***
— Я нашёл, — говорит Хиддлстон, сквозь очки вглядываясь в конец улицы. — Здесь мы выйдем. Фонари горят тусклым светом, а позади осталось кафе, увитое лампами и плющом. Я нагоняю Тома, остановившегося на перекрёстке двух переулочков, и вижу вдруг руку. Она протянута бездумно и даже небрежно, а Том всё ещё вспоминает дорогу, не обращая внимания на свой жест; так иногда придерживают за плечи, чтобы остановить, иногда также — торопят. Всё это — машинально и вежливо. Но рука ждёт меня, и я считаю грубым отказываться (и неловким — за неё взяться). Нас разделяет всего пара шагов, и всё решается, когда Том поворачивается ко мне и поднимает ладонь ещё выше, беспрекословно, но ненавязчиво: — Пойдёмте, дарлинг, — зовёт он, и я вкладываю свою ладонь в его руку, уже не задумываясь. Очень естественно. Касание теплее, чем его кожа. Он деликатен и не сжимает мне пальцы — слегка придерживает. В его руке ещё нет сырости лондонских улиц и ночи, и мне вдруг нравится, что мы заблудились. Мне давно не было так спокойно. Так правильно и хорошо. Небольшой каблук в этой тишине — как набат. Я больше не отстаю, а Том не спешит, мы — почти в ногу. На той стороне — парк и скрюченные деревья, полуголые, полусердитые, а ещё — ни одного человека. Мы молча идём по мокрому тротуару, думая о своём. Из чьего-то окна пахнет свежими вафлями. Я не знаю, как так получается, но всё кажется сонно-ласковым: и бесцветная улица, и шуршащие шины случайных автомобилей, и рукав пальто, изредка наезжающий на пальцы. И мне жаль отпускать Тома на следующем перекрёстке. Он поправляет очки, бегло осматриваясь, и мне кажется, что его рука оставляет меня также машинально, как раньше — взяла. — Всё верно? — интересуюсь я, и согретой ладони становится зябко. — Да, сейчас направо, ещё пара минут, — отвечает он и пропускает зачем-то вперёд, — дайте мне другую руку, дарлинг. Я не понимаю, пока не вижу снова протянутую ладонь. Теперь — левую. — Вы… греете? Том опускает на меня рассеянный взгляд. — Не надо? — интересуется он, и его рука неуверенно подаётся назад, почти вздрогнув. Это — какой-то жест скромника, интеллигента, мне нравится эта неприкрытая робость и то, что Том оставляет мне выбор. Правда, лишь на мгновение. Почти сразу он снова протягивает ладонь. — Вы не гуляли, держась за руки? — спрашивает он, а глаза словно подсвечиваются изнутри. Добрые. — Нет, — отвечаю я, замерев. — Тогда давайте и займёмся этим в ближайшее время.***
И мы гуляем, для меня всё такое — впервые, и мне кажется, что я уснула ещё вчера — и сплю, сплю, сплю… Африка далеко. Я прежняя — ещё дальше.***
Боже мой, какие тёплые руки!..