, — вполголоса произнёс Джеймс, забрал пустой пузырёк из рук девушки и, обтерев его со всех сторон носовым платком, спрятал в кармане пиджака.       Джеймс думал быстро и хладнокровно, а действовал ещё более быстро и более хладнокровно. Он отключил видеокамеры во всём особняке и на его территории, после чего удалил из памяти системы видеонаблюдения данные за последний час. Затем он позаботился о том, чтобы избавиться от бутылки вина, початой Дэвидом с Элизабет, от бокалов и от постельного белья, на котором те спали. Как мог стёр оставленные ими отпечатки, хотя и понимал, что его собственная ДНК и ДНК Фэнни были тут повсюду. В случае чего это можно было бы легко объяснить полиции: всё-таки особняк служил местом проведения деловых встреч, и совсем неудивительно, что тут или там криминалисты смогут найти волос, упавший с головы Джеймса или Фэнни.       Спальню они покинули настолько тихо, насколько могли, и с помощью шпильки, которую достали из причёски Элизабет, закрыли дверь на замок. Уходить пришлось через чёрный ход, а красться к автомобилю урывками, прячась и постоянно проверяя, нет ли кого поблизости, не наблюдает ли кто из окна. Обернувшись на дом в последний раз перед тем, как сесть в автомобиль, Джеймс бросил взгляд на окно той самой спальни. Сердце, будто только теперь почувствовав утрату, мучительно сжалось. Парню показалось, что сейчас ему было бы гораздо спокойнее увидеть отца, стоявшего в окне и прожигавшего его своим диким взглядом, нежели абсолютную пустоту. Но в окне, разумеется, никого не было. С тяжёлым вздохом Джеймс сел в машину и замер, обдумывая дальнейший план действий.       Фэнни дрожала на заднем сиденье. Хотя окна машины были затонированы и внешний наблюдатель в любом случае не смог бы разглядеть того, кто находился в салоне, девушка всё же вжимала голову в плечи, пряталась и постоянно с беспокойством озиралась по сторонам. Мысли Джеймса были напряжены, мозг работал практически на пределе возможностей, но Элизабет этого не понимала. Она видела только, что он бездействует: смотрит перед собой на стену гаража, молчит и ничего, ничегошеньки не делает!       — Умоляю, давай уедем отсюда, — попросила она слабым, дрожавшим голосом. В глазах у Фэнни снова начали собираться слёзы. — Пожалуйста, увези меня отсюда, Джеймс, увези!..       Парень хмуро посмотрел на неё через плечо, очевидно, разозлившись из-за того, что своим восклицанием она прервала работу его мыслей.       — Я ведь велел тебе слушаться меня во всём, — проговорил он, не сводя с девушки угрюмого взгляда, — а я хоть слово сказал о том, что мы немедленно отсюда уедем?       Она отрицательно покачала головой.       — Пойми, что это могло бы вызвать вопросы, — продолжал он, отвернувшись и бросив короткий взгляд на Фэнни через зеркало заднего вида. — Сейчас мне придётся оставить тебя в салоне одну на какое-то время…       — О, нет, — прервала она парня сорвавшимся с губ протестом.       — Да, — стоял на своём Джеймс, — так будет нужно. Сейчас в этом доме начнётся величайшая театральная постановка, а, когда она закончится, я вернусь и кое-куда отвезу тебя.       Тяжело дыша и тихонько всхлипывая, Элизабет смотрела на этого странного молодого человека и не понимала, почему ей становилось так спокойно от звука его голоса, от его взгляда, да и вообще от его присутствия рядом. У неё не было никаких оснований верить и доверять ему… Но она доверяла.       Через несколько минут к особняку подъехал чёрный «понтиак», из которого вышел Ноэл Ричардсон — директор маркетинговой службы компании Дэвида Маслоу. Джеймс сузил глаза, наблюдая за молодым человеком, и вздохнул.       — Что ж, Ноэл, мне очень жаль, — проговорил Джеймс себе под нос, — но твоя пунктуальность, очевидно, сыграла с тобой злую шутку. Именно тебе и придётся за всё ответить.       Ноэл, направляясь в сторону дома, замедлил свои шаги у автомобиля Джеймса. Вовремя спохватившись, Маслоу взял мобильный, прижал его к уху, быстро велел Фэнни спрятаться и опустил стекло со своей стороны (все эти действия он совершил не больше, чем за три секунды).       — Привет, Ноэл, — поздоровался молодой человек со своим коллегой, и тот, с улыбкой подойдя ближе, пожал ему руку. Джеймс прижал ладонь к нижней части телефона, заботясь о том, чтобы последующие его слова не были услышаны собеседником, якобы находившимся на том конце провода. — Сейчас я к вам присоединюсь, только улажу кое-какие дела. Весь день сижу на телефоне, никак не могу подмять под нас этого гадкого Дениэлса.       — О, понимаю, — покивал Ноэл, поправляя манжеты рубашки. — Ну что ж, не буду отвлекать. Дэвид на месте?       — Да, он всегда приезжает сюда часа за два до начала встречи. Алло, мистер Дениэлс, вы ещё здесь? — заговорил Джеймс со своим мнимым телефонным собеседником. — У меня есть кое-какие другие условия, которые я хотел бы с вами обсудить…       Молодые люди обменялись вежливыми кивками, и Джеймс снова поднял стекло. После того, как Ноэл скрылся в особняке, Маслоу выдохнул и вытер со лба выступивший пот.       — Ты невероятный, Джеймс, — прошептала Фэнни, спрятавшаяся за креслом водителя, — это восхищает и одновременно пугает.       Парень ничего не ответил. Он проверил время по своему телефону, отбросил его на пассажирское переднее сиденье и, задумавшись о чём-то, прижал кулак к губам.       — Кто-нибудь на работе знал о вас с Дэвидом? — наконец заговорил он, даже не посмотрев в сторону девушки.       Она молчала. Тогда Джеймс обернулся и строго посмотрел на свою собеседницу.       — Ты решила поиграть со мной в молчанку?       — Нет, просто я думаю, — проговорила Фэнни, боясь смотреть ему в глаза и одновременно не смея оторвать взгляда. — Наверняка никто не знал, разве что могли догадываться…       — Кто?       — Его секретарь, эйчар, охрана… Господи, да кто угодно!       — Не поминай имя господа, — угрюмо произнёс Джеймс, снова проверяя время, — потому что в том, что мы с тобой делаем и будем делать, нам помогает далеко не господь.       Девушка взглянула на него с непонятным страхом.       — Зачем тебе это нужно? — почти шёпотом спросила она, приблизившись к собеседнику настолько, насколько могла. — Ты бы давно мог позвонить в полицию и сдать меня им, зачем ты пытаешься вытащить меня из этого дерьма?       