На шестой день мы попадаем под ливень, потому что машина застревает в канаве. Это неожиданное приключение. Мы выходим, и пока осматриваем колёса, промокаем почти насквозь. Я жму на газ, Том толкает, и мы быстро выбираемся из канавы. Том запрыгивает на сидение — футболка прилипла к телу, вода течёт по лицу и шее, словно он вынырнул из бассейна. У меня тоже всё мокрое, даже бельё.
Дождь льётся за окном и с кончиков моих волос.
— Oh god…
— Твой первый тропический ливень?
Том пытается отлепить футболку от тела, затем широко улыбается и смеётся. Лучики отходят от его глаз, словно от солнца, поэтому в машине тепло, хотя ливень немного прохладный. Я нахожу наконец полотенце.
— Это как ice bucket challenge, только без льда.
Том говорит, продолжая улыбаться, и стягивает футболку. Наверное, машинально. Обыденно. Я вижу, как заострены его ключицы, кожа на груди и плечах немного порозовела — так чувственно…
Я отдаю ему полотенце и отворачиваюсь к окну.
— Дарлинг… Тебе неловко?
— Нет, всё в порядке.
Но кажется, Том хорошо понимает меня.
Некоторое время мы молчим — неуютно. В воздухе повисла тема для разговора, но мне не хочется начинать. Ливень за окном не прекращается, и я боюсь, что размоет дорогу.
— Ты видела меня, дарлинг. Разве я не подписывал тебе вырезку с Кориоланом? Кстати говоря, она всё ещё под подушкой?
Я понимаю, что Хиддлстон разряжает накалившуюся вдруг обстановку. Я не вижу, но чувствую, как он вытирает голову полотенцем. Пахнет шампунем.
И им.
— Извини.
— Может быть, мы сыграем, дарлинг? Представим, что снимаем сцену в кино.
— Зачем?
— Ты сможешь на меня посмотреть.
Я слышу в голосе слабую, но улыбку. Наверное, нежную, как весь Том. Одежда неприятно облепила всё тело.
Похоже на страхи, которые облепили меня вокруг.
— Знаешь, когда речь шла о сексе, я хотела смотреть на тебя — и смотрела. Пускай даже на вырезку из журнала. Но когда речь пошла о любви… Я отложила фотографию в шкаф.
Том ничего не говорит какое-то время. И больше не двигается, не вытирается полотенцем — я не чувствую этого. Кажется, он только смотрит. И ждёт, наверное, когда я смогу посмотреть на него.
— Думаю, это потому, что секс для тебя всё ещё что-то неправильное. Ближе к насилию, чем к любви… Но обнажение — это не всегда про секс, дарлинг. Это и про доверие, и про близость. Так что я хочу, чтобы ты научилась на меня смотреть.
— Я понимаю, я…
Но мы не можем договорить.
Как это часто случается в моей жизни: мы не можем договорить, ведь у меня звонит телефон. Это настолько громко и неожиданно в нашем уединении, что я вздрагиваю — и вздрагивает, кажется, Том.
— Вы далеко? — взволнованно спрашивает Дамира.
Я сразу чувствую — что-то не так.
— Нет. Мы рядом.
— Тогда поскорей.
И Дамира бросает трубку.
Потом, забывшись, я смотрю на Тома, он — на меня.
Влажные кудри падают на лоб. Красивый — с картинки, с фотокарточки со старыми звёздами Голливуда. Но не чёрно-белой, а настоящей, цветной.
— Нам нужно ехать.
Ливень начал редеть. Так же внезапно, как наш разговор.
— По крайней мере, ты посмотрела, — замечает спокойно Том.
А затем делает то, отчего у меня поднимается всё внутри, как поднимается ил со дна озера.
Том наклоняется ко мне прежде, чем я снова поверну ключ. Он смотрит на губы, тянется, и целует — влажно, мокро от ливня, — и закрывает глаза. Я не сразу, но отвечаю. Та рука, что почти повернула ключ — на чуть небритой щеке. Не время, наверное, для поцелуев.
Том прижимает меня к себе.
Рот нежный, медленный, дыхание слегка шумное. Моя футболка липнет теперь не к моей груди, а его, и мне — спокойней. Переживать легче, когда ты рядом.
Не далеко.
Он медленно отстраняется — так неуместно:
— Поехали, дарлинг, — звучит в тихом салоне авто.
Том слегка, ободряюще улыбается. Губы обличающе яркие.
Сползают капли воды на стекле позади него.
