Я, моя шизофрения и Том

— Мы знакомы, — говорю я, когда нас представляют. Хиддлстон кивает, но я вижу, что на самом деле — не помнит. — Госпиталь «Эш», Сомали, прошлый год. Том смущённо улыбается, как бы извиняясь этой улыбкой, крепко пожимает мне руку. Я чувствую, что его тонкие холёные пальцы на самом деле немного шершавые; наверное, он весь — вот таков. Безобидным лишь кажется. — Теперь я вспомнил, — говорит он, вежливо ко мне наклоняясь, засовывая ладонь с моим отпечатком в карман своих брюк. Во второй руке у него бокал с недопитым шампанским. — Надеюсь, дела идут хорошо? — Лучше, — и понимаю, что всё же не могу промолчать: его деньги здорово пригодились, — благодаря вам, конечно. Спасибо. Я верю, когда у Хиддлстона твердеют губы, тяжелеет линия подбородка — кажется, он не из тех, кто любит похвастать. Ему неудобно слышать, что не «при помощи», а именно «благодаря». К тому же, это обязывает. Он мне, в принципе, нравится, и я вывожу его из положения: — В Лондоне будет съезд. Вы придёте? Том понимает мою тактичность, благодарно кивает: — Меня пригласили, — небрежно роняет он, ставя бокал на предложенный официантом поднос, беря два полных взамен. — Вы представляете «Эш»? Он протягивает шампанское мне и очень обаятельно просит принять его, даже когда я говорю, что не пью. Глаза поблёскивают за очками, на губах — расслабленная полуулыбка: вот они, актёрские навыки. Я сдаюсь. Да и в целом — я пока не на работе. И всё же шампанское чуть горчит. — Дамира представляет госпиталь, а я представляю себя. Он не понимает, что это значит, но я не хочу говорить о работе. Отблески света играют в его волосах, словно искры, и это красиво. — Значит, вы в Лондоне ненадолго, — проницательно замечает Хиддлстон, вежливо поддерживая разговор, потому что — как очевидно! — мы слишком разные для диалога. Ещё несколько фраз для приличия, и мы разойдёмся в разные стороны. Я это хорошо чувствую и, может быть, сожалею. — Но я хочу заглянуть в Донмар-Хаус, — зачем-то говорю я. — Буду рада вас там увидеть. Это только потом я понимаю, что напросилась. По крайней мере, всё получилось именно так: Том сразу вынимает визитку из внутреннего кармана и смотрит на неё, аккуратно поправляя очки. Словно бы опасаясь, что визитка не та. — Позвоните, — просит он. — У меня есть несколько мест на каждом сеансе — я вас проведу. Будто я не могу позволить себе билет! Деньги нужны госпиталю, а не мне. И всё-таки я машинально протягиваю руку (как попрошайка?), хотя тут же говорю неучтиво: — Вы меня неправильно поняли. — Я знаю, что вы имели в виду в этот раз, дарлинг, — акцентирует он с лёгкой улыбкой, так, что я понимаю: он ничего не забыл. А скорее, всё вспомнил. — Боюсь, вы не купите билет — у нас распродано всё на сезон. А потом Том упоминает какие-то пустяки, чтобы завершить разговор, жмёт напоследок руку, просит обязательно позвонить и уходит. Кто-то за моей спиной машет ему, и он, извиняясь, машет в ответ и растворяется в этой разнопёрой толпе богачей. Ему здесь самое место. Яркий среди ярких — безликий среди безликих. А я видела настоящие лица!.. Вначале я хочу кинуть визитку на поднос, где скопился мусор, но потом всё-таки останавливаюсь: пускай будет. Дамира называет это: «Наладить связи». Я называю это простым: «Унижение». Не знаю, кто прав из нас, а кто виноват.