Он вздохнул и немного помолчал. Ответ, полный чувственности и эмоций, уже готов был сорваться с его губ, но в последний момент Джеймс увильнул от темы, обсуждение которой не доставляло ему комфорта, и сказал:       — Пока что я не могу рассказать тебе всего, сейчас неподходящее время.       — А когда будет подходящее?       — Когда я скажу, понятно? — Первоначальная осторожность, с которой парень обращался к Элизабет, испарялась по мере того, как девушка приходила в себя от страха и истерики. Теперь Джеймс говорил с ней в привычной своей манере, и ничего — даже самые сильные чувства — не могли изменить его поведения. — Как я уже говорил, у меня есть план. Сейчас я пойду в дом и сделаю первый шаг на пути к его осуществлению. Потом вернусь в машину и кое-куда тебя отвезу. Если ты пообещаешь делать всё, что я тебе скажу, у нас всё получится. Если нет — план с треском провалится. Поняла?       Фэнни покивала вместо ответа. Ещё до сегодняшнего дня она, безусловно, видела, что этот молодой человек полон всяческих тайн и загадок; но теперь она окончательно убедилась: Джеймс был странный, притом очень странный. Слишком странный.       Джеймс запер девушку в автомобиле, велев ей сидеть тихо и без глупостей, а сам поднялся по ступеням крыльца и позвонил в дверь. Дворецкий Луис открыл ему, и Джеймс, видя, что в гостиной первого этажа не было Ноэла (вероятно, он уже поднялся в переговорную, находившуюся в том же крыле дома, что и та самая спальня), занял дворецкого разговором и не преминул обратить его внимание на время. Затем он как бы между прочим осведомился, кто из его коллег уже приехал, и Луис подтвердил, что на месте только Дэвид и Ноэл — они, должно быть, уже в переговорной, потому что Луис видел, как Ричардсон поднялся на второй этаж. Пока что обстоятельства складывались так, как требовалось Джеймсу: Луис знал, что Дэвид с Ноэлом остались на втором этаже вдвоём на какое-то время, и сможет подтвердить это, когда ему придётся дать свидетельские показания.       Заметив в гостиной чёрный кожаный кейс (точно такой же, как помнил Джеймс, Ноэл держал в руке, когда выходил из своего автомобиля), парень быстро подошёл к нему и, убедившись, что дворецкий находился в другой комнате, бросил пустой пузырёк из-под снотворного в портфель. Джеймс сделал это с помощью своего носового платка, так что заботиться об оставленных отпечатках не приходилось.       «Прости, Ноэл, — тревожно подумал Джеймс, отдаляясь от кейса, — но кто-то должен понести наказание. И это точно будет не она».       После этого приехал Кэмбл и его заместитель Диксон — вторая сторона переговоров. Итак, четверо мужчин сели на диваны в переговорной и, попивая кофе, принесённый Луисом, принялись вести неспешную беседу на отвлечённые темы. Когда стрелка часов вплотную приблизилась к восьми, Кэмбл взглянул на наручные часы и сказал:       — Однако, пора и честь знать. Где Дэвид, чёрт его дери? Моё время не резиновое, как, полагаю, и ваше, джентльмены.       — Да, Луис, куда запропастился Дэвид? — подхватил волну возмущения Ноэл, развернув корпус и посмотрев на дворецкого.       — А разве вы не говорили с ним, когда приехали? — задал свой вопрос Луис. — Вы ведь поднялись к нему сразу после того, как вошли в дом.       Джеймс молча наблюдал за начинающимся спектаклем и, несмотря на внутреннее напряжение, старался оставаться невозмутимым.       — Подняться-то я поднялся, — сказал Ричардсон в своё оправдание, — но я не видел Дэвида и даже не говорил с ним. Мне подумалось, вдруг у него работа, дела, и я не стал отвлекать его…       — Должно быть, мистер Маслоу работает в кабинете, — предположил растерявшийся Луис. — Должно быть, он давно не смотрел на время и… Сейчас я приглашу его.       — Поторопись, любезный, — бросил ему вдогонку Кэмбл.       Через несколько минут дворецкий вернулся и беспомощно развёл руками: Дэвида в кабинете не было.       — Где этот старый чёрт? — продолжал возмущаться Кэмбл, поглядывая на часы. — А, Джеймс?       — Я в этом доме нахожусь немногим дольше вашего, — ровным голосом ответил парень, поставив чашку с кофе на стол. — К тому же я тоже не видел отца с самого утра.       — А ты когда в последний раз видел Дэвида, Луис? — уточнил Ноэл у дворецкого. — Не могло случиться такого, что он куда-то уехал, а ты этого не заметил?       — Нет, нет, я бы точно заметил, если бы мистер Маслоу уехал, к тому же он не сделал бы этого молча…       Джеймс мысленно усмехнулся и покачал головой.       — Тогда остаётся последний вариант, — произнёс Кэмбл, барабаня пальцами по колену, — он выпил бокальчик — другой любимого вина и теперь спит без задних ног. Даю голову на отсечение, что этот старый чёрт в своей спальне.       Решено было проверить спальню. Обнаружилось, что дверь была заперта, и тогда Луис, осторожно постучав, позвал начальника по имени. Безрезультатно. Затем за дело взялся Кэмбл. Он принялся колотить по двери так, что не проснуться от такого стука было просто невозможно, и тогда тишина, последовавшая в ответ, заставила всех напрячься. Предложили сломать дверь, но Луис возразил против безбожной порчи имущества и предложил взамен сломать только лишь замок. При помощи кухонного ножа дверь была открыта, а вместе с ней — ещё и страшная тайна.       Джеймс весьма правдоподобно изобразил поражённого горем сына. Увидев труп, он сразу же вышел из комнаты и, сев на пол в коридоре, взялся за голову обеими руками. Вокруг него началась суета и паника, но парень старался в неё не вслушиваться. Люди, окружавшие его, решили, что он ушёл в себя и предался безутешным мыслям; на самом же деле Джеймс обдумывал свои дальнейшие шаги.       Кэмбл взял управление в свои руки. Он объявил, что этот дом теперь — место преступления и что никто не должен двигаться с места. После первой волны растерянности вызвали полицию и дожидались её, обсуждая неслыханную новость и в тайне подозревая друг друга. Глядя на Джеймса, так и сидевшего на полу с отсутствующим взглядом, только качали головами и жалели «бедного парнишку».       Ещё до приезда полицейских Маслоу поднялся на ноги и, держась за стену, побрёл в сторону лестницы.       — Куда ты идёшь, Джеймс? — окликнул его Ноэл.       — Я должен рассказать им, — сухо и тихо ответил он.       — Кому рассказать? Что рассказать?       — Маме и Тифани. Они должны узнать, что случилось, и… я не хочу, чтобы эту новость им сообщило телевидение, полицейские или кто-либо ещё. Я должен сам, я должен… Мы одна семья.       — Это всё понятно, — согласился Ноэл, перегородив ему дорогу, — но сейчас сюда приедет полиция, Джеймс. Мы все должны оставаться на месте.       — Оставайтесь, — проговорил парень, выражение лица которого говорило о силе его внутренних переживаниях, — оставайтесь, а меня не трогайте. Я отца потерял, слышите?       Присутствующие переглянулись. Они не смели препятствовать Джеймсу, но и не смели отпустить его.       — Джеймс, подумай, — присоединился Кэмбл, — тебе в таком состоянии сейчас ещё и за руль садиться…       — Я должен быть рядом, когда они узнают! — вдруг вскричал Маслоу и побледнел. Смотреть ему в глаза в эту минуту было невозможно.       — Пусть едет, — не выдержал Луис. — Нам не понять, что он сейчас чувствует... А если он понадобится полиции, она и так без труда его найдёт. Поезжайте, Джеймс.       Итак, Маслоу, хотя это и было рискованно, вернулся в машину. На этом этапе, признаться, он не до конца успел обдумать свои шаги. Конечно, его поспешная ретировка может вызвать у полиции вопросы, но полицейские наверняка изволят проверить автомобили, припаркованные у особняка. Тогда, останься Джеймс в Сан-Фернандо, полицейские обнаружили бы Фэнни, дрожавшую в его «лэнд роувере», и она, растерявшись от неожиданности, могла бы выдать им всю правду с потрохами. После этого все первоначальные благородные порывы Джеймса канули бы в лету, сладкая мечта оказалась бы запредельно далеко от него, а Фэнни — за решёткой. Поэтому, наскоро взвесив все «за» и «против», Джеймс решил, что благоразумнее всего для них теперь будет уехать отсюда. Как сказал Луис, полиция всё равно рано или поздно выйдет на него, и ему рано или поздно придётся отвечать на их вопросы. Но это потом.       Сейчас же придётся поехать домой и рассказать обо всём семье... Честно говоря, если бы это было в силах Джеймса, он максимально оттянул бы этот момент или же позволил бы другим людям сообщить маме и Тифани ужасающую новость. Но он уже поведал о своих намерениях Луису и остальным, так что отступать от этих намерений и тем самым запутывать свои следы было бы верхом глупости.       Тот разговор, мягко говоря, был не из самых лёгких в его жизни, и Джеймс очень редко возвращался к нему в воспоминаниях. Во-первых, не просто было вообще сообщить семье о том, что Дэвида больше нет. Во-вторых, в разы тяжелее оказалось лгать им о подробностях этого страшного события. Да, это был Дэвид, который изменял жене, проявлял мало любви к детям, был очень зависим от своих денег и роскоши, но в то же время это был его отец. И он был мёртв. А смерть, какой бы она ни была, в известной степени смягчает наше отношение даже к самым злейшим нашим врагам.       Но и этот этап был пройден. Значительное количество времени Джеймс потратил на то, чтобы утешить маму и Тифани, которые после первых же его слов о кончине Дэвида разразились безутешными рыданиями. А растрачивать драгоценное время впустую было нельзя, ведь в запертой машине его снова ждала Фэнни, которая нуждалась в его помощи. Сказать больше — никто другой во всём мире, кроме Джеймса, больше не мог ей помочь.       В душе у Маслоу смердило. Он чувствовал себя последним подлецом на свете, который, оставляя в глубоком горе мать и сестру, намеревался уехать неизвестно куда с малознакомой девицей. И, более того, он намеревался спасти её от тюрьмы, куда она по строгости закона должна угодить за убийство Дэвида. Всё это казалось таким безнадёжным, но в то же время дарило надежду; казалось таким неправильным, но в то же время — единственным верным решением из тех, которые он мог бы принять.       Маме и Тифани пришлось объяснить, что для их семьи сейчас начинается самое горькое и самое трудное время: необходимо будет сделать миллион дел, связанных с оформлением различных бумаг, управлением бизнесом и, в конце концов, похоронами. Плюс ко всему, до них начнёт докапываться полиция, потому как Дэвид умер далеко не естественной смертью. Джеймс сообщил семье, что берёт большинство хлопот на себя и намерен начинать немедленно, сейчас же; этим он и объяснил своё поспешное удаление из дома. Тифани и Хелена, предоставленные друг другу в утешение, нисколько не осудили Джеймса за его намерение уехать по делам в такой момент: они ведь выплакивали свою боль, выражали её через слёзы, а Джеймс, глаза которого в течение всего этого времени оставались абсолютно сухими, знал несколько иной способ пережить боль.       Он молча сел в автомобиль (к слову, это была уже «тойота королла» — перед тем, как зайти домой, Джеймс пересел с «лэнд роувера» и велел Фэнни ждать его в белой «тойоте», почему-то припаркованной в гараже соседнего дома), молча взялся за руль. Фэнни, перебравшаяся на переднее сиденье и уже окончательно справившаяся с истерикой, тревожно взглянула на него.       — Ну как? — тихо спросила она.       Джеймс тяжело вздохнул и, даже не взглянув на неё, пристегнулся.       — Что ты хочешь знать? — уточнил он, выворачивая руль. — Сильно ли они расстроились, узнав о смерти Дэвида? Заставила ли их эта новость зарыдать? Подавлены ли они своим горем? Да, да и да.       Девушка провела рукой по лбу. Пальцы её заметно дрожали.       — Не объяснить, что я сейчас чувствую, — прошептала она, словно говорила не с Джеймсом, а сама с собой. — Как будто на моих руках кровь не только Дэвида, но и всей его семьи…       Наверное, она ожидала услышать от парня хоть какие-нибудь слова утешения, услышать, что он её не осуждает и готов поддержать. Но Маслоу промолчал. Фэнни тоже какое-то время молчала, потом набрала в лёгкие побольше воздуха и спросила:       — А что ты чувствуешь, Джеймс?       Этот вопрос вызывал на откровенность, но ей нужно было знать, какие чувства рождало сердце этого странного, холодного и скрытного молодого человека (потому что, судя по всему, сердце у него всё-таки было).       Маслоу, вопреки ожиданиям девушки, не разозлился из-за того, что его вызвали на откровенность. Возникло ощущение, что ему даже хотелось кому-то рассказать о своих истинных чувствах, ведь никто до Фэнни попросту не спрашивал о них.       — Я не чувствую горя, — сказал он, не сводя глаз с дороги, — не чувствую печали или утраты. Как будто мне всё равно, жив мой отец или мёртв. Знаю, что звучит страшно, но, если ты заметила, отношения у нас с ним были не самыми тёплыми.       Фэнни смотрела на него широко открытыми глазами.       — Просто ты в шоке, — поставила она диагноз парню, — ты ещё не понимаешь, что именно произошло, твой рассудок не хочет это принимать. Но однажды ты проснёшься и осознаешь, как сильно твоя жизнь изменилась с уходом Дэвида, и тогда, может быть, ты даже… дашь волю слезам.       