Ведуньи странности

Как-то так повелось, что ведун то и дело заглядывал к нему в гости, либо зазывал к себе. С ним оказалось легко — не нужно было мучительно подбирать слова, тот все понимал по взгляду, поэтому Звяга привычно и умиротворенно молчал, наблюдая, как Жар вертится по избе, смешивая травки, готовя разные настои и заговаривая амулеты. Его самого ведун тоже часто приставлял к работе — растереть в пыль корешки в старой, треснувшей от возраста ступе, носить тяжелые ведра и казанки. Звяга был не против — ведун, хоть и был жилистым, явно уступал ему самому, да и работы у него всегда было полно, так почему бы и не помочь?       Он и опомниться не успел, как собственная изба начала казаться пустой, когда там не звучал насмешливый голос постоянного гостя. Впрочем, шутил тот не всерьез, да Звяга и не обижался никогда на подобное. Что ему слова — от них ни горячо, ни холодно. — И в кого ты такой каменный, а? Ни растормошить, ни разозлить. — Ведун говорил вроде бы серьезно, но черные очи поблескивали лукаво, и Звяга неловко усмехался в ответ и пожимал плечами. Ему нравилось, когда Жар говорил так, будто в нем действительно было что-то необычное или интересное, хотя, на самом деле, конечно, не было ничего.       То ли дело сам ведун, в руках держащий силы земные и небесные, видящий здоровье и смерть человеческую, взывающий бесстрашно к богам и могучим духам.       Звяга видел, как эти тонкие пальцы выплетают защитные знаки, забирают болезнь из слабого тела, как Жар кланяется земле-матушке, рассыпая по долам пепел из сожженной овечьей шерсти, чтобы тучились стада да росли травы буйные. Видел, как в глухую ночь, когда ущербный месяц скалится недобро с пустого неба, разжигает ведун живой огонь, да молится Сварожцу, да разносит тот огонь по деревне, чтобы Мара обходила стороной, унося с собой хвори и невзгоды.       Часто уходил он из дома по своим ведовским делам, о которых простым людям и знать не надобно, но всегда возвращался, усталый, а то и раненый. Рассказывал Звяге, смеясь, как повстречал мавок, что пляшут на луговых полянах, да качаются на ветвях, заманивая случайных путников юными телами. Звяга, конечно, знал о них — встретишь такую в лесу, думаешь, девица красная, а потом глядь — а у нее тени нет. А если сзади на мавку посмотреть, то страшно становится, ибо нет у них спины, плоть прозрачная и нечеловеческая.       Да вот только хитры лесные отродья, песни поют, смеются, в чащу манят, а спиной не оборачиваются. А дальше только тебя и видели, выпьют досуха, коль на помощь не придет никто. Да ведун тоже непрост — как хлопнул в ладоши, ногами притопнул, да и пустился в пляс, только ветер засвистел и пояс вышитый взвился. А тут и Чугайстер, танцы да веселье любящий, явился, словно ниоткуда, хохочет, ногами босыми травы топчет, зубы острые скалит, в волосах густых да в бороде ветки топорщатся, одежка на нем белая, а сам ростом едва ль до сосен не достает, земля аж дрожит от такой удали. А мавки врассыпную, только их и видели, ибо нет им врага хуже, чем Чугайстер, что зубами острыми рвет призрачную плоть на части. А ведун сплясал, пот утер, да поклонился в ноги лесному хозяину, благодаря за помощь, и дальше по своим делам ушел. Вот таков он, звягин Жар, бесстрашный. А время бежит, вроде недавно только колосья налились золотым зерном, а уже Таусень на носу. К этому дню готовятся хозяйки, пекут и жарят, чтобы видно было — хороший был урожай, не будут люди горевать холодной зимой.       Звяга тоже с утра оделся празднично, рубаху, вышитую рунами на удачу и здоровье, подпоясал алым поясом, заправил портки в новые сапоги, справленые этим летом, да очелье, подаренное ведуном из внезапной щедрости, повязал на волосы.       А на улице веселье в самом разгаре, столы ломятся от угощений, наготовленных хозяйками, да от щедрых осенних даров. Украшено белое полотно яркой рябиной, калиной, алыми дубовыми листьями да пахучими травами, а еда вся сложена горками, как традиция велит.       Ведун тоже здесь — улыбается, в руках чашу с вином держит — гадает. Вокруг толпа собралась, в чашу смотрят, будто и вправду могут там что-то увидеть. А Звяга от Жара взгляд отвести не может, от стана гибкого, острых ключиц вразлет, открытых рубахой, от босых ног, холода не ведающих. А тот словно чувствует — смотрит в ответ, усмехается лукаво, а длинные распущенные косы, украшенные гроздьями ягод, окутывают его плащом.       А затем начинается само веселье — из дома старосты выносят на руках огромный праздничный пирог, пахнущий медом и летом. Тощий ведун легко за ним прячется так, что не видно даже одежки. Это тоже обряд, и все гомонят радостно — хорошая примета, коль ведуна за выпечкой не видно, хороший урожай, и в следующем году будет не хуже. А Звяга хохочет — уж больно легко мастерицам выполнить такое задание, Жар ростом невысок да худ, его за ручкой от метлы спрятать можно и незаметно будет.       Сладок пирог, разделенный на всех, кружит голову хмельное вино. Вот уже и первая зарница на небе, а перегоревшие костры мягко переливаются багровыми искрами. Жар, смеясь, подкатывает портки аж до колен и бесстрашно ступает на угли. Шепчет, выпевает заговоры, запрокидывая голову к молчаливому небу, топчет босыми ногами головешки, вспыхивающие огоньками, и улыбается — шало, нездешне. Делает шаг, ступая на холодную землю, еще один, и оказывается за границами света, прямо перед Звягой, который сам не заметил, как протиснулся вперед. А в глазах у ведуна — такие же искры, как только что были под ногами. Он протягивает руки, но не касается, словно не имеет права, оглаживает пустой воздух, и Звяга не выдерживает — прижимает крепкой ладонью чужие руки к своей груди, а затем и вовсе обхватывает Жара за пояс, вжимает в себя так, что чует чужое сердцебиение. А тот выдыхает хрипло и сладко, будто они одни и нет толпы вокруг, жадно ловящей каждое движение. Шепчет едва слышно, лаская Звяге горячими губами горло: — Ладо мой. И Звяга чувствует себя так, будто это он держит в руках земные и небесные силы, будто способен сейчас говорить с самим Родом и рассказать всем духам о своей любви.