Я, моя шизофрения и Том

Через полчаса я снова в гостиной. Хиддлстон ещё не пришёл, но я не собираюсь ему звонить. Наверное, он где-то рядом: уже половина девятого вечера. Я проспала весь день. И в подтверждение (почти сразу, только подумав) я слышу шум у порога. Это вдруг сильно волнует меня: я не знаю, куда деть руки, встать мне или остаться сидеть. Даже хочется притвориться спящей, лишь бы не видеть его глаза. Но это было бы слишком глупо. Я всё-таки машинально встаю. Хиддлстон входит тихо, хотя и горит ночник. Его лицо выглядит сосредоточенным и серьёзным, но только мгновение — увидев меня, он меняется. Видимо, подстраивается под обстоятельства. — Вы проснулись, дарлинг, — говорит он негромко, одновременно расстёгивая полупальто. В очках отражаются блики света. — Ужинали? Это звучит так естественно, словно не в первый раз. — Нет. — Хорошо. Я как раз кое-что принёс. Хиддлстон возвращается в прихожую, шелестит одеждой, включает яркий свет, который вспарывает весь коридор. Я растеряна и не знаю, что говорить. Пока он раздевается, я зачем-то несколько раз поправляю волосы. Мне очень не по себе. — Послушайте… — решаюсь я, делая шаг к этому яркому свету (из своего тёмного уголка). — Я вас дождалась… Я приняла ванну, извините, и мне стыдно, что я заснула. Но сейчас я лучше уйду. Хиддлстон появляется снова — в немного помятой рубашке, с пакетом в руке. Он смотрит на меня прямо. — Вы уверены? — и добавляет сразу: — я хотел, чтобы вы остались со мной. — На все эти дни? — И на ночи. Я не знаю, что на это сказать. У меня чувство, словно я примеряю чужой костюм — и не пойму, подходит он мне или нет. — Давайте поужинаем, пока вы думаете, — предлагает он, видя прекрасно, как я теряюсь. — Если вы решите уехать, то я всегда успею вызвать вам такси. И забронировать номер, наверное? — Да, — соглашаюсь я, — свой дом я не так давно продала. Хиддлстон цепляется за это, как всякий интеллигент — за отстранённую тему. Её можно вытянуть в бессмысленный разговор. Безопасный. — У вас был дом в Лондоне, дарлинг? — Том проверяет свой телефон, вытаскивая его из кармана, и это позволяет сделать прикосновение вежливо-отстранённым — он касается меня, проходя. «Пойдёмте» — незамысловатый приветливый жест. — В каком районе? — На окраине. В восточной части. Хиддлстон включает свет в кухне — небольшой и уютной, но как будто полупустой. Я не заходила сюда, хотя и искала ванную. Том ставит пакет на стол и начинает вынимать блюда. — Я люблю Ист-Энд, — продолжает он, пока я наблюдаю за ним, стесняясь присесть. Стесняясь вообще всего — от себя и до этой комнаты. — Там до сих пор есть что-то от Диккенса, не считаете? — Надеюсь, что нет. В последние годы там стало намного чище. — Я не об этом, дарлинг. — Я понимаю… Но ваш район больше похож на Лондон, чем мой. Теперь он не знает, что можно сказать. Лишь мельком на меня смотрит с мягкой полуулыбкой, а затем продолжает: выкладывает еду на тарелки, выливает бутылку воды в электрический чайник, раскрывает шкаф, где я вижу красивый сервиз. — Это не мой дом — я его снимаю. — Правда? — Вначале я жил недалеко от театральной студии. Только когда у меня появились серьёзные гонорары за работу, я переехал сюда. Это случилось не так давно, если учесть, что много лет я просто играл в театре. — И сколько вы живёте здесь? — Наверное, около семи лет… До этого у меня было общежитие в Итоне, затем — в Кэмбридже, только с двадцати пяти — нормальная квартира в Лондоне, чтобы было удобно ходить в театр. Наверное, у меня не лучшая история успеха — я долго шёл к тому, чтобы снимать этот дом. Он так откровенен со мной. Должно быть, хочет что-то сказать. Показать. — Спасибо, — говорю я тогда, присаживаясь на стул, понимая, — но я всё равно чувствую себя униженной. И голой. — По-моему, вы одеты. — Да, но… — Я имею в виду, дарлинг, что это лишь ваши ощущения... Я не слышал и не видел сегодня ничего унизительного.

***

— На кровати чистое бельё, — перечисляет он. — Если вы замёрзнете, то в шкафу есть ещё одеяло. Лучше задёрните шторы, прежде чем ложиться — по утрам здесь рано появляется солнце… Вам принести что-нибудь для сна? Я не планировала переодеваться, в дамской сумке — лишь смена белья. Я думала спать на Хиддлстоне — полностью обнажённой… Поэтому говорю сконфужено: — Да. А затем смотрю на футболку, в которой нет ничего сексуального, и понимаю окончательно, почему — Том. Он мог принести что угодно. Майку с вырезом или рубашку, сквозь которую будет просвечивать кожа, выступать эротично грудь. Но Хиддлстон выбрал это. — Вам принести халат? — уточняет он перед уходом. Я невольно вспоминаю тот, что висел одиноко в ванной. — Да. — Какой, дарлинг? У меня есть тёплый, есть… — Ваш, — и чтобы это не звучало так привычно с напором, чтобы не казалось забытым выпадом, я поясняю: — мне хочется именно ваш. Можно? Хиддлстон чувствует мои перемены. Он поворачивается ко мне, смотрит, слегка улыбается. И в его глазах появляется нежность. Такая сильная — в первый раз. — Хорошо. И как-то само получается, что он протягивает мне руку, а я спокойно её беру. В ней — много несказанных слов. — Мне лучше не оставаться, — тихо говорит он. — Да. — Но вы ведь знаете, что сами можете ко мне прийти?..