В салоне снова повисла недолгая пауза.       — А ты сама что чувствуешь? — спросил Джеймс безучастным тоном.       — А что может чувствовать убийца?       Он немного помедлил с ответом.       — Я имею в виду… я имею в виду, тебе жалко его? Твоя жизнь изменилась с его уходом?       На этот раз вздохнула Фэнни.       — Изменилась, это точно, — тихо ответила она, — одновременно в лучшую и худшую сторону. Но по поводу жалости… вряд ли. Очень вряд ли. Я не жалею его, потому что на дух не переносила его самого и его раздражающие выходки. Знаю, что о мёртвых только хорошее, но это правда…       — Значит, в тебе прячется блистательная актриса, раз ты так умело справилась со своей неприязнью и превратила её в… обожание.       Фэнни уловила упрёк и злую насмешку, которые зазвенели в его тоне. Ей захотелось ответить на это, но Джеймс не дал ей шанса, заговорив снова:       — Где ты живёшь? Говори адрес.       Будто и не было предыдущего разговора, будто они просто ехали со свидания, а не из особняка, служившего временным пристанищем для бездыханного тела Дэвида.       — Ты собираешь просто отвезти меня домой? — спросила девушка, глядя на Джеймса как на ненормального. — Это и есть твой план?       — Это его часть, — терпеливо объяснил он. — Если больше в мой адрес не прозвучит подобных вопросов, я посвящу тебя во все остальные составляющие этого плана.       Ей пришлось повиноваться.       Из своей съёмной квартиры девушка по указанию Джеймса забрала одежду, косметику и всё прочее, что было ей необходимо, а те вещи, в которых она пока не нуждалась, оставила на местах. Сумки были загружены в «тойоту», и тогда пара отправилась дальше.       — И куда мы теперь едем? — задала вопрос Фэнни. Она была на нервах, постоянно кусала пальцы и не могла не думать о своём безызвестном будущем, которое ей готовил Джеймс.       — Ко мне домой.       — К тебе домой? — в ужасе переспросила она. — В тот дом, где живут твои мама и сестра? О, нет, нет, нет, Джеймс, я не смогу там появиться… ни за что… пожалуйста…       — Успокойся, — ровным голосом прервал её он, — я говорю не про этот дом.       Фэнни помолчала.       — А про какой?       — У меня есть деньги и есть личная жизнь. А это даёт мне право не всё свободное время проводить рядом с предками.       — Дом — твоя собственность? — продолжала осыпать его вопросами Фэнни.       — Пока нет, он в кредите. Но это не делает его менее безопасным местом.       — Ты хочешь, чтобы… чтобы я там жила? Вместе с тобой?       Джеймс напряжённо молчал какое-то время.       — Да, — коротко вымолвил он.       Изумлению Фэнни не было предела. Она нахмурилась, затрясла головой и приоткрыла рот, не имея понятия, что можно на это ответить.       — Зачем? — почти шёпотом спросила девушка. — Зачем тебе это? Ты хочешь помочь мне — хорошо, но я не верю в твою абсолютную бескорыстность, Джеймс… Чего ты хочешь?       — Я хочу, чтобы ты была рядом, понятно? — отчего-то разозлился он, и Фэнни удивлённо умолкла. — Я хочу этого с того самого дня, когда впервые увидел тебя в том чёртовом особняке, на коленях моего отца. Понимаю, насколько бредовыми могут показаться мои чувства, но не было ни одного дня, чтобы я не думал о тебе. Несколько часов назад наступил момент, когда я понял, что ты вот-вот исчезнешь, и исчезнешь навсегда. А я… я не знаю, как смог бы это пережить. Ты мне нужна — и это единственная причина, по которой я хочу вытащить тебя из всего этого дерьма.       Фэнни сидела, прижав холодную ладонь к щеке, и не знала, что ответить на это. Долгое время она размышляла над словами, произнесёнными Джеймсом. Для его натуры такая речь была почти подвигом, и, хотя он прямым текстом не признался ей в любви, всё же отдельные фразы звучали… можно сказать нежно.       — Ты не хочешь этого? — спросил Маслоу, когда повисшая пауза неприлично затянулась. В его голосе не слышалось ни разочарования, ни надежды, ни остатков нежности.       — Я не знаю.       Они снова помолчали.       — Но ты не будешь отрицать, что что-то испытывала ко мне? — продолжил расспросы парень. В то мгновение для Фэнни он казался не похожим на самого себя. — Иначе чем ты объяснишь странные знаки внимания, взгляды, вздохи и намёки?       — Это… — Девушка на мгновение растерялась. — Это было что-то вроде игры, не больше. Это был невинный флирт… ты казался мне непонятным, скрытным, и потому интересным. Мне казалось забавным твоё сходство с Дэвидом, и я… чёрт, я не знаю, не знаю, что конкретно испытывала к тебе, и не могу сказать, было ли это по-настоящему… Но извини, если это показалось тебе двусмысленным или дало какую-то надежду.       Глубоко внутри Джеймса задели её слова (особенно это дурацкое напоминание о Дэвиде!), но внешне, конечно же, он этого не показал. Лицо его оставалось бесстрастным: то же выражение, с каким он подбросил в портфель Ричардсона важную улику, то же выражение, с каким он говорил о любви.       — Неважно, — бросил он, передёрнув плечами. — Неважно, что было. Важнее — что будет.       Фэнни сузила глаза и самодовольно хмыкнула.       — Что ж, теперь я яснее вижу твои мотивы, — сказала она, покачав головой. — Ты думаешь, что надел костюм супер-героя и стал им, но на деле всё иначе. Ты думаешь, что спасёшь меня от тюрьмы, а я после этого буду падать тебе в ноги, буду неустанно благодарить и до конца жизни служить твоим интересам, потакать твои желаниям. Хочешь всю жизнь упрекать меня этим и напоминать о своей добродетели, ты хочешь… приручить меня. Но не выйдет, слышишь? Я не дам тебе похитить мою свободу!       — И вместо этого позволишь похитить твою свободу правосудию? На целых десять лет, а может, и того больше?       — Пусть так. Лучше отмучиться десять лет, чем страдать всю жизнь… Останови машину, Джеймс, и дай мне выйти. Я никуда с тобой не поеду.       Он не отреагировал на её просьбу и, покорный своей обычной линии поведения, не изменил даже выражения лица.       — Ты слышишь меня? — начала заводиться Фэнни. — Останови машину!       — Нет.       — Отлично, тогда я выпрыгну на ходу.       Она дёрнула за ручку дверцы, но та оказалась заблокированной.       — Да уж, не думал я, что ты так рано покажешь мне свой характер, — проговорил Джеймс, словно разговаривая с пустотой. — Теперь я вижу, что нам будет крайне сложно вместе. Кому-то, очевидно, рано или поздно придётся уступить…       — И это точно буду не я! — не на шутку разозлившись, проговорила Фэнни. — Выпусти меня, Джеймс, выпусти, выпусти! Дай мне уйти, прошу!..       — Неужели ты ещё не поняла, что для тебя нет другой альтернативы?       — Кто ты такой, чтобы делать выбор за меня? — На глаза девушки навернулись слёзы, и её снова затрясло. — Если ты действительно испытываешь ко мне то, о чём только что говорил, ты не позволишь мне страдать… ты не сможешь…       — О, дорогая, тебе ещё предстоит узнать о том, какой сложной может быть любовь.       Она бесновалась до тех самых пор, пока Джеймс не остановил машину возле двухэтажного дома в Санта-Кларите. Всхлипывая и трясясь, девушка окинула взглядом жилище, которое, конечно, значительно уступало по размерам особняку Дэвида. Но и этот дом, нужно сказать, выглядел довольно роскошным и своим внешним убранством говорил о состоятельности хозяина. Но Фэнни в теперешнем своём состоянии ни за что в этом не призналась бы: сейчас дом казался ей отвратительным.       Джеймс молча вышел из машины, захлопнул дверцу со своей стороны и снова все их заблокировал. Фэнни сердито ударила по панели и, прижав кулак к губам, прислонилась мокрой щекой к спинке своего сиденья. Чувство безопасности, которое она испытывала рядом с Джеймсом ещё каких-то полтора часа назад, теперь сменилось чувством непонятного страха. Девушка не знала, что можно было ожидать от него, и это пугало больше всего. В продолжение их знакомства Джеймс казался Фэнни странным. Но она и не подозревала, что притягательная таинственность на деле окажется опасной непредсказуемостью.       Маслоу вытащил из багажника сумки, собранные Фэнни, и одним разом отнёс их все в дом. Пока его не было, девушка перебралась через сиденья к багажному отделению и попыталась открыть дверцу, однако та, чего и следовало ожидать, не поддалась.       Когда парень вернулся к автомобилю, Фэнни уже сидела на своём прежнем месте. Джеймс подошёл к машине, разблокировал двери, и, самостоятельно открыв дверцу со стороны Фэнни, положил на неё руку. Девушка сидела неподвижно, скрестив руки на груди, и даже не смотрела на него. Щёки всё ещё были влажными от слёз, а грудь часто и высоко вздымалась при дыхании: верные признаки того, что со своим взвинченным состоянием девушка до сих пор не справилась.       — Запираешь меня, боишься, что убегу? — спросила она с недоброй насмешкой.       Джеймс молчал: он делал это намеренно, дожидаясь, пока Фэнни не поднимет на него глаза. Она неосознанно повелась на его психологическую уловку и посмотрела на него.       — Очень, — ответил тогда парень с абсолютной серьёзностью во взгляде. Из чьих-то уст данная реплика могла бы прозвучать саркастично, но только не из уст Джеймса.       Когда он уговорил её выйти из машины и пойти за ним, Фэнни украдкой осмотрела местность и сделала вывод, что убежать вряд ли получится: прямая дорога тянулась далеко, её окружали дома и почти только на самом горизонте виднелись горы. Да, убежать не получится, но что, если закричать? Что, если позвать на помощь? Фэнни снова огляделась. На улице не было ни души, а дома, казалось, стояли абсолютно пустые. Сердце у девушки ещё тревожнее сжалось.       — А я возьму и убегу, — тихо сказала она, настолько тихо, будто не хотела, чтобы Джеймс её услышал. Но он услышал.       — Я брошусь следом и догоню тебя.       — Не догонишь.       — Догоню, — проговорил Джеймс своим привычным тоном. — Я довольно часто выхожу на пробежку по утрам, поэтому уверен, что бегаю гораздо быстрее, чем ты.       Несмотря на угрозы, девушка, разумеется, никуда не убежала. Джеймс провёл для неё краткую экскурсию по дому и показал комнату, в которой она могла расположиться и которую могла изменить на свой вкус. В дом, как он заверил, никто не заявится без его ведома, так что ближайшее время они будут предоставлены друг другу (Джеймс преподнёс эту новость как хорошую, хотя и нельзя сказать, что она сильно обрадовала Фэнни). Затем он велел девушке разложить свои вещи по полкам, шкафам и столикам так, словно она давно здесь живёт, и Фэнни не без удивления повиновалась. Для выполнения следующих шагов плана, также сказал Джеймс, им необходимо будет немного отдохнуть и подкрепиться, так что у девушки будет около часа на отдых, после чего они вместе отправятся поесть в местное кафе.       Она провела час, выделенный на отдых, в полном одиночестве. Джеймс оставил её и не напоминал о своём существовании ни видом, ни звуком голоса, ни каким-либо посторонним шумом. Фэнни оценила это. За отведённое время она приняла душ, привела себя в порядок и постаралась разобраться со своими мыслями. С того момента, как они с Джеймсом встретились на крыльце особняка, прошло около четырёх часов — девушка не следила за временем, а потому не могла сказать, сколько точно часов прошло. Но ей казалось, что минула уже целая вечность, что всё, случившееся до этой встречи, было страшным сном, что она никого не убивала и не пыталась теперь избежать наказания. Ей казалось, что Джеймс либо сошёл с ума от горя, либо разыграл её: он обманул её, привёз сюда, в якобы безопасное место, а сам сейчас вызовет полицейских и скажет им, что это она во всём виновата.       Но там, в машине, он, кажется, был абсолютно искренним. Кажется, он действительно признался ей в любви и готов был помочь даже ценой собственной свободы. Но что делать ей? Как вести себя с ним? Благодарить за спасение или проклинать? Фэнни не знала ответов на эти вопросы, но ей казалось, что она начинала чувствовать к Джеймсу что-то вроде… жалости. Чувство, которое, возможно, испытывал однажды каждый человек, понимающий, что не может ответить взаимностью на чьё-либо признание. Но его терпение, его сдержанность и забота — всё это в какой-то степени подкупало её отношение к нему. В той же степени его непреклонность, самонадеянность и упрямство заставляли девушку негодовать. Итак, уже первый час их совместной жизни был ознаменован какой-то безызвестностью, диалектичностью, огнём, смешанным со льдом. А из сложных отношений запросто может родиться сложное чувство.       Когда время отдыха кончилось, Джеймс постучал в дверь её спальни и сказал, что будет ждать её внизу. Какое-то время Фэнни медлила, не торопилась покидать комнату, стены которой казались ей настоящей крепостью. Что ждало девушку там, за её пределами, — это было загадкой, и это пугало. Наконец Фэнни собралась с силами и, отперев дверь, спустилась вниз.       