— Хорошо.
***
Дамира в операционной — вспоминает, что она тоже хирург.
Девочек сразу несколько. Только одна из них с перебинтованной головой — и невидящими глазами. Я даже не спрашиваю.
Теперь я не уверена, что хочу это знать.
Я чувствую руку на своей спине, как обычно, ласковую и тёплую. Не переходя каких-то границ, оставаясь в хаосе, в этом нездоровом, нетрезвом обществе, Том создаёт касанием целый мир — только для нас двоих.
Прежде чем уйти, я смотрю в его глаза и вижу там поддержку и понимание.
— Всё в порядке.
— Спасибо.
И я тоже касаюсь его рукой.
Наверное, всё в порядке. Я просто помогу тем, чем могу — пускай это уже меньше, чем было совсем недавно.
А потом снова вернусь домой — там, где халат Хиддлстона теперь мой.
***
День был сложным. Оказалось, волонтёры наткнулись на группу детей, которых собирал в доме один мужчина. Полиция, может быть, что-то сделает.
Но скорее всего…
Нет.
Вечером я смываю всё, что могло накопиться за день. Я не знаю, где находится Том. Мне было сложно дойти до комнаты за одеждой и всё проверить. Я моюсь, оттираю мочалкой кожу до скрипа, а затем — надеваю одежду, которая промокла за день от ливня, пота и слёз.
Как же я хочу выкинуть это всё. Проснуться другой — и в Лондоне. Не хочу снова окунаться во всё с головой, когда только немного вынырнула.
Но…
В комнате горит лишь торшер, Том лежит на кровати и читает какую-то книжку. Тени красиво очерчивают его руки, плечи, лицо. Он непривычно серьёзен, сосредоточен даже. Не знаю, читает он или думает — может быть, обо мне.
В очках небольшие блики, как всполохи, когда Том поворачивается на шум.
— Ну что, дарлинг?
— В порядке.
— Я не сомневался. А ты?
Я отвечаю не сразу, вначале — смотрю на кровать. На ней — подготовленный Хиддлстоном халат. Он не кажется мне неподходящим, как было раньше.
— Устала.
— Тогда отдыхай, дарлинг. Я не буду трогать тебя.
— Мне кажется, от этого не отдохнуть.
Это слова на выброс. На них нечего отвечать. Том закрывает книгу и, кажется, хочет подняться, но я говорю:
— Мне нужно переодеться. Пожалуйста, отвернись.
Том остаётся в своей кровати (послушно). Закрывает лицо, прислонив к нему книгу в затёртой обложке.
«Kong».
Я знаю, Том не станет смотреть. Да и мне, кажется, всё равно.
Я погасла сегодня снова, как спичка.
Я бы когда-нибудь умерла.
— Спасибо.
И мы оглушительно, долго молчим.
Он опускает книгу, когда я разрешаю это, но не до конца — прислоняет её к подбородку, губам, и смотрит. Проницательными глазами.
— Не надо. Нормально. Я отойду.
— Могу я тебя обнять?
— Не сейчас.
Я залезаю под одеяло, снимаю с головы промокшее полотенце. Я понимаю, что завтра Том уже уезжает, но не могу ничего поделать — я не настроена, чтобы сегодня чувствовать. Точнее, прямо сейчас.
— Что ты читаешь?
— Сценарий, дарлинг.
— Похоже на книгу.
— Так делают для удобства… Я ничем не могу помочь?
Я вздыхаю. Может быть, красноречиво, но не специально. Том понимает мгновенно — это видно по выражению его глаз.
— Ты не хочешь об этом говорить.
— Я не хочу об этом говорить.
— Хорошо.
И мы действительно больше не затрагиваем эту тему. Чуть позже, когда он выключает свет, я прошу лечь на мою постель, рядом. По-другому, чем в прошлый раз, потому что под одним одеялом, я одета и могу позволить себя обнять.
Том прижимает мою голову к своему плечу, придавливает её, но аккуратно, и его длинные пальцы — в моих волосах. До мурашек. Они гладят неспешно, небрежно даже, пока Том продолжает читать под моим тусклым бра. Он смотрит в книгу, но почти не переворачивает страницы. Я смотрю мимо — как-то пусто, бездумно и тяжело.
Я засыпаю гораздо спокойней, чем, наверное, было раньше — в те ночи, когда я со всем этим была одна.
***
Утром, в восемь часов, он уже улетает.
А я остаюсь.
(Как всегда.)