Всю дорогу до кафе, в котором они намеревались поесть, Джеймс был очень учтивым — так показалось Фэнни. На деле же парень вёл себя обыкновенно — обыкновенное равнодушно. Он больше не говорил с девушкой о своих чувствах, не расспрашивал о том, что чувствует она, и держал некую дистанцию между ними, стараясь не заполнять собой личное пространство Фэнни. Девушка со своей стороны тоже ни о чём таком больше не говорила. Таким образом, положение, в котором эти двое теперь находились, было странным, неоднозначным и даже несколько натянутым.       Джеймс заказал очень сытный ужин на двоих и приступил к еде сразу же после того, как её принесли. Фэнни только ради приличия потыкала вилкой в свою еду, а потом сидела несколько минут неподвижно, отрешённо уставившись на чашку с чаем и обняв себя обеими руками. В целом вид её был неплох, однако в глазах читался настоящий ужас.       — Почему же ты ничего не ешь? — спросил Джеймс, внимательно глядя на девушку. — Неужели не голодная?       Она хотела ответить что-нибудь дерзкое, типа «я ничего не намерена брать у тебя», но вовремя передумала. Во-первых, она и так взяла у него уже слишком много. Во-вторых, та непонятная жалость, в которой она никогда бы не осмелилась ему признаться, взяла в её душе вверх над неприязнью. И Фэнни ответила:       — Мне совсем не хочется есть. В голове одни и те же дурацкие мысли, они не дают мне покоя…       Парень ничего не ответил на это. В тишине они просидели около пяти минут, после чего Джеймс спросил:       — Почему ты изменила своё настоящее имя?       Она подняла на него удивлённые глаза. К такому вопросу, разумеется, девушка не была готова… Да и к чему это?       — Просто оно мне не нравилось, — тихо ответила она. — Фэнни — звучит как-то очень по-дурацки.       — Значит, имя Элизабет тебе нравится и звучит не по-дурацки?       Она медленно покивала в ответ. Джеймс сделал глоток чая, вздохнул и признался:       — А мне оно не нравится. И я совсем не горю желанием называть тебя так.       — Почему? — не поняла Фэнни.       — Потому что каждый раз, когда я буду звать тебя по имени, в моей голове будет рождаться образ отца, с губ которого это имя будет срываться сладострастным стоном. Я так не хочу.       От очередного упоминания Дэвида девушке вновь стало не по себе.       — Но разве я не есть для тебя сплошное напоминание о нём? — спросила она. — Разве ты не думаешь о нём каждый раз, когда смотришь на меня?       — В моей голове твой образ уже давно обрёл самостоятельную жизнь, никак не связанную с Дэвидом.       Эта реплика была как бы отсылкой к разговору о чувствах, к которому оба они по молчаливому согласию решили не возвращаться, поэтому Джеймс и Фэнни вновь замолчали на какое-то время.       — И всё же я хочу, чтобы ты снова сменила своё имя, — вернулся к диалогу парень.       — Превосходно, но что, если я этого не хочу?       — Я заставлю тебя захотеть. Пусть смена имени будет одним из условий твоей безопасности.       Девушка хмыкнула и покачала головой.       — Собрался меня шантажировать?       — Мне придётся, если ты сама не захочешь делать шаги мне навстречу. А ты, как я вижу, не хочешь.       Фэнни помолчала.       — Ну и какое новое имя ты выбрал для меня?       Джеймс повернул голову в сторону витрины, и взгляд его упал на тарелку с кексами, которые как раз покупал какой-то парень. Кексы эти были вкусными: Джеймс знал это, потому что сам не раз брал их, оказываясь в Санта-Кларите. Верхушка у кексов была покрыта щедрым слоем белкового крема нежно-розового цвета, и крем ложился таким образом, что своим видом напоминал бутон розы.       — Розитта, — вдруг произнёс парень, не успев как следует обдумать эту мысль. — Твоё новое имя будет Розитта. Или Рози, если хочешь.       — А новую фамилию ты для меня не придумал? — огрызнулась новоиспечённая Рози.       — Придумал.       Девушка вопросительно на него посмотрела.       — Ты уже не раз слышала эту фамилию, — сказал Джеймс, не глядя ей в глаза. — Отныне тебя будут звать Рози Маслоу.       Если крайнюю степень удивления, которое вообще может испытывать человек, обозначить числом десять, то удивление, которое Рози испытала после этой реплики Джеймса, следовало бы обозначить числом сто двадцать.       — Я не ослышалась? — пробормотала она, нахмурившись. — Сейчас что было, самая нелепая на свете шутка?       — Скорее самое неромантичное на свете предложение руки и сердца.       Её лицо стало злым. Есть девушки, которые мечтают услышать, как им делают предложение хотя бы и таким неромантичным способом, и есть Фэнни Гамильтон. Выйти замуж — значит потерять свободу, стать мухой, попавшей в липкую паутину и запутавшейся в ней. Выйти замуж за Джеймса — значит подписать смертный приговор для себя самой. Выйти замуж за Джеймса против воли — значит вовсе потерять смысл жизни и саму себя.       — Ты псих, Джеймс! — завопила девушка, всё больше удивляясь его беспардонной наглости. — Теперь понятно, почему ты пытаешься заставить меня тебя полюбить, ведь ни одна нормальная девушка в здравом уме и твёрдой памяти ни за что не согласиться быть рядом с тобой! Ты больной урод, и всё тут!       Он вынес это признание с абсолютно каменным лицом. Немногочисленные посетители кафе, ставшие невольными свидетелями этой сцены, с удивлением посмотрели на них.       — Ты всё сказала? — спокойно спросил Джеймс и подвинул свой стул ближе к собеседнице. Она сердито дышала и молча сверлила его взглядом. — Всё сказала, что думаешь обо мне? Теперь моя очередь высказаться, я правильно полагаю? — Он говорил очень тихо, но твёрдо. Рози прекрасно могла слышать его, и тон его голоса отчего-то заставлял дрожать. — Что я думаю о тебе — так это то, что ты меркантильная сука, так и не повзрослевшая девочка, обожающая дорогой парфюм и дорогое шампанское. Танцовщица дешёвых клубов, птица не самого высокого полёта. Именно поэтому, понимая твою сущность, я делаю тебе не просто предложение — я предлагаю тебе сделку, Рози. И, на мой взгляд, в твоих интересах принять её условия.       Девушка попыталась взять себя в руки. Последние реплики, произнесённые Джеймсом, никак не вязались с тем почти романтичным признанием, которое он сделал несколько часов назад в машине. И Рози, взяв чашку с чаем дрожавшей рукой, мысленно задала себе вопрос: «Да кто он, чёрт возьми, такой?»       — Какую ещё сделку? — спросила она севшим голосом.       — Вижу, как блеснули твои глаза, когда ты услышала про сделку, — самодовольно, но без улыбки сказал Маслоу, — видимо, я не ошибся в толковании твоей сущности. Дело в том, что через полгода всем станет известно завещание, которое оставил Дэвид. Я знаю один интересный нюанс. Месяц назад отец внёс в завещание кое-какую коррективу: во главе компании после его ухода должен встать его заместитель, один чудак из совета директоров, но при этом контрольный пакет акций перейдёт в мои руки, и большую часть доходов фирмы буду получать именно я. Дэвид оставил этот пункт в тайне, велев нотариусу открыть эту часть завещания только мне одному, наедине. Зачем он так сделал? Я думаю, таким образом он хотел откупиться от меня или же оплатить моё молчание: я, видишь ли, ничего не рассказал своей семье о вашем с Дэвидом романе.       И снова в его голосе зазвучала та злая насмешка, которая вызывала непонятную дрожь в теле Рози. Она опустила глаза, точно ей стало стыдно, и тихо спросила:       — И что дальше?       — Дальше мы с тобой заключаем брак ещё до оглашения завещания, после чего ты получаешь приоритетное право на приобретение акций фирмы. Мы вдвоём становимся держателями контрольного пакета и оформляем получаемые дивиденды в качестве совместно нажитого имущества. К слову, компания отца приносит не такие уж маленькие доходы. Впоследствии, если вдруг когда-нибудь (не дай бог, конечно) мы соберёмся развестись, совместно нажитое имущество разделят между нами поровну, и ты останешься при большом достатке. Ну, а если по каким-нибудь причинам ты меня переживёшь, твоё наследство будет ещё куда более колоссальным. Надеюсь, я не дал только что тебе повод совершить ещё одно убийство.       Вообще-то эти аргументы были притянуты за уши, да и некоторые из перечисленных парнем пунктов не соответствовали законодательству Соединённых штатов Америки. Но это было, возможно, лучшим вариантом из тех, которые он смог придумать за столь короткое время. И всё же Джеймс всем сердцем надеялся, что Рози не разбирается в юридических делах и ей не придёт в голову проверить правдивость его слов.       Какое-то время девушка размышляла над сказанным, медленно размешивая чай в своей чашке.       — То есть просто хочешь купить меня? — уточнила Рози грубоватым тоном, не поднимая глаз на собеседника.       — Да, если называть вещи своими именами. Но подумай: я ведь предлагаю тебе как раз то, в чём ты нуждаешься и чего ищешь. То, чего ты искала в Сакраменто, то, чего искала в отношениях с Гилбретом, Дэвидом и всеми прочими мужчинами, которые тебя обеспечивали. Так или нет, Фэнни?       От слов Джеймса её снова пробрало до костей. С каждым часом, проходившим с момента их случайного столкновения в особняке, Джеймс пугал её всё больше. Рози не могла понять: он всегда был таким или всё-таки тронулся умом, узнав о смерти отца?       — Не называй меня так, — тихо попросила она, несколько отодвинувшись от собеседника, словно почуяв опасность. Вопросов в её голове только прибавилось: откуда он знает о Сакраменто, откуда он знает о Гилбрете? Откуда?       — Как попросишь, Розитта. Я готов выполнить все твои просьбы, кроме одной.       Она хотела спросить, какова же та самая просьба, которую Маслоу не согласится выполнить, но не осмелилась. Вся резкость девушки, эмоциональность, импульсивность и бунтарство угасали, когда она находилась рядом с Джеймсом. Он словно питался её энергией, словно отравлял её.       — Но есть ещё два аргумента в пользу заключения этого брака, — добавил Маслоу, видя, что собеседница молчит и не знает, на что решиться. — Во-первых, мы сможем убедить всех вокруг, что между нами был роман долгое время, а если кто и замечал ваши особые отношения с Дэвидом, то это было лишь игрой их воображения, выдачей желаемого за действительное. Я думаю, исключение возможности наличия любовных отношений между тобой и Дэвидом очень поможет и опустит твоё имя в списке подозреваемых на одни из последних позиций. Во-вторых, закон не обязывает граждан Америки свидетельствовать в суде против себя, своих супругов и близких родственников. Даже если полиция предположит, что я могу о чём-то знать или о чём-то догадываться, моё право молчания охраняется законом.       Это как будто прозвучало уже гораздо убедительнее: Джеймс видел, как прояснилось лицо Рози.       — Ну, что скажешь? — спросил он, так как девушка по-прежнему не торопилась с ответом.       Она с тоской вздохнула и прижала дрожавшие пальцы ко лбу.       — Разве у меня есть другой выход?       — Теоретически есть, — ответил Джеймс и взял в руку свой телефон. — И, если ты не принимаешь моё видение того, как можно выйти из ситуации, можешь взять телефон, набрать девять-один-один и признаться в убийстве.       Разумеется, этого Рози делать не стала и после долгой и изнурительной внутренней борьбы всё же согласилась стать невестой Джеймса. Заключение брака — событие, которое у всех нормальных людей ассоциируется с праздником, счастьем и радостью. Однако новоиспечённые жених и невеста, о которых шла речь выше, возвращались домой после ужина не совсем радостные: выражение лица Джеймса было угрюмым, а Рози, зажав ладонью рот, тихо плакала.       Дома парень посвятил Рози в ещё одну часть своего плана: он намеревался перенастроить системную дату на сервере домашней сети видеонаблюдения и подделать алиби для Рози. В её задачи входило лишь непринуждённое поведение, убедительная игра на камеру, создание иллюзии счастливой жизни под одной крышей с Джеймсом.       — В конце концов, как оказалось, ты довольно неплохая актриса, — сказал Маслоу, изложив невесте суть своей задумки. — Думаю, для тебя эта игра не покажется особо сложной.       Также Джеймс объяснил, что будет слишком подозрительно, если в системе сохранится видео лишь сегодняшнего дня — именно того дня, когда был убит Дэвид. Поэтому им придётся «отыграть» ещё три — четыре дня совместной жизни для большей убедительности. В этот промежуток должен будет войти и «переезд» Рози к Джеймсу, а всё остальное время дом для камер будет пустовать: якобы Джеймс много работал и редко заезжал сюда.       Так как время было позднее (близилась полночь), они решили сперва отснять ночь за два дня до убийства Дэвида. Нужная дата была выставлена на компьютере, и Джеймс и Рози отправились спать. Маслоу понимал, что девушка испытала за сегодняшний день слишком много потрясений, лишений и негативных эмоций, и потому решил, что позволит ей провести первую ночь в этом доме наедине с самой собой. Он сказал, что её спальней на сегодняшнюю ночь станет комната, в которой она разместилась по приезде сюда, и затем, пожелав ей спокойной ночи, заперся в комнате напротив. Рози не оценила его великодушия. Она упорно считала, что помолвка совсем не обязывает их ложиться в одну постель, и тот факт, что на ночь они разошлись по разным комнатам, был для неё нормальным и самим собой разумеющимся.       Посреди ночи Джеймс (сон которого и без того не был слишком глубоким) проснулся от приглушённого женского крика, доносившегося из коридора. Ещё не до конца стряхнув с себя остатки сна и толком не сообразив, в чём дело, он рывком поднялся на ноги и выбежал из своей спальни. Коридор пустовал, но крик, как он теперь понял, доносился из комнаты, в которой ночевала Рози. В голову Джеймса пришли страшные мысли. Он бросился к двери её спальни, яростно нажал на ручку… однако дверь не поддалась.       Это ещё сильнее испугало Маслоу. Адреналин в крови вскипел. Парень не стал звать Рози, не стал спрашивать, как там она и всё ли с ней в порядке. Он со злостью сжал зубы и, немного разбежавшись, вышиб дверь плечом. Это не стоило ему значительных усилий, он даже не почувствовал боли, но эти действия принесли свои плоды: дверь поддалась и, резко распахнувшись, с силой ударилась о стену.       Он включил свет. Рози сидела на полу, прижавшись спиной к стене. Волосы у девушки спутались, постель, из которой она вылезла, была вся измята. Рози надрывно плакала и кричала что-то несвязное, при этом нервозно царапая себе грудь. Видимо, к этим действиям она прилагала довольно много усилий, потому что кожу она расцарапала до крови.       — Фэнни, — почему-то вырвалось у Джеймса, и он, подбежав к девушке, опустился рядом с ней на колени, — в чём дело? Что такое?       Она как будто его не услышала, будто даже не поняла, что он появился в комнате. Пытаясь хоть немного облегчить её страдания, Маслоу взял её за запястья и опустил руки, не позволяя Рози ещё больше себя расцарапать.       — Я не хотела, я не хотела, я не хотела… — Джеймс начал понимать отдельные фразы из того потока бессмысленных воплей, который вырывался из груди девушки. — Я не хотела этого, ты слышишь меня?       Парень не понимал, обращалась она к нему или кому-то другому — бестелесному, незримому, — но, тем не менее, ответил:       — Я знаю, что ты не хотела этого, Рози.       Её страдальческий взгляд только теперь встретился со взглядом Джеймса, и, кажется, только теперь она осознала, что находилась в комнате не одна.       — Джеймс, — беспомощно пролепетала она и, обессилев, закрыла глаза, — он меня преследует.       — Он тебе приснился?       — Не знаю, мне кажется, я так и не смогла уснуть… я видела его как наяву.       У Джеймса внутри всё похолодело, и он зачем-то обернулся, чтобы обвести взглядом комнату. Глупо, но ему на минутку показалось, что Дэвид в действительности был здесь.       — Это всё сны, Рози, — твёрдым голосом проговорил парень, хотя у самого внутри всё дрожало, — у тебя был сложный день, и твой мозг пытается свыкнуться с новой информацией. Ему, видимо, сложно, но он справится.       Она попыталась освободить свои руки, но Джеймс крепко держал их.       — Отпусти, — тихим, обессилевшим голосом попросила девушка.       — Видишь кровь на своих руках? Ты делаешь себе больно, и я не отпущу, пока не буду убеждён, что ты окончательно успокоилась.       Но Рози ещё не успокоилась окончательно. Она яростно начала вырываться из плена его пальцев, а когда поняла, что её попытки бесполезны, снова закричала и гневно забила ногами по полу.       — Отпусти, отпусти, не держи меня! — криком просила она, перемешивая свои просьбы с рыданием. — Отпусти, урод! И кто тебя только просит о помощи!.. Ты делаешь вид, что помогаешь, но на деле, на деле ты делаешь лучше только для себя! Отпусти же, разве ты не слышишь?!       Девушка начала вырываться так ожесточённо и резво, что Джеймсу пришлось ещё больше применить силу. В итоге после некоторых действий получилось так, что он сидел на полу, прижавшись спиной к стене, а Рози разместилась у него на коленях. Руки её были перекрещены, девушка как бы обнимала саму себя. Джеймс же держал её руки и скрестил ноги таким образом, чтобы Рози не смогла сделать лишних телодвижений. Парень прижимал её к своей груди, пытаясь успокоить, и надо сказать, что это сработало. Рози кричала и вырывалась ещё какое-то время, но в конце концов притихла и уже через несколько минут сидела спокойно, запрокинув голову ему на плечо, лишь еле слышно роняя слёзы и всхлипывая.       Сердце у Джеймса стучало как бешеное. Он впервые был так близок к ней, и, можно сказать, впервые её обнимал. Она больше не сопротивлялась, не кричала и сидела спокойно у него на коленях. Она была рядом. И она была его невестой.       — Всё будет нормально, Рози, — шёпотом сказал он над самым её ухом. — Ты в безопасности рядом со мной.       — Я уже нигде и никогда не буду в безопасности, — тоже шёпотом ответила девушка. Вторая волна истерики совсем её истощила, особенно если взять во внимание тот факт, что она так толком и не поужинала. — Он меня не оставит.       — Я сделаю всё, чтобы оставил. Потому что я не собираюсь делить тебя с ним даже после его смерти.       Позже Джеймс как мог обработал её царапины, вытер кровь с её рук и дал сильное успокоительное (хотя вряд ли была большая необходимость в лекарстве, потому что Рози и без того страшно устала и вымоталась). На этот раз парень, даже не спрашивая и не предупреждая, лёг в постель вместе со своей невестой. Он крепко обнял её и переплёл пальцы их рук, убеждая этим девушку, что ей ничего не угрожает. Рози не сопротивлялась и не высказывалась против того, чтобы уснуть рядом с Джеймсом: напротив, она чувствовала необходимость уснуть не в одиночестве.       Так они засыпали в свою первую совместную ночь — в объятиях друг друга. Прошло сколько-то времени (Джеймс плохо ощущал течение времени; прошёл час или два часа — он не мог сказать, да это и не было важным для него), когда он приподнял голову с подушки и внимательно посмотрел на девушку. Это длилось около минуты. Затем он наклонился и с нежностью и даже некой осторожностью поцеловал её в щёку. Только Рози этого уже не почувствовала: она спала тяжёлым, но глубоким